Родника Сероба я нашел в каменистой лощине Немрута сидящим на скале. Сероб был более крепкого сложения, чем Арабо, выше его и куда как лучше вооружен. У Арабо была всего-навсего простая берданка, а Сероб держал в руках мосинскую винтовку. На нем был кожаный патронташ, перекрещивающийся на груди. Лицо смуглое освещенное большими глазами. Голова обвязана серым платком, концы которого свободно болтаются.

– Что, пришел пташек посмотреть? – спросил Родник, смерив меня взглядом с головы до ног.

В те дни «пташками» именовали тех армянских селян, которые, взбунтовавшись, уходили в горы, – имея в виду их бродячий образ жизни.

– Нет, пришел сам пташкой стать, – смело ответил я и, вытащив из-за пазухи табакерку с табаком, протянул ему.

Сероб взял табакерку, понюхал и говорит:

– Красного Дерева табак. Куришь?

– Нет.

– А что же делает эта коробка у тебя?

– Табакерку мне Арабо дал, а табак я в Красном Дереве взял.

– Ты знал Арабо?

– Ровно год служил у него, – с гордостью подтвердил я.

– Как звали его коня?

– Тилибоз.

– Ну раз так, оставь табакерку себе, а табак мне дай. – С этими словами Родник Сероб вытряхнул табак в свой кисет, а табакерку вернул мне.

– Молод ты еще, чтоб браться за оружие. – Ясное дело, Родник Сероб хотел отправить меня обратно.

Дай, думаю, скажу, что оружием пользоваться я умею, но тут он вдруг поглядел на ствол своей винтовки и говорит:

– Ежа можешь поймать?

– Отчего же нет, – отвечаю, – чего проще.

– Ну так пойди принеси мне ежа. Я тут же поднялся на холм, поймал несколько ежей и вернулся к нему.

– Молодец. Мне один был нужен, а ты сколько приволок. Ну-ка почисти салом ежа ствол.

У Родника Сероба ствол был длинный, кольчатый. Я тут же при нем освежевал ежа, отделил сало и стал чистить ствол. С большим усердием я работал, понравилась ему моя готовность.

Когда ствол заблестел, Сероб спросил:

– Значит, ты хочешь остаться у меня?

– После Арабо единственное мое желание быть с вами, – сказал я.

И я остался в горах Немрута у Родника Сероба.

О землеробе этом давно уже шла слава защитника простолюдинов. Он и его жена Сосе с шестнадцатью солдатами особенно отличились в знаменитой битве при Бабшене, с той поры в народе о них слагали песни.

Сероба и всю его семью преследовали люди султана. «Как бы сделать, лесенки такой нет – подняться да богу пожаловаться. Хотим не хотим, а в горы должны податься, чтобы честь свою и жизнь защитить», – сказала как-то Сосе и ушла в горы в отряд мужа.

Сосе я увидел на следующий день на заре. Мы с Серобом пришли к какой-то горной речушке, а на противоположном берегу в это время показались вооруженные мужчины – человек семь-восемь. Они закатали штанины, перекинули постолы-трехи через плечо и вошли в воду. Один из них держал за руку идущего следом молодого солдата – другой рукой он удерживал над головой оружие, – пытался противостоять волнам. Холодная вода захлестывала выше колен. Молодой солдат, дойдя до середины реки, остановился и еще немного закатал штаны. Два-три солдата при этом отвернулись, а тот, кто держал его за руку, прикрыл лицо рукавом.

Молодым солдатом оказалась Сосе, одетая в мужское платье. Все вышли из воды мокрые. Сосе отделилась, спустила брючины – а лодыжки синие-синие – и стала обуваться. Я заметил, как один из гайдуков, проходя рядом с Родником Серобом, покачал головой:

– Не дело это, паша, не дело.

Светловолосой, красивой женщиной была Сосе, стремительного роста, на румяном лице горделивая улыбка. Но еще краше и горделивей была она в своем наряде гайдука, с перекинутыми на грудь косами, с плотно охватывающим талию патронташем.

Родник Сероб присоединился к своим «пташкам», и отряд двинулся.

Не только Сосе, но и два брата Сероба, тоже землепашцы-ранчпары, и старший сын, убежав от султанского ига, обитали в горах. Воины Сероба были крестьяне из горных селений и долины. Имена некоторых из них в первый день даже навели на меня трепет: Лев Аваг, Усатый Карапет, Беспощадный Ованес, Молния Андреас, Лоло Аджи, Град Тадэ.

Оставшись на Немруте, я уже не расставался с «пташками» Родника Сероба, я и сам стал одним из них. Я вылавливал ежей в горах, чистил ружья товарищей, приносил для отряда хлеб и молоко – у пастухов брал.

Эти семь-восемь воинов всегда вместе держались, и Сосе тоже всегда с ними была. Иногда они группой исчезали. Я никогда не знал, куда они ушли, для чего.

Армяне-селяне частенько заявлялись в горы: «Сероб, хаснанские курды наше стадо увели, помоги нам», «Сероб, Арабо нету, ты наш защитник», «Учителя из Икны снова в тюрьму засадили, что делать, Сероб…» И Сероб, землепашец Сероб, фидаи Сероб, всюду поспевал. Всем сердечную жажду утолял. Потому и прозвище было дано ему Родник.

Однажды в февральский снежный день, когда мы находились в Согорде, воины султана вдруг окружили село. Искали предводителя повстанцев – Родника Сероба то есть. Сероб взял винтовку и покинул село, чтобы не стать причиной погрома. У него был белый балахон поверх одежды, и он спокойно пробирался по снегам. Султанские воины не поспевали за ним, потому что лошади по брюхо проваливались в снег. Время от времени Сероб оборачивался и стрелял. Три всадника султана были убиты. Сероб поднялся на Немрут и глазами искал меня, а я с мешком хлеба за спиной уже сидел на вершине горы и спокойно поджидал его. Жандармы, решив, что Сероб погиб в окрестностях Немрута, убрались восвояси.