Зиэль несколько мгновений уничтожающе смотрел на хохочущего Санги Бо, потом встал и подошел к небольшому кусту ракиты. Стоило ему прикоснуться к ближайшей из веток — а это уже не куст: здоровенный конь, оседланный и взнузданный, мастью — серый в яблоках.

— Выпью-ка я винца, вместо того чтобы порубить на мелкие куски некоего старца, выжившего из ума весельчака, — сообщил Зиэль коню и вынул из седельной сумки небольшой узкий кувшин.

— Будешь, Санги?

— Нет, я в военном походе. Я лучше взварчику.

— Отравчик у тебя, а не взварчик.

— Меня устраивает. — Санги Бо, видимо, устал смеяться и теперь смирно сидел спиной к костру, покачивая кубком с остатками взвара в нем. Смотрел он вроде бы и на Зиэля, но, в то же время, как бы и сквозь него, туда, на восток, на неровные желто-красные дали, дрожащие в робком мареве осеннего полдня. Лицо его, худощавое и всегда бледное, ныне осунулось и побелело еще больше, холодный взор, обычно непроницаемый для чужого любопытства, казался смягченным, чуть ли не растерянным…

— Боишься, святой отшельник Снег?

Тот, кого попеременно называли то Снегом, то Санги Бо, немедленно вынырнул из задумчивости, взор его стал прежним, внимательно-холодным. Помолчав еще самую малость — ответил, правильно поняв, о чем спрашивает Зиэль:

— Смотря чего. Смерти своей, старости — не боюсь, переболел этим страхом. За судьбы мира обидно.

— За судьбы ми… — Зиэль, не глядя, бросил за спину опорожненный кувшин и захохотал звонким басом. — Нет, это просто день веселья у нас с тобой: то я тебя смешил, то ты меня потешаешь! Что тебе до судеб мира? О себе думай! Ты закончишься — и весь мир вместе с тобой. Ну… разве что я тебя буду иногда вспоминать. Вот и все, вот тебе и судьбы… хы-хы… мира, понимаешь!

Снег поднял голову и, даже когда собеседник перестал смеяться, взора перед ним не опустил.

— Мира. Белого света. Мне горько осознавать, премудрый Зиэль, что все это может закончиться одним ударом судьбы. Да. Завершится Моревом — и впору спросить себя или богов: какой смысл был во всем этом??? В истории, в осеннем полудне, в умении читать и запечатлевать на свитках мысли свои, в радости семейного бытия, в зодчестве, в любви, в наблюдениях за звездами… В битвах, в созерцаниях…

— Отвечу, дорогой Санги: ровно никакого. И сейчас в мировом бытии смысла нет и после Морева не будет. Это я тебе со всей ответственностью заявляю, как человек поживший, с опытом.

— Да, я помню, ты уже говорил все это.

— Но, между прочим, ты богохульствуешь сомнениями своими.

— Мне не привыкать.

— Винца? Выпей, Санги, сразу полегчает, отпустит. А может еще и в пляс пустишься!

— Нет, я в походе. Кстати…

— Да?

— Зачем тебе шутейство, зачем ты суешь руку за вином в пустую сумку? Не проще ли наколдовать вино, не кривляясь? Наколдовать, или… не знаю, как ты это делаешь…

— А хотел бы, чтобы я тебя научил так же уметь? Без маны, без нудных заклинаний, одним усилием воли?

— Хотел бы.

— Нет, Санги, дорогой! Нет, не получится. Не обижайся, просто для такой волшбы у тебя сил и знаний маловато.

— Именно у меня?

— И у тебя, и у Лина, и у Его Величества, и у светлейшей княгини Ореми, и даже у великого мага Татени Умо.

— Это еще кто такой?

— Величайший колдун из восточных земель империи. На днях его увидишь, он в вашем походе участник.

— Ну — нет, значит — нет. Не пора ли нам по коням? Не то до самого вечера будем задницами осеннюю почву греть.

— А ведь, небось, хотел опять сбогохульничать, отшельник Снег, сблизить в один ряд слова задница и Матушка-Земля?

— Тьфу! Нет! Я сказал то, что сказал. Собираемся, Зиэль, действительно пора. Сворачиваемся и разбегаемся.

— Хорошо. Но, Санги, вопрос на вопрос…

— Да?

— Почему тебя так раздражают беседы со мною? Мы ведь старинные друзья?

— Во-первых, мы не друзья…

— Отвечай, не увиливай.

— … А во вторых, если честно… Зиэль, мечом клянусь: я, скорее, не нашим с тобою общением раздражен, а самим собой в этом общении. Каждый раз, уже тысячный, наверное…

— Меньше.

— Каждый раз я надеюсь, что извлеку в разговоре пользу из мудрости твоей, возьму себе в поклад, вдруг что-то новое пойму, обойму… И каждый раз лютое раздражение: голод и жажда пробуждены, а утоления нет!

— Ну уж, Санги, моей вины в этом — поменьше половины будет.

— А я так и сказал: не тебя, себя виню!

Собирался рыцарь Санги Бо весьма скоро, несмотря на возраст, а собеседник его, Зиэль — и того резвее: туда-сюда, нагнулся, повернулся, рукой повел — готово дело, только в седло осталось вспрыгнуть. Конечно же, пригасили и притоптали костер, но не для того, чтобы избежать пожара, невозможного посреди промозглой осени, в набрякших сыростью травах, а чтобы любопытствующим — случись вдруг такие — не разобрать было по следам: когда стоянка покинута, сколько народу отдыхало, да долго ли? Воздух еще не остыл от волшбы, от рассуждений о смысле бытия, о мудрости — ан вновь уже оба воины по макушку во власти воинских обычаев.