В своей военной и политической деятельности в Италии Эйзенхауэр, так же как и в Северной Африке, первостепенное внимание уделял всему тому, что способствовало укреплению англо-американского сотрудничества. Он проявил незаурядные способности дипломата, умело лавировавшего, когда надо было урегулировать всевозможные споры и конфликты, возникавшие между американскими и английскими военачальниками.

Когда речь шла об укреплении сотрудничества между двумя странами, для Эйзенхауэра не было мелочей. При этом он проявлял исключительную осторожность и осмотрительность. Показательно, что из его штаба за всю итальянскую кампанию не вышло ни одной директивы с грифом «Штаб Эйзенхауэра». На всех документах всегда значилось: «Штаб союзников». Тем самым он подчеркивал союзный характер своей миссии в Италии.

В этой стране произошел случай, который вызвал резкую критику Эйзенхауэра в американской печати. Во время посещения госпиталя генерал Паттон обратил внимание на молодого солдата, который, сидя на койке, понуро опустил голову, обхватив ее руками. Генерал спросил, что привело его в госпиталь. Солдат ответил, что он не ранен и не контужен, а страдает от нервного расстройства. Паттон был взбешен этим ответом и дал солдату пощечину. Выхватив пистолет, генерал стал угрожать, что пристрелит солдата, если тот не вернется в часть. Паттон потребовал, чтобы начальник госпиталя выкинул его из палатки. «Когда Паттон повернулся, чтобы уйти из палатки, он услышал, что солдат рыдает. Подбежав к нему, он снова ударил его, на этот раз с такой силой, что каска сорвалась с подкладки и полетела на пол. Начальник госпиталя встал между Паттоном и солдатом. Паттон стремительно вышел из палатки» [239] . Когда Эйзенхауэру доложили о случившемся, он потребовал, чтобы генерал лично извинился перед солдатом и работниками госпиталя, которые были свидетелями этой неприглядной сцены. Паттон выполнил распоряжение командующего. Правда, после этого он откровенно заявил, что, окажись он снова в таком положении, он поступил бы так же.

Используя свои доверительные отношения с журналистами, Айк просил их не публиковать этих фактов в печати, чтобы не дать пищу геббельсовской пропаганде. Он хотел выгородить своего старого друга, с которым они поддерживали тесные отношения еще со времен Первой мировой войны. В свое время Паттон рекомендовал Эйзенхауэра генералу Коннеру, что сыграло столь важную роль в его военной карьере. Дело приняло серьезный оборот. Если бы поступок Паттона был предан гласности, ему неизбежно пришлось бы оставить службу в вооруженных силах США. Расправа, учиненная Паттоном, была тем более отвратительной, что солдат был послан в госпиталь против его воли, а после выздоровления храбро воевал и был награжден.

Сделав внушение Паттону, Айк пошел на риск и не дал хода делу. Прошло сравнительно немного времени, и один из известных обозревателей все же опубликовал в центральной американской газете всю неприглядную историю, связанную с Паттоном. Эйзенхауэр выглядел в этой ситуации как военачальник, ставящий дружеские отношения с подчиненными выше долга службы. Выдержав резкие нападки прессы, политических и военных деятелей, он не отступил от своего решения. Паттон остался в армии.

Этому давнему приятелю Айка было свойственно огромное тщеславие. Он всемерно старался создать себе славу «сильного человека», непревзойденного мастера танковых ударов. Комментируя одну из своих наступательных операций в Сицилии, он громогласно заявил, что она является «классическим примером использования танков». Паттон не впервые занимался рукоприкладством. И когда описанный факт был предан гласности, по заявлению одного военного корреспондента, «каждый из 50 тысяч солдат 7-й армии (которой командовал Паттон. – Р.И.) застрелил бы своего командующего, подвернись ему такая возможность» [240] .

Насколько можно судить по его дневнику, Эйзенхауэр видел многие недостатки тщеславного генерала. «Паттон, – писал Эйзенхауэр, – говорит слишком много и слишком быстро и нередко оставляет очень плохое впечатление. Более того, я опасаюсь, что он не всегда подает хороший пример подчиненным» [241] .

Авторитет полководца в первую очередь определяется успехом боевых действий, которыми он руководит. Военные заслуги Эйзенхауэра в Северной Африке и Италии были не столь уж велики, принимая во внимание, что вооруженные силы союзников в несколько раз превосходили войска противника и в живой силе, и в боевой технике. Но все же это были первые в целом успешные наступательные операции западных союзников, что постепенно способствовало укреплению авторитета Эйзенхауэра как военачальника. Немалое значение имели и его взаимоотношения с подчиненными.

Айк был прост и доступен в обращении. Те, кто прошел с ним через бои Второй мировой войны, отмечали его заботу о солдатах и офицерах, стремление разделять тяготы войны наравне с другими. Совершая инспекционные поездки по войскам в боевой и учебной обстановке, главнокомандующий стремился питаться из солдатского котла. Это давало ему возможность получить представление о том, насколько хорошо решена проблема снабжения. Генерал не любил больших и роскошных кабинетов. В Италии он отказался от выделенной ему виллы и дал распоряжение сделать в ней дом отдыха для военнослужащих [242] . Подобные решения быстро становились известными в армии и производили тем большее впечатление, что сам командующий работал не покладая рук. Эйзенхауэр спал не больше 4-5 часов в сутки и часто страдал от повышенного кровяного давления [243] .

В августе 1943 г. состоялась новая встреча Рузвельта и Черчилля в Квебеке. Основной вопрос, обсуждавшийся на Квебекской конференции, – сроки открытия второго фронта в Европе. Позади была героическая Сталинградская битва, ставшая поворотным пунктом всей истории Второй мировой войны. Только что закончилась великая битва на Курской дуге. Советские Вооруженные Силы уверенно развертывали наступление на огромном фронте – от Балтийского до Черного моря. Все более очевидной становилась политическая необходимость открытия союзниками второго фронта в Европе. В Квебеке было принято решение о высадке англо-американских войск во Франции в период с конца мая до середины июня 1944 г. Был также в принципе согласован вопрос о том, что союзным главнокомандующим будет генерал Джордж Маршалл.

Предполагалось, что Эйзенхауэр займет в Вашингтоне место Маршалла [244] . Десятки лет он, кадровый военный, мечтал о командных должностях. И вот в канун решающих сражений Второй мировой войны ему предстояло вновь вернуться к штабной работе.

Эйзенхауэр понимал, что Маршалл был самой подходящей фигурой для выполнения такой важной задачи, как форсирование Ла-Манша и высадка во Франции. Это отмечали в своих воспоминаниях все люди из его близкого окружения. Он считал назначение Маршалла на этот пост единственно правильным решением, но вместе с тем ему не по душе были и перспективы, открывавшиеся перед ним самим. Было здесь еще одно немаловажное обстоятельство: «Работа в качестве начальника штаба не импонировала Айку. Он был уверен, что потерпит поражение на этом поприще, потому что не являлся политиканом» [245] .