И кто же, черт возьми, за все это будет платить? — подумал Аркадий. Ясно, что не страховая компания. Кого смог задействовать Виктор и почему, собственно, он так засуетился? Неужели узнал что-то, пока Аркадий был в институте и вытягивал информацию из Пастухова с Раскиной? Если так, то почему ничего не сказал?

— Это я к тому, — сказал Селунин, потирая подбородок, — что результат экспертизы может быть опротестован в суде. Во-первых, потому что экспертиза проведена в обход страховой компании и, во-вторых, потому что доверительный интервал результата не превышает двух сигма, то есть гарантировать достоверность я могу не больше, чем на шестьдесят три процента. Ясно?

— Ясно, — пожал плечами Аркадий.

— Теперь слушай внимательно, — сказал Селунин и почему-то покосился на главврача, сидевшего с отсутствующим видом. — Я начал анализ с лобных долей, но признаки аномалии обнаружил только в височной части. Опущу подробности. Вот хронометраж личных ощущений Подольского за десять минут, предшествовавших смерти. Даю обратный отсчет. Десятая минута: состояние стабильного беспокойства сменяется состоянием усиливающегося страха…

— Он не спал? — прервал Аркадий патологоанатома. — Время ведь было позднее, если он умер в три часа.

— Не спал. Скорее всего, он проснулся посреди ночи и лежал. Этого в ментозаписи нет, но я сужу по физическим результатам — в момент, когда начался приступ, тело находилось в горизонтальном положении. За девять минут до смерти у Подольского возникло ощущение, что он в комнате не один.

— Зрительные впечатления…

— Очень неопределенные, расшифровке не поддаются.

— Понимаю, — с сожалением сказал Аркадий.

— Восьмая минута до смерти, — продолжал Селунин. — Подольский пытается встать, но не может. Физически он полностью в норме, заметь. Но не в состоянии пошевелиться. О мышечном или церебральном параличе и речи нет. Страх усиливается. В комнате темно — это, впрочем, не объективный показатель, а субъективное ощущение Подольского, и в темноте приближается нечто ужасное. Возникла мысль, которую даже удалось прочитать, поскольку она повторялась до самого конца. Мысль вот какая: «Не нарушать закон я пришел, но исполнить его».

— Это же из Библии, — недоуменно сказал Аркадий.

— Да, — согласился патологоанатом. — Мысль имела от шести до двенадцати обертонов, по которым, возможно, удалось бы даже установить истинный смысл, но… В отличие от потенциальных физических впечатлений, допустим, зрительных, ход мысли теряется сразу после прочтения. Та запись, что идет в память компьютера, обертонов не содержит.

— Знаю, — поморщился Аркадий. Сама мысль, вертевшаяся в голове Подольского, скорее всего, смысла не имела — смысл имели лепестковые частоты, всего лишь обернутые в эту, возможно, чисто ассоциативную оболочку.

— Две минуты до смерти, — сказал Селунин, еще раз бросив взгляд на застывшего в кресле главного врача. — Подольский получает возможность двигаться, точнее — может пошевелить рукой и ногой. Он делает попытку встать и не может. Ему кажется, что перед ним стена, о которую он бьется лбом. Он действительно начинает биться лбом о преграду, которой в комнате, естественно, нет. При этом ему кажется, что тот, второй, кто пришел к нему, протянул руку… Этот образ протянутой руки вместе со словами «Не нарушать закон я пришел» сохранился до самой смерти, включая некробиотический сигнал, чрезвычайно мощный, но узко направленный.

— Вот как? — заинтересованно сказал Аркадий. — Вы можете указать направление?

— Терпение. За десять секунд до смерти Подольский начал контролировать свои передвижения. Именно тогда он попытался встать с кровати. Но когда он спустил на пол ноги… Пять секунд до смерти — он ощущает невыносимый жар, ему кажется, что на его лицо опускается раскаленная ладонь. Он падает на колени. Две секунды до смерти — сердце не выдерживает напряжения, происходит разрыв аорты (длиной шесть сантиметров, как показало вскрытие). Сердце останавливается одновременно с потерей сознания. Проходит некробиотический сигнал. Угасание функций мозга в стандартном режиме, кроме одной особенности — состояние клинической смерти продолжается не семь-восемь минут, как обычно, а всего двадцать четыре секунды. То есть Подольский был необратимо мертв, как только прошел некробиотический сигнал… Все.

— Раскаленная ладонь… — сказал Аркадий. — Вы видели оперативную запись номер один?

— Да, мне ее показали после того, как я представил свои соображения, — кивнул патологоанатом. — Именно это обстоятельство делает данный случай уникальным. Несомненно, что Подольский получил сильнейший ожоговый удар, ставший катализатором сердечной атаки. Однако лицо трупа следов такого удара не содержит. Абсолютно чистая кожа.

— Если бы не видеосъемка муровского оперативника, — медленно сказал Аркадий, — можно было бы сделать вывод о том, что лучевое поражение было ощущением субъективным, верно? Безотчетный страх, обычно предшествующий сердечному приступу.

— Ерунда, — резко сказал Селунин. — Страх является следствием начавшегося уже процесса, просто больной еще не осознает происходящих физических изменений. В случае Подольского этого не было — сердечный приступ начался за пять секунд до смерти, а ощущение страха возникло много раньше.

— И как вы это объясняете?

Селунин повернулся в сторону главврача, и тот впервые подал голос:

— Коллега никак это не объясняет. Точнее, объяснение выходит за рамки его компетенции. Именно в связи с этим я счел необходимым изъять из экспертного заключения его результативную часть, оставив только описательную. Прошу считать это моим официальным решением и не предпринимать по этому поводу никаких апелляционных действий. Видите ли, — добавил он нормальным голосом с каким-то даже извиняющимися интонациями, — лично Валентин Сергеевич может сказать вам что угодно, но официально я вынужден… Вы уж не обижайтесь… А то, знаете, некоторые ваши коллеги, если недовольны экспертизой, начинают жаловаться в инстанции. Я хочу предупредить — если вы это сделаете, дело у вас попросту заберут.