Станция «Jakob-Kaiser-Platz». Я выхожу из метро и сажусь на специальный автобус, чтобы ехать в аэропорт Тегель. Через три часа у меня вылет. Я уже полтора года работаю в «Люфтганзе».

Цокают мои каблучки по полам одного из лучших аэропортов Германии. Я улыбаюсь всем встречным самой обворожительной улыбкой, на какую только способна, – и все улыбаются мне в ответ, аэропорт плавно обтекает меня справа и слева, не задерживая, не затрагивая, несет меня по волнам. Здесь все отлажено, все отмерено, здесь практически не бывает накладок, задержек, здесь самая лучшая форма и самая лучшая еда, какую только можно себе представить, здесь почти нет проблем с начальством и экипажами, а проблемы есть только общие – с пассажирами да если в воздухе что случится. У меня нет проблем, потому что я на хорошем счету. Я старательная русская, я закончила с отличием курсы повышения квалификации, у меня много часов налета, я всегда вежлива, всегда сдержанна, всегда мягка. Я ценный кадр, я немецкая гражданка с большим опытом и великолепным знанием русского языка, которую можно ставить на рейсы в Россию, и она обеспечит контакт и безопасность, и сделает так, что у самых придирчивых русских пассажиров, богатых русских пассажиров не будет к компании никаких претензий. Меня уважают и ставят в пример другим иммигрантам – уборщикам и работникам летной столовой. Мне перед ними немного стыдно – но ведь я сюда не стремилась, я не хотела во что бы то ни стало взять эту страну приступом, я просто вышла замуж. И я не сижу дома, не жду, пока муж, расшибаясь в лепешку, заработает для меня еще денег, – я зарабатываю их сама. А еще я посещаю занятия в университете, по специальному расписанию, подстроенному под мой рабочий график. И через несколько лет, не очень скоро, не так скоро, как другие, но все-таки я превращусь в человека с дипломом о высшем образовании – в Германии очень ценят высшее образование, даже больше, чем в России – я стану совсем уважаемым, образованным человеком. И я еще молода, совсем молода, мне только двадцать четыре года, я еще все успею – получить диплом, заработать хорошую летную пенсию, родить детей, вырастить их, отблагодарить мужа за все, что он для меня сделал. У нас пока маленькая квартира в Восточном Берлине – но может быть, когда-нибудь будет и дом в пригороде. И тогда я уйду на покой, перестану летать, и стану социальным работником – буду помогать другим, как когда-то помогали мне, и для этого сейчас я изучаю психологию и право, и мои коллеги уже начинают консультироваться со мной по мелким юридическим вопросам, хотя изначально это не моя, а их страна и ее законы. Я знаю законы и уважаю их – хотя когда-то, «в далекой дикой России», я сидела в тюрьме. Об этом, правда, никто не догадывается, тем более, если у меня такой муж, как Хельмут. Мне очень повезло с мужем.

Но сегодня моя улыбка чуть более формальна и чуть хуже приклеена, чем следует. Я думаю о другом. Только что на улице я встретила призрака из прошлого. Не из питерского, а из самого далекого школьного прошлого – первую красавицу нашего класса Аню Альчук. Лучше бы я ее не встречала, лучше бы я не заходила в аптеку перед полетом, лучше бы я поехала в аэропорт прямо из университета – я не так уж часто хожу этой дорогой, и не следовало идти вечером, хотя еще и не стемнело, по этой слишком оживленной, слишком яркой и шумной улице – на этой улице могут быть разные неожиданности. Но я считала себя уже почти местной – и потому шла спокойно.

Я шла по улице, жевала вкуснейшую немецкую сосиску в удобной картонной упаковке и думала о том, нравится ли мне жить в этом городе. Мимо, ловко маневрируя между машинами, проносились велосипедисты, перевозящие своих детей в маленьких прицепах. В уличных кафешках и на зеленых стриженых газонах тусовался народ. В мелких квадратных бассейнах плескались малыши, мамаши подставляли лица солнцу.

Я заглянула в аптеку, купила забытую дома мелочь и в двух шагах, у ресторанчика, наткнулась на Альчук. Я узнала ее сразу – она, как ни странно, тоже узнала меня почти сразу, несмотря на стрижку, косметику, форму и выражение лица. Я остановилась в изумлении, а потом не выдержала и кинулась к ней – она повернула голову, посмотрела секунду и сказала: «Надо же, Соколова!» С той самой интонацией, с какой говорила когда-то в классе – интонация не изменилась, несмотря ни на что.

– Ты что тут делаешь, Соколова?

– Я тут живу. Работаю, в «Люфтганзе».

А ты?

– А ты что, не видишь?

– Вижу…

– Ну и умница, сама все понимаешь. Как же ты попала-то сюда? В «Люфтганзе»? Неужели правда стюардессой взяли?

