— Ты хочешь сказать... — Локка вдохнула поглубже, но не справилась с собой и расхохоталась. — Твоя невеста могла подумать, что у тебя отношения с мужчиной?

— Не знаю, что она могла подумать и что подумала, но рано утром она ушла из дома. Сказала, что не может больше здесь оставаться.

— Ну так это же замечательно!

Непонимающе щурюсь:

— Замечательно?

— Конечно! — Толстушка вскочила с кушетки, азартно похлопывая ладонями по бёдрам. — Раз она убежала, не дождавшись объяснений, значит, чувствует свою неправоту и боится, что ты её обвинишь.

— В чём?

— Неважно! Просто боится, но и сама этого не понимает... Всё чудесно, Тэйл! Только дай ей немножко времени остыть, и всё сложится наилучшим образом. Твоей невесте нужно разобраться в чувствах.

Бормочу:

— Мне тоже не мешало бы...

Мои слова не остаются тайной, и Локка строго спрашивает:

— А ты сам? Любишь её?

Сложнее вопроса мне отродясь не задавали. И наверное, не зададут никогда.

Поднимаю на толстушку затравленный взгляд:

— Не знаю. Правда, не знаю... Мне спокойно с Ливин, но жаркой страсти или влечения, с которым не справиться... Такого нет.

Локка положила мне руку на плечо:

— Страсть не всегда является залогом любви и уж точно, ничего, кроме частых ссор, в семейную жизнь не вносит. С твоим характером о страсти вообще лучше не говорить.

— Это ещё почему?

— Потому что и любить, и ненавидеть ты будешь одинаково сильно, а от любви до ненависти... Сам знаешь.

Только выйдя за пределы квартала я сообразил, что вручил Локке не весь подарок: шёлковый мешочек с душистыми травами, прилагающийся в довесок к целебному Золотому листу и призванный радовать капризное женское обоняние ароматом далёкого юга, так и остался в моём поясном кошельке. И немудрено: тяжести и объёма в этом сене было немного, а моя приятельница так успешно заморочила мне голову успокоительными советами и рассуждениями о причудах характера, что можно было забыть и собственное имя. Впрочем, Локке и впрямь известно многое из того, что происходит между мужчиной и женщиной, но о чём не принято говорить вслух, поэтому стоит с особенным вниманием отнестись ко всему услышанному. Наверное. Может быть.

Прикрыть глаза, вытянуть ноги, расслабляя спину. Постараться выкинуть из головы всю дребедень, осевшую в сознании за долгий день. А ещё лучше — за долгие два дня. Разом. Вознести богам смиренную молитву о даровании успеха в деле, которое должно завершиться, как можно скорее. Выдохнуть, выгоняя из груди сожаление и пуская на его место умиротворение. Вдохнуть и приготовиться ждать.

Если бы в «Перевале» имелись двери между комнатами и коридором, я бы услышал скрип. А так по щеке лишь скользнуло пёрышко сквозняка — свидетельство появления в отведённом мне для ожидания месте другого человека. Знак, который трудно принять к сведению, если не ожидаешь встречи.

Поэтому я едва не подскочил, когда услышал рядом с собой тихое:

— Позвольте украсть немножко вашего времени, heve.

Веки поднимал осторожно: и чтобы сделать вид, будто дремал, и чтобы не сразу пугаться пришлеца. Зато как только понял, что за персона явилась по мою душу, недоумённо вытаращился, забыв о всяких приличиях.

Она была одета всё так же скромно и строго, но, пожалуй, и бесформенная хламида жрицы Кракана, бога-противника плотских наслаждений, не смогла бы скрыть красоту тела, в котором некоторые части даже на мой терпимый взгляд были чрезмерны. А уж Локка наверняка бы искренне пожалела несчастную, вынужденную носить такую большую грудь, потому что сама частенько жаловалась на схожие трудности.

Но безмятежность и покорность расслабленных черт лица прекрасного глашатая никак не сочетались с мольбой в обращённом на меня тёмно-синем взгляде. Не сочетались, заставляя задуматься, прямо скажем, о нехорошем: первая наша встреча не принесла мне ничего, кроме бед, и, признаться, я не горел желанием продолжать знакомство. Впрочем, отступать было поздно, оставалось только выслушать, тем более, меня столь трогательно попросили о внимании.

— Конечно, hevary, как пожелаете.

Она обрадованно кивнула, но тут же снова вернулась к печальному смирению, а я запоздало вспомнил, что сидеть в присутствии женщины не считается пристойным, и, поднявшись на ноги, предложил занять своё место — единственное кресло в маленькой проходной комнате.

Проявленная мной вежливость вызвала у красавицы чувство, похожее на растерянность:

— Я... должна сесть?

— Вовсе нет, но мне было бы приятно видеть вас в кресле. Вы согласитесь меня порадовать?

Пухлые губы приоткрылись, снова прижались друг к другу.

— Я сяду.

— Разумеется.

Она опускалась на подушку кресла так осторожно, словно та была утыкана иголками. Чего-то боится? Надеюсь, не меня? Не хотелось бы стать причиной её заикания.

— Вы хотели со мной поговорить?

— Да.

Новая волна молчания и умоляющий взгляд.

— Я слушаю.

Ни звука. Нет, так дело не пойдёт!

Присаживаюсь на корточки напротив глашатая и смотрю на неё снизу вверх: говорят, это помогает успокоить собеседника и внушить ему уверенность. В его же силах.

— Я не собираюсь вас обижать, hevary. Ни в коем разе. Что бы вы ни сказали. Но поскольку у нас маловато времени, прошу: собирайте всю вашу смелость в кулачок и начинайте.

И правда, помогло:

— Вы... Я хотела... Я хочу просить вас: не сердитесь на Риш!