— Я знаю, — коротко ответил Ормузд.

— Ты будешь его Учителем, — сказала Даэна, продолжая округлыми движениями рук создавать свой дом — крышу она возвела из мысли о дожде, и, естественно, облака, висевшие в небе с утра, немедленно рассеялись, обнажив темную голубизну, которая, казалось, была так же бесконечна, как воля Даэны дождаться того, для которого она сейчас жила здесь, а раньше жила там, хотя и не понимала, что означает «здесь», и не помнила, что происходило «там»…

— Я буду его Учителем, — повторил Ормузд, — а ты — его любовью. Но ведь и я люблю тебя.

— Противоречие? — улыбнулась Даэна. — Я тоже люблю тебя, Ормузд. Я знаю, что мы будем вместе. Ты и я. Я и он. Он и ты. Я жду. И ты тоже ждешь.

— С тобой был Учитель, — сказал Ормузд. — Он покинул тебя?

— Он слишком сурово обошелся с тобой, да? Но ты хотел помешать. Почему?

— Ты не ответила на мой вопрос.

— Разве был вопрос?

Ормузд подумал и вынужден был согласиться. Вопроса не было, он всего лишь констатировал факт — странно, конечно, что Учитель покинул Даэну почти сразу после того, как вывел ее с поля Гракха, но похоже, что эта женщина сама прекрасно понимала все, чего хотела, и знала все, что ей было нужно.

— Иди, — сказала Даэна. — Я останусь.

И Ормузд ушел. Хотя и остался тоже. Он шел долго — час, два, потом наступил вечер, а он все еще шел, мысленно помогая Даэне достраивать ее странный, лишь наполовину материальный дом. Когда на холм Той, Кто Ждет, опустился вечер и солнце, не дотянув до горизонта, погасло и рассыпалось по небу фантомными огнями, Ормузд пришел наконец туда, где должен был ждать Аримана. Имя всплыло в сознании так же естественно, как недавно — имя Даэны.

Поле Иалу было настоящим болотом с отдельными сухими островками, между которыми всплывала, булькала и опадала неприятная жижа, не имевшая даже признаков духовности — вещество как данность, вещество ради вещества. Здесь в мир приходили прагматики, и если Ариман окажется таким же, — подумал Ормузд, — то учить его законам мироздания будет сложно, как любить женщину, не зная истинного смысла этого странного чувства.

Он дождался и вывел рожденного на сухое место, искоса поглядывая на своего ученика и не вполне понимая, что мог дать Ариману именно он, по сути почти так же мало знавший о мире. Однако правоту Даэны он ощутил сразу. Правота этой женщины окружала Аримана едва видимой аурой, распространяя вокруг странный любовный дурман, от которого у Ормузда подгибались коленки, а собственная миссия начинала казаться невыполнимой.

Он ждал многого от Аримана и многое сообщил ему сам. Когда они выходили из города, Ариман странно посмотрел Ормузду в глаза и произнес странную фразу:

— Если мы останемся вместе, то погибнем. Если врозь, то погибнет мир. Значит, мы не должны быть вообще, и это утешает.

Ормузд не понял, но, посмотрев в глубь души Аримана, увидел, что и тот не понимал сказанного: мысль ему не принадлежала, была кем-то подумана, и ученик лишь материализовал ее простыми словами.

Тогда Ормузд почувствовал, что развязка близка. Протянутая к нему ладонь Аримана — яркая, светившаяся подобно солнцу, — притягивала, как вдохновенная идея притягивает мыслителя. Ормузд и не подумал сопротивляться — он знал, что мог бы это сделать, отклонить ладонь с пути ее, потому что в тот момент сам Ариман ни в малейшей степени не владел собой и даже не осознавал, что делал. Но Ормузд, знавший точно, что судьбы и рока не существует, потому что не было такого природного закона в его памяти, все-таки принял свою судьбу и свой рок.

Ладонь Аримана коснулась его, и он умер — переход от существования к небытию тянулся вечность, и Ормузд мучился. Это было мучение в чистом виде. Мучение ради мучения. Мучение, отделенное от материального носителя.

А потом…

Миньян опять перегруппировал себя, поставив в центр Антарма — это был знак нового вопроса, и ответ последовал незамедлительно. Ормузд прочитал память Антарма, и Даэна прочитала то, что смогла понять, а часть понял Ариман, на долю остальных осталось немногое, Миньян сложил обрывки и расправил их в собственном коллективном воображении.

Он вспомнил. Точнее, воссоздал свою жизнь после того, как Антарма оставил его Учитель, научивший неофита не только элементарным вещам — как пользоваться духовной составляющей мира, как понимать, не слыша, и как слышать то, что еще не произнесено. Учитель, наверняка не знавший истинного предназначения Антарма, все же наделил его способностью воссоздания истины по обрывкам чужих и собственных впечатлений и наблюдений. В Первой Вселенной, о которой Антарм не знал ничего, эту способность назвали бы обработкой рассеянной информации. Во Второй Вселенной это называлось иначе — Антарм стал Следователем.

В отличие от Ормузда, Антарм не умел легко обращаться с обеими мировыми составляющими, без усилий создавая вино из мысли о нем и равно безо всяких затруднений избавляя материальный мир от предметов, которые хранить не стоило. Антарм жил сначала в небольшом городке, где не было не только ни одного Ученого, но даже Торговцев можно было пересчитать по пальцам. Дело свое он знал и исполнял с четкостью часового механизма — впрочем, ему самому механизмы часов представлялись очень ненадежным способом измерения времени, у себя дома он держал большой кусок металла, испускавшего невидимые глазу, но ощутимые сознанием лучи, интенсивность которых определяла час, минуту, секунду и даже ее мельчайшую долю с гораздо большей точностью, чем это можно было сделать с помощью лучших в городе механических приспособлений.