— Да.

Победоносно посмотрела она на него.

— Он зодчий. Он великий зодчий. Он строит храмы и виллы с эркерами.

Эркеры она приплела, не зная толком, что это такое — Брант обронил как-то, и слово запомнилось. Она не была уверена, бывают ли у вилл эркеры. Может, они только у храмов бывают. А может наоборот. Единственным архитектурным термином, не употребляемом в просторечии, с которым она была хорошо знакома, был фронтон — только потому, что купец, продавший ей когда-то особняк на Улице Плохих Мальчиков, использовал наличие мраморного фронтона, как одно из оправданий явно завышенной цены. «Посмотрите», — говорил он. «Видите, мраморный фронтон. Мраморные фронтоны бывают только у дворцов. А мрамор, между прочим, гладкоозерный». Уже купив особняк, Рита стала присматриваться к фронтонам других особняков, и легко обнаружила, что многие фронтоны были из мрамора. О гладкоозерном мраморе она спросила у Бранта. Брант засмеялся тогда и сказал, что мрамора в Ниверии много, а единственным регионом, где его нет совсем, является именно регион Гладких Озер.

— Зодчий?

— Ты видел три строящиеся виллы, на берегу, к востоку? А новый храм?

— Какой новый храм? Где?

— Здесь, в Теплой Лагуне.

— Нет, не видел.

— Там пока что только фундамент, но то что будет — грандиозно.

Он как-то странно на нее посмотрел. В первый раз за все их знакомство ему пришло в голову, что она не очень умна, вне зависимости от того, права она сейчас или нет. Он вспомнил, что происхождением она — славка. Славов он в своей жизни видел мало и только недавно стал разбираться в славских типах. Женщина, которую он любил все эти двадцать лет, принадлежала к простонародному типу, обитающему в беспросветной северо-восточной славской глухомани, вдали от больших городов и дорог, известному своим безграничным упрямством и безграничной же тупостью. Медлительные, тугодумные, они копошились возле своих болот под соснами, и никакая смена власти в Висуа, никакие культурные и политические всплески по всей стране, никакие перемены их не задевали — как были полупервобытные, так и остались. И все бы ничего, но отличались они от других славов еще и злопамятностью, недоброжелательностью, и постоянными приступами злобы. Он вспомнил поведение своего приемного сына — да, пусть не слишком ярко, но все это безусловно наличествовало в характере обыкновенно веселого мальчишки. Он вспомнил, как умиляла его мальчишкина глупость.

— Может, ты все-таки разрешишь мне его навестить? — спросил он.

Она задумалась. Ей стало его жалко.

— Леший с тобой, навещай. Завтра меня не будет в городе, я еду на этюды. Вот и пользуйся моментом.

— Спасибо. А кинжал у тебя в рукаве зачем?

— В зубах ковырять, — ответила она.

Как только он получил два первых заказа, очаровав одну дородную жену купца и одного тайного торговца оружием, Брант приступил к постройке сразу трех вилл, в том числе и своей. Плохо говорящий по-ниверийски новый мэр города, которому только что исполнилось восемнадцать, пригласил Бранта в ратушу и, сразу подпав под обаяние сводного брата (о том, что Брант его сводный брат он, конечно же, не догадывался), договорился с советом священников города о постройке нового храма. Половину расходов город брал на себя.

В случае собственной виллы, Брант первым делом выбрал место — там, где кончался песок и начиналась скала, а над скалой и за нею земля была добротная — не слишком твердая, но и не мягкая, и фундамент сделали за какой-то месяц. Сразу вслед за фундаментом и деревянной времянкой последовала крытая веранда с выдвижными лабиринтными створками, в обязанности которых входило обеспечение абсолютного безветрия на веранде, в любую погоду. Брант кричал на рабочих, добивался, и добился, точного соответствия между эскизом и результатом, и только после того, как веранда была закончена и положены были первые десять ступеней лесенки, ведущей к прибою, строители занялись собственно несущими конструкциями.

Был полдень. Брант сидел на веранде за столом, с кружкой журбы в руке. Створки были выдвинуты таким образом, что ветру никак нельзя было прорваться через них. Тем не менее, он, ветер, не прорывался, но просто порывисто дул, время от времени кидая в лицо тихо ненавидящему его Бранту свежую порцию морских брызг и пены. Чтобы спасти положение, нужно было убрать створки к чертовой бабушке, наставить по периметру деревянных планок, и застеклить, но Бранту очень не хотелось себе в этом признаваться.

Очередной порыв ветра швырнул очередную порцию брызг прямо в лицо и в грудь. Брант даже не пошевелился.

— Скотина ты, — объяснил он ветру.

Ветер отреагировал, залив брызгами стол. Брант встал и задвинул створки. Стоя на краю веранды, он оглядел окрестности.

Прямо перед ним было море, до самого горизонта. Спроэктировано и рассчитано оно было идеально, придраться было не к чему. Справа лежал пещаный пляж, и вдоль него торчали постройки, каждая из которых была воплощенная архитектурная нелепость. Бездельники, подумал Брант. Дураки. Слева высились скалы. Там тоже было не к чему придраться.

Он еще раз посмотрел вправо, на полосу песка, тянущуюся до самой Теплой Лагуны. Вода в море была пока что холодная — середина мая — и пляж был пуст и неприветлив. Никто не ходил по колено в воде, никакие дамы не прикрывались от солнца дурацкими зонтиками (спрашивается, зачем вообще выходить на солнце если оно тебя не устраивает? сиди дома, дура), не играли в песке дети, некого было шокировать обнаженным торсом. Привычку купаться почти голышом, только лишь в штанах, закатанных до колен, Брант приобрел в Колонии, где нравы были значительно проще. Купался в реке.

По песку вдоль прибоя, приближаясь к веранде, следовала какая-то веселящаяся группа — женщина и двое мужчин. Брант подумал, а не присоединиться ли мне к ним?

Нико куда-то запропастился. В одно прекрасное утро он просто встал и ушел, возможно змейкой, а других знакомых или друзей у Бранта в Теплой Лагуне не было. Четыре месяца провел он в одиночестве, и без женщины — если не считать Риту, которая была его мать, и походов к клиентам, которые были настолько глупы и необразованны, что даже издеваться над ними, изображая безграничное уважение к их скучным и тупым суждениям, было неинтересно. Пора было выходить в люди, пора.