— А. Мороза боишься.

— Да, неприятно.

— Так, стало быть, нет амбиций?

— Пока что нет. Там видно будет.

— Обещай мне только…

— Что именно?

— Что на власть мою не посягнешь. Я никому не верю, вообще верить людям — дурная привычка, как свеклу прилюдно жевать, но тебе я поверю. Обещай.

— Обещаю. Власть мне не нужна, Кшиштоф. Не люблю я ее.

— А вдруг полюбишь? Когда-нибудь?

— Не думаю. Но если и случится такое — не за твой счет я власть эту себе добывать буду.

— Честно?

— Да. Уж не сомневайся.

— Верю, — сказал Кшиштоф. — Спасибо тебе. Хорошо иметь друга.

Третий уровень Сейской Темницы находился глубоко под землей. Каждая пещера, забранная снаружи решетками, содержала от одного до десяти заключенных. Вместились бы и двенадцать, но у тюремщиков, которых время от времени заставляли вести учет, только десять пальцев на руках, у каждого. Шестипалых мужчин в стране было очень мало, и специально их выискивать, а потом обучать тюремному делу, не представлялось целесообразным.

Князь Шиирский один занимал целую пещеру. Так решил, очевидно, сам Фалкон, и вовсе не из уважения к титулу — князь знал очень много, и позволять ему общаться с другими заключенными было бы глупостью, а глупостей в управлении и так хватало. В пещере было сыро, темно, и противно. По наружному коридору бегали туда-сюда резвящиеся крысы, не решаясь, однако, приближаться к решеткам. Работал естественный отбор. Крыс, склонных к излишней лихости и любви к полной свободе передвижения, ловили и ели заключенные.

Тюремщики, за обещания и чудом оставшиеся у узников монеты и ценные вещи, снабжали их вязанками дров, кремнем, и огнивом.

Совсем недавно Князь Шиирский был выдающейся личностью. Один из наиболее приближенных членов группы Фалкона в Рядилище, он знал Главу Рядилища давно и во многом способствовал продвижению вверх по политической лестнице безвестного провинциала. Фалкон не оставался в долгу. Придя к власти, он не забывал время от времени одаривать князя важными, хорошо оплачиваемыми из государственной казны, должностями. Вскоре князь выкупил свое, находившееся дотоле в упадке, княжество у многочисленных должников, отстроил по одному из проэктов, обнаруженных в доме опального Зодчего Гора, особняк на одной из фешенебельных улиц, содержал значительный штат слуг и, в неурожайное время, мог себе позволить субсидировать фермеров в своем княжестве.

Но время шло, сподвижники Фалкона тяжелели и ленились, и вскоре Фалкон осознал свою ошибку. С подчиненными нельзя быть постоянно щедрым — в конце концов они перестают эту щедрость ценить. Отправлять их в отставку было не с руки — все они знали слишком много о делах Фалкона, и особенно о его аферах за границей, в Славии и Артании, где заключались тайные сделки, постоянно велись секретные переговоры, и вообще делалось много такого, что на бытовом уровне расценивается как предательство, а на государственном как плохая политика. А Фалкон не мог позволить кому-то думать о нем, Фалконе, как о плохом политике. Еще чего! Сегодня он плохой политик, а завтра кто-то кинется делить власть.

Поэтому Князь Шиирский был отправлен в Славию с важным поручением к Правительнице Забаве (конунг Кшиштоф был занят в очередном походе вдоль границ, подавляя междуусобицы и отбирая обратно занятые какими-то случайными артанскими частями, неизвестно как перевалившими через горный хребет, селения). У Забавы во дворце Князь Шиирский пробыл неделю и попарился в бане. Вернувшись, он был схвачен, обвинен в шпионаже в пользу Славии, и заключен в Сейскую Темницу. Он был лишен всех званий, и его княжество передано было в управление совсем молодому, но весьма преданному, барону, вместе с титулом.

Где-то в коридоре раздались шаги. Для вечерней кормежки рано. Шли двое — развязно-тяжелая поступь тюремщика и легкий, энергичный шаг крепкого мужчины среднего роста, подумал князь. На стенах заиграли отсветы двух факелов в дополнение к масляной лампе, горящей в самом конце коридора. Князь сощурился, глаза заслезились. Заскрежетал замок и в камеру вошли.

— Оставь нас, — сказал крепкий мужчина среднего роста.

— Не положено, — ответил тюремщик обеспокоено. — Вы отвернетесь, а он вас по башке хвать, а мне его потом ловить, да еще перед начальством отвечать.

— Очень много слов, — заметил визитер. — Не нужно. Выйди, тебе говорят.

— Эх, доля наша горькая, — вздохнул тяжело тюремщик, выходя. — И ведь всегда так. Не могу я тут, жалостлив я очень.

— Дверь открытой оставь, — предупредил крепкий мужчина.

— Да уж понимаю, понимаю, — сказал тюремщик со вздохом. — То приведи, то отведи, то дверь. А платят мало.

Он ушел, ворча и вздыхая. Где-то ближе к концу коридора он уронил факел, поднял его, ругаясь страшно и вздыхая глубже.

— Добрый день, князь, — сказал Хок.