— Как знать.

Она уходит, на прощание подарив мне ещё одну улыбку, после которой по-хорошему нужно было бы отправиться следом и...

Но я возвращаюсь к столу и к делам. Завтра мне предстоит большой день. Большой и трудный. Но к нему нужно ещё подготовиться, чем и стану сейчас заниматься. А на личное счастье у меня ещё найдётся прорва времени. Наверное. Может быть.

— Соден, прекрати ковырять ножом стол: кромку испортишь!

Старший из младших братьев поднял на меня растерянный взгляд:

— Ты же говорил, сталь хорошая и...

— Слышал поговорку: «Терпение и труд всё перетрут»? Так вот, не выплавили ещё ту сталь, которая с честью выдержала бы твой энтузиазм.

— А стола, значит, не жалко? — Уточнил юный хитрец, свято веря, что любой из возможных ответов будет ему на руку.

Угу. Размечтался!

— Если мне чего-то и жаль, то времени, которое тебе придётся потратить, чтобы соорудить новый стол взамен поцарапанного.

Светлые глаза, опушённые ресницами вдвое гуще, чем у Сари, обиженно моргнули:

— Как это?

— А так. Получишь домашнее задание и поплотничаешь маленько. Если, конечно, не внимешь моим отчаянным мольбам. Всё ясно?

Соден вздохнул, опуская голову:

— Ясно.

— И нечего дуться!

Ответом послужило молчание, не слишком покорное, но и не протестующее, а нож был убран. Куда-то под стол. Чтобы не раздражать старшего брата, поутру покинувшего постель в настроении... Точнее, в полном отсутствии настроения.

Начнём с того, что я проснулся позже всех домочадцев (принцесса не в счёт: ей даже после пробуждения полезно было оставаться в лежачем положении подольше, потому что опыты по управлению стихиями даром для неокрепшего тела и духа не проходят, уж что-что, а сия непреложная истина была мне хорошо известна). Так вот, я проснулся последним. Встал, соответственно, ещё позже, и к моменту появления на кухне оказался на волосок от того, чтобы остаться без завтрака. Голодный желудок — не самое приятное и полезное ощущение, но... Аглис меня задери! Придётся поголодать. Сегодня, завтра, послезавтра и сколько понадобится. Потому что хмель быстрее одерживает победу над сознанием натощак. Стало быть, остаётся лишь хмуро следить за скоростью исчезновения свежевыпеченных пирожков в пастях младших братцев.

— Малыш, ты заболел?

Моя заботливая матушка — хрупкая и безобидная с виду сорокалетняя женщина с лицом селянки-простушки. На самом деле она выносливее быка и упрямее ослицы, но пожалуй, только обладание упомянутыми качествами и помогло Кауле пережить то, что она пережила, не в последнюю очередь — по моей вине.

Когда она перестанет называть меня «малышом»?!

— Нет, матушка, всё хорошо.

Прохладная ладонь Каулы дотронулась до моего лба.

— Жара вроде нет... Но какой-то ты бледненький.

— Я плохо спал.

Матушка всплеснула руками:

— Так сказал бы: заварила бы травок! Только... не рано ли?

Действительно, рановато. Полнолуние ожидается аккурат через ювеку, считая от сегодняшнего дня, и по всем канонам меня ещё не должны мучить кошмары. Да и не мучили, но рассказывать, чем занимался полночи, не буду. Ни матушке, ни братьям, ни Ливин, которая вопросительно поглядывает на меня с другой стороны стола.

Обидел девушку... Нехорошо. Узнала бы Локка, прибила бы: рука у толстушки тяжёлая, особенно, когда требуется вступиться за женскую честь.

— Почему ты ничего не ешь? — Продолжила волноваться матушка.

По необъяснимой причине приём пищи в утренние часы почитается самым необходимым действом в жизни, а я, признаться, крайне редко способен затолкать в себя с утра хоть что-то: так и ухожу на службу, не жравши. Зато потом, после часовой прогулки пешком, чувствую зверский голод, требующий немедленного поступления еды в желудок. Замкнутый круг получается, но разорвать его — не в моих силах. Лениво, хотя и сознаю всю глупость собственного поведения. Ладно, вот женюсь, возьмусь за ум и тогда...

— Не хочется.

Каула насмешливо прищурилась:

— Голова болит?

О, удобная причина развеять подозрения!

— Не без того.

— Ты слишком много выпил.

Не обвинение, но и не одобрение. Правда, дальше ничего не последует: матушка, в глубине души считая меня несмышлёным ребёнком, всё же не вмешивается в мою жизнь по таким пустякам, как принятие горячительного. Наверное, пример отца отбил у неё охоту упрекать мужчин в желании крепко выпить...

Он был ветераном Болотной войны, заработавшим кровавым трудом почёт и уважение односельчан, пенсию от имперского казначейства, глубокий надрывный кашель и приступы судорог, сводившие конечности. Спасение было только одно: крепкий тёмный эль по вечерам. Поначалу Каула пробовала мягко бороться с сей «пагубной страстью», но потом признала, что лучше позволить мужу напиться, чем слышать в ночи его стоны и бессильно кусать губы. А ещё матушка опасается, что болезнь отца всегда жила в его крови, и сыновья могли унаследовать склонность к подобным припадкам. Честно говоря, я тоже этого опасаюсь: с моим владением телом не хватало ещё время от времени корчиться в судорогах...