Шрифт:
– Это ты к чему? – спросил Игоря Гена Байдуков.
– К тому, что драться за честь актрисы бессмысленно, потому что, выражаясь языком протокола, отсутствует предмет обсуждения, то есть честь, – не моргнув, ответил Игорь.
– Круто! – подытожил Женя Красновский.
– Хрен его знает, – покачал головой Василий Дементьев.
Вика надулась.
– У меня аккумуляторы сели, кончаем съемку, – сказал Слава Зайцев, снимая камеру с плеча.
– Всем спасибо, свободны! – подвел итог Бальзамов. – Завтра с утра снимаем на море.
А утром у себя на подушке Ланочка нашла листок бумаги.
Развернула – там стихотворение, написанное от руки.
Турниров нет теперь.
Ах, как о том я сожалею!
Поверь.
Томлюсь и млею.
От незнанья -
Чем?
И подвигом каким мне отличиться?
И с кем теперь?
За главный приз сразиться – прикажешь мне…
За нежный восхищенный взгляд -
Я б сотни лет назад
С ножом пошел бы на дракона,
Соперника копьем валил бы на песок.
Но нет теперь ни правил, ни закона,
И кто бы смог
Мне подсказать,
Как чувства доказать?
Когда б моя с мечом рука
Повергла великана,
Цветок мне бросила б тогда
С трибун
Красавица Свет-Лана.
А если бы сражен был я в бою,
Мои б омыла раны,
Тем смелость наградив мою
Слезой своей,
Красавица Свет-Лана
Но нет турниров,
Нет драконов,
Великанов нет.
Как жаль – - Их никого не стало,
И стынет в ножнах сталь,
И мысль несется вдаль,
В веков начало.
Когда в броню закован вороную,
С павлиньем aux chapeux пером,
Верхом
Трибуны вдоль гарцую, твой взгляд ловлю тайком при том…
И подпись:
Женя Красновский.
Бальзамов вдруг ощутил приближение старости.
И так отчетливо.
Причем не физической старости, а психологической.
"Если она мне не даст, то значит – хана"…
Примета времени.
Рубеж…
Если эта Ланочка, эта девчонка, сегодня-завтра не даст ему, не будет стонать от счастья, когда он будет трахать ее… Значит – хана уже его молодости. Значит, здравствуй старость!
Ланочка – она своего рода как возрастной рубеж, за который уже отступать нельзя.
Почему-то легкая победа на Надей не дала ему ощущения всесильной молодости.
Видимо, от того, что была слишком легкой, и он ясно понимал, почему подружка Ланы легла с ним в постель. Исключительно из карьерных соображений, даже элементарной симпатией тут и не пахло. А он переспал с ней, только чтобы отомстить Лане, чтобы вредная девчонка испугалась за свое место на шоу и пожалела, что отвергла его.
Но в его мыслях была только она одна, Ланочка…
Он так решил. Если она ему не даст, значит, он слабее.
Ведь она сказала ему, что он ей в отцы годится.
Ведь…
Ведь она посмела сказать ему, что он старый!
И если теперь он не докажет ей, что это он решает, а не она – быть им любовниками или нет, если он уступит ей… Значит, он сдаст свою внутреннюю Москву, признает свою слабость и старость.
– Пойдем, у меня к тебе есть дело, – сказал Бальзамов, пальцем поймав Ланочку за штрипку её коротких, сводивших его с ума шортиков.
– Куда пойдем? – спросила Лана, погруженная в мечты о Жене. – Какое дело?
– Там скажу, – ответил Бальзамов, неопределенно махнув рукой в сторону пляжа. – Разговор времени требует, пройдемся, поговорим, тема есть.
Как-то так получалось у Ланочки, что все важные объяснения проходили с ней на пляже. Не в номере, не в ресторане – а на пляже.
Шли.
Шли и шли.
Он не обращал внимания ни на красоты морского пейзажа, ни на бездонную синь над головой, он весь сосредоточился на своей борьбе за право считаться молодым.
Молодым кобельком.
– Я тут начал о семейной жизни подумывать, хватит уже ходить-то холостяком. Да и ты тоже… Когда-то надо о будущем подумать… Знаешь, ведь все нормальные, чего-то стоящие мужчины – все в возрасте. И женятся на молодых. Это нормально. Это норма на Москве. Так всегда было.
Бальзамов понимал, что если победа и будет, то нечестная.
Он ведь никогда никому не обещал жениться, когда уговаривал на секс.
И не то чтобы ему претило лгать, просто оставался неприятный осадок от того, что одним только шармом и статусом столичного продюсера ему уже эту лошадку не оседлать.