Шрифт:
— Ах, не надо было пить…
— Петь не надо было… — сказал Мызин.
Гости у Валентины Михайловны. Чистенько всё так и негромко. Музыку слушают вполслуха, обыкновенную, без воспоминаний и ассоциаций, складно так, и никакого надрыва.
— Картошки ещё подложить?.. Ешьте, пока горячая.
— Рассыпчатая. И селёдочки, пожалуйста. Что это вы весь вечер будто волнуетесь? Или это у меня такое впечатление?
— Нет, я действительно волнуюсь неизвестно почему, — отвечает Валентина Михайловна.
— Примите полтаблеточки седуксена, у вас есть?
— А грибочки вам не понравились?
— Чудные грибочки… Ну, ваше здоровье.
— Мама, у Мызиных свет погасили.
— Татьяна, иголка шипит на проигрывателе, не слышишь?
— Ну, по последней, да будем двигаться.
— Приходите ещё.
— Разрешите, Валентина Михайловна, я вас завтра навещу?
— Идём, идём, навещу… Пить надо меньше. Валя, вытри щеку, я тебя краской вымазала.
— Мама, а к ним «неотложка» подъехала.
— Ну почему непременно к ним? Подъехала к их подъезду, и всё. Всего доброго… Счастливо… Татьяна, сними трубку. Телефон звонит, не слышишь?
— Мама, тебя… Скорей…
— Алло, кто? Мызин, что с ним? Не петь, пить не надо было. Сейчас иду.
И трубку тихонько кладёт.
— Ну вот… наконец и понятно, почему я весь вечер сама не своя… Таня, спать. У меня вызов.
— Мам, я с тобой…
— Спать!
— Мам, а кто этот дядька?
— Если бы я сама это знала… — говорит Валентина Михайловна.
И бегом, вниз по лестнице, по гулкой, потом через пустой ночной плац между двумя корпусами, а они — как два парохода на реке, потом в подъезд — и квартира первого этажа, где Мызин беснуется неподвижно, и доктор укол делает, и Жигулин без сознания.
— Допрыгался Сан Саныч… — говорит Мызин.
— Он кто вам? — спрашивает её доктор. — Муж?
— Что вы… Он приезжий… Что вы прописали? У меня всё есть, я врач…
Вот эта песня:
Ты послушай, братишка,Легенду одну.Про Великий десант,Про Большую войну.Было двести друзейУ отца твоего.А из них не осталосьПочти никого.(Это медленно, мажорно-запевно, похоже на старые казацкие песни. А дальше ритм и темп песни меняются и становятся быстрыми и грозными.)
Были — ночь штормоваяИ двести ребят.Были — рёв дальнобойныхИ разрывы гранат.Были лютые ветрыИ крики во мгле,Двадцать два километраПо Малой земле.Двадцать два километраВ тылу у врага,Только волны кровавыеБьют в берега.Только смерть и металл,Только кровь и песок,Только потом просоленныйХлеба кусок. Сотня вымпелов с ходуВрывается в порт.Парни в чёрную водуШагают за борт.Только залпов раскаты,Да крики «ура!»,Да хрипят на закатеМои катера.Это пламени войИ осколочный визг.Это новой РоссииНовороссийск.Это в скалы МысхакоПришла тишина.И запела морзянка,Как в песне струна.Восемь месяцев смертьюХлестала война.На кровавых тельняшкахЦветут ордена.Подхватила ихВоинской славы река —Рядового матросаИ члена ЦК. Запевают ребятаПро крейсер «Варяг».Бой уходит на запад.Заплакал моряк.Станет дочка невестой,Мальчишка — бойцом,Вспомнят песню они,Что пропета отцом.Шли дорогой рассвета,Всё старое — прочь:На кровавой планетеКончается ночь.Шли, не зная покоя,От земли к небесам.Вот сынок, что такоеВеликий десант.Тут Жигулин кончил неслышно петь песню, и открыл глаза, и увидел вдруг два женских лица на фоне матовой лампы.
— Татьяна, кто тебя пустил сюда?
— Там двери были открыты… Ну, мам, я же не маленькая…
Жигулину так хорошо стало, что он притворился, что спит, пусть ещё поговорят и побудут. А потом Мызин вошёл.
— На Татьяну не шуми, — сказал он. — Она лекарства притащила.
— Вот он подтвердит, — сказала Татьяна про Мызина.
— Спит. Пусть спит, — сказала Валя Сорокина и стала всех выталкивать, и оглядываться, и сама ушла.
Опять было утро. Потом вечер. Вечер отъезда. Зашли Толя и Чугунов из группы Жигулина, которые ехали с ним куда-то в очередные тартарары не то насыпать что-то, не то прокладывать. А какая нам с вами разница — что именно, не так ли?