– Взяли.

– Ну ты даешь, Соколова. Кто бы ожидал! Стюардессой, да еще в Германии! Мало им своих стюардесс!

– Да я теперь вроде бы тоже своя. Я замужем. У меня муж – немец.

– Молодец. Уважаю. Я вот тоже так хотела, да не получилось. Ну ничего, еще, может, получится. Главное – не терять голову и действовать! Что, поразила я тебя? Поразила, вижу. Ну так и ты меня поразила – мы квиты.

Альчук стояла вечером на оживленной улице в не самом хорошем районе. И костюм ее не оставлял никаких сомнений в том, что она проститутка.

– Не смотри на меня так. История долгая, не тут рассказывать – и не сейчас, работать надо. Ты вот, гляжу, тоже на работу?

– Тоже.

– Ну и иди. Потом как-нибудь расскажу, если захочешь. Иди, Соколова, иди, не останавливайся – тебе репутацию беречь надо, а тут ее только потерять можно.

Знала бы она про мою репутацию… Если бы не Хельмут, ничем было бы эту репутацию не прикрыть.

Я была в шоке – но я так обрадовалась Аньке, так изумилась, мне так хотелось с ней поговорить – обо всем, и о ней, и о себе… У меня было еще полчаса, даже чуть больше – и я оказалась достаточно эгоистичной, чтобы настоять на своем. Я затащила ее в кафе напротив и заставила хотя бы в самых общих чертах объяснить мне, как она сюда попала.

Оказалось, что она действительно уехала в Москву – и нашла себе работу секретарши, как и хотела. «Небольшая компания – но люди деловые. Будущее у них было, это было видно невооруженным глазом. Кто ж знал, что все так обернется. Проглядела». А дальше все было просто и примитивно до омерзения. Альчук, так страстно убеждавшая меня в том, что главное в жизни – держаться подальше от криминала, Альчук, которая из нашего города свалила, прежде всего чтобы освободиться от Мишки Татарина, который олицетворял для нее этот криминал, в криминал-таки в Москве и вляпалась. Просто у нас в городе бандиты были все на виду, про всех все знали, и криминал этот был явный, открытый – а в Москве людей много, все хорошо маскируются, и криминал там – это совсем не обязательно стволы, кожаные куртки, бандитские разборки и даже малиновые пиджаки «новых русских». Чтобы вляпаться в криминал, иногда бывает достаточно нескольких подписей – не под теми документами. Она трудилась на благо фирмы, делала карьеру и очень быстро оказалась крепко связана со своим начальством «одной веревочкой». Связи эти были и личные, и деловые – и когда вдруг выяснилось, что дела обстоят совсем плохо, так плохо, как Анька не могла даже предположить, когда выяснились все связи – и в криминале, и в правительстве, и стало ясно, кто каких договоров не выполнил, кто кого подставил и чем это в самом скором времени может обернуться, пришлось бежать. Начальство выправило себе документы, сделало визу – себе, а заодно и Альчук, из соображений не столько сентиментальных, сколько – чтобы не болталась в Москве у серьезных людей под ногами и не сказала кому-нибудь чего не следует. В Германии сперва были надежды на лучшее, но потом все в очередной раз круто изменилось – начальник снова лег на дно, в другой далекой стране, но уже без нее. И ей тоже пришлось лечь на дно – только это было совсем другое, настоящее дно, которое в Германии тоже имеется. Человек, который помог ей сделать следующую порцию фальшивых документов, сдал ее сутенеру, а тот популярно объяснил, почему другого выхода, кроме панели, у нее нет. Вернуться домой и вообще хоть как-то, хоть где-то «выйти из тени» она не могла – ее всюду ждала тюрьма.

Я слушала ее с ужасом, понимая, что не знаю, чем ей помочь, и только когда она вновь заговорила о том, что в тюрьму она идти не хочет, а значит, надо выживать здесь, не удержалась, сказала:

– Знаешь, Ань, а ведь я там была.

– Где была?

– В тюрьме.

– Да ты что? Не верю. Правда, не верю – про тебя не верю.

– Была, была. И судили меня – я судимая.

– Здесь или там?

– Там. Дома. Сейчас все уже кончилось, слава богу, сейчас все хорошо – насовсем кончилось, навсегда.

Времени, чтобы рассказывать ей свою историю, уже не оставалось. Про другого проще спросить «в двух словах», про себя – хочется рассказывать долго и с чувством или уж не рассказывать вовсе. Я пытаюсь извиниться – потом, потом…

– Да я за язык не тяну, мало ли что. Но все равно поразительно. И как же ты теперь тут работаешь? Документы чистые?

– Чистые. Это все муж.

– Повезло тебе с мужем.

– Повезло.

Вся моя жизнь умещается сейчас за этим «повезло» – жизнь, которую в двух словах не расскажешь.