– Володя, – с ноткой грусти сказал я, – в возрасте примерно вашем, будучи безусым юнкером, я полагал себя чуть ли не бессмертным, а людей умирающих или же погибающих легкомысленно считал участниками некой игры – таинственной, но не более страшной, чем, скажем, казаки-разбойники. Даже на войне был уверен в своей неуязвимости. Несмотря на это… – Я прикоснулся к виску, где среди седых волос пролегала бесцветная прядка. – А только годы идут, и всю мою молодую самоуверенность я давно уже подрастерял…

Впрочем, спутнику моему, я это видел, уже не были интересны старческие рассуждения о грядущей смерти. Хмыкнув раз-другой с сочувственной интонацией, он вновь углубился в чтение письма. Уж не знаю, что еще он намеревался там вычитать – не тайнопись же какую подозревал?! Я невольно обратился мыслями к покойному генераллейтенанту. Похоже, настигла его та самая болезнь, о которой он в своем послании извещал неведомую нам Луизу Вайсциммер. И уж конечно, ни о чем не сможем мы его расспросить, не прольет он нам свет на загадку страшной гибели своей гостьи и не поведает, о каком же долге шла речь. Вот она, ужасная простота смерти – всего одним словом определяется: «Никогда».

Я, наверное, долго бы еще предавался печальным философствованиям, однако же Владимир нетерпеливо прервал их.

– Да, жаль, конечно, отставной генерал-лейтенант нам, наверное, мог бы кое-что разъяснить, – сказал он. – А когда именно умер Алексей Петрович, не помните?

– Кажется, в середине ноября, – ответил я неуверенно. – Видите ли, Володя, я был с ним знаком не коротко. И о кончине его сиятельства узнал из газеты, с изрядным опозданием.

– Так-так, ага… – Владимир побарабанил пальцами по столу. – И время совпадает, просто удивительно. Ноябрь, середина. Как раз тогда Ушня встала – так ведь? Ч-черт! – с досадой воскликнул он. – Как же нам узнать, виделась эта дама со своим корреспондентом или нет? Приехала она до кончины или после?

– Боюсь, этого нам никто не расскажет, – убежденно сказал я.

– Похоже на то. – Владимир вздохнул, спрятал письмо во внутренний карман шинели. – И все-таки, Николай Афанасьевич, – он посмотрел на меня с нескрываемой гордостью, – все-таки наш улов нынче отнюдь не плох. Известно имя жертвы, известна причина ее появления здесь. И, хотите верьте, хотите нет, а только думаю я, что еще сегодня раскроем мы инкогнито и второй жертвы. Есть у меня на то кое-какие соображения.

Как ни упрашивали нас Яков и Пиама, а от чая пришлось отказаться. Владимир категорически заявил, что времени на это у нас нет – во-первых, осталось еще одно неотложное дело в Лаишеве (об этом срочном деле я услышал впервые), а во-вторых, надо как можно быстрее возвращаться в Кокушкино. Мне пришлось согласиться с ним, хотя я полагал горячий чай отнюдь не лишним.

– Пиама Петровна, а есть ли в Лаишеве аптека? – уже на выходе спросил Владимир.

– Зачем вам аптека? – удивленно спросила москательщица. – Если что болит – вы скажите, у меня и травы есть, и корешки.

– Нет-нет, нам просто кое-что надо выяснить, – смеясь, ответил Владимир. – Так как же – есть?

– Почему не быть? – ответила Пиама. – Лаишев уездный город как-никак. И больница у нас есть, и богадельня. Аптека тут неподалеку. Немец Альтерман ее держит, Карл Христианович.

Действительно, аптека оказалась в двух шагах от Пиаминой лавки. Едва завернув за угол, мы увидели дверь и по обе стороны от нее – две витрины с большими стеклянными шарами, заполненными яркими цветными жидкостями – красной, синей и зеленой. По стеклу витрин шли надписи: слева от двери было написано по-русски «АПТЕКА», а справа – по-латыни «APOTHECA».

Карл Христианович Альтерман оказался дородным господином, самоуверенным и жизнерадостным, говорившим с жестковатым немецким акцентом. Он был в черном бархатном пиджаке, черной же атласной жилетке, белом гро-гро галстуке и серых панталонах; из жилетного кармана свисала золотая часовая цепочка. Хотя Лаишев и уездный город, и живут здесь люди разного достатка и достоинства, тем не менее было весьма необыкновенно встретить здесь фигуру такого европейского обличья, да еще в столь комильфотном костюме. Казалось, будто какая-то неведомая сила взяла и одночасьем перенесла в наши уездные пенаты стареющего франта из немецкого бурга. На все и всех, включая посетителей своего заведения, аптекарь смотрел со снисходительной жалостью и безусловным превосходством.

– Ну-с, господа, и чем же я могу вам служить? – спросил сей почтенный провизор, едва мы оказались внутри помещения с характерным камфарноанисовым запахом. – Зо. Не говорите, я и сам вижу! – Он ткнул в меня пальцем и сказал безапелляционным тоном: – Зо! У вас, любезнейший, натура апоплексическая, и нуждаетесь вы в препаратах, снижающих кровяное давление, а также в средстве от бессонницы. – Не дожидаясь моего ответа, аптекарь тут же повернулся к Владимиру. – А вы, молодой человек, не смейтесь, не смейтесь! У вас чересчур рано для вашего возраста расшатались нервы, и, кроме того, вы имеете склонность к запорам. Что же, господа, мои медикаменты – к вашим услугам. Смею заверить, они приготовлены не хуже, чем в Казани!

– Мы непременно воспользуемся вашими услугами, уважаемый господин Альтерман, – ответил Владимир, – но сейчас нам хотелось бы получить консультацию по иному поводу. Скажите, пожалуйста, часто ли к вам обращаются за сердечными каплями?

Провизор махнул рукой.

– Что вы, что вы! Сердечные болезни в нашем климате и среди наших горожан – редкость. Я своих сердечников наперечет знаю. Да их и всего-то – на одной руке пальцев хватит, чтобы пересчитать. – И Карл Христианович в самом деле немедленно начал перечислять, загибая короткие пальцы: – Викентий Саввич Сазонов, купец второй гильдии. Иван Славомирович Троеросов, станционный смотритель. Э-э…