Теперь это понимал и Клаус.

Ледник, вернее часть ледника в виде некоего языка, нависала над пропастью, в виде огромного застывшего ледяного оползня.

Если заложить заряды выше возле скал, то язык непременно сам сползет и в виде гигантского ледяного оползня – рухнет вниз.

Если заложить заряды.

А они ведь у них есть!

– Герр оберлейтенант! Мы должны сделать это! – в глазах Хайнрици светились бешеные огоньки. …

– Тетов, Тетов этого тебе могут не простить, – предостерег товарища старшина Лазаренко, – знаешь, Леселидзе и Бекетов из меня давили-давили чтоб я на тебя наговорил, но то ведь я, а случись на кого послабее надавят, так и под трибунал подведут!

А Тетов и сам не дурак – понимал, что по лезвию ходит.

Но такая у них нынче жизнь.

В горах по веревочке ходить, а в политической своей биографии – фигурально – по ниточке… По ниточке, по лезвию.

– Не боишься, Тетов?

– А чего бояться, Лазаренко? – ответил Тетов, – парней из расщелин доставать надо!

– Сам понимаю что надо, но переговоры с врагом, за это не погладят…

Помолчали.

– А что за Раю он тебя спрашивал, немец этот? – поинтересовался Лазаренко.

– Да были мы в тридцать девятом здесь на Кавказе на альпинистских сборах по путевке ЦК комсомола – я, да девушка одна спортсменка из Москвы.

– А немцы эти?

– А их прислали что ли для дружбы! Помнишь ведь перед войной этот пакт о ненападении, да и все такое…

Они не спали.

Разговаривали – два командира. Старлей Тетов и старшина Лазаренко.

В Красной рабоче-крестьянской Армии нет такого классового чинопочитания, как в немецкой. Здесь офицер со старшиною запросто на ты…

– Ну и как девушка эта? – спросил Лазаренко.

Заполночь хотелось чего-нибудь лирического.

И вдруг ухнуло.

Ухнуло так, что все под ногами задрожало-затряслось.

– Что это? – озабоченно спросил Лазаренко.

– Я думаю, это ледник в пропасть сползает и частями отваливается, – сказал Тетов.

И добавил, – рассветет и увидим. …

Перед взрывом Клаус кричал на ту сторону.

– Игорь, уходи и уводи своих людей!

Но Игорь не откликался.

Возможно, Игорь Тетов тоже достиг критической точки в своих политических страхах.

Человек ведь не безграничен в своей прочности и твердости.

А может…

А может он уже и не слышал, что кричал ему Клаус фон Линде. ….

Ледник, толщею до ста метров и площадью по поверхности триста метров на сто – пополз и с оглушительным треском стал ломаться, падая, низвергаясь вниз, поднимая огромные столбы снежной пыли, увлекая за собой всё…

И увлекая за собой всю сотню бойцов Игоря Тетова.

Отошедшие на триста метров назад, на казавшийся им устойчивым плоский уступ, егеря оберлейтенанта фон Линде с молчаливым ужасом наблюдали за инициированным ими катаклизмом.

Через десять минут, когда шум камнепада окончательно стих, Линде махнул Хайнрици рукою, чтобы тот следовал за ним.

– Мы сделали это, – сказал Клаус, – теперь путь открыт, мы должны идти.

И вдруг…

И вдруг сперва легкий неуверенный толчок под ногами.

Ледник сдвинулся.

Та часть ледяного языка, на которой были они, тоже двинулся в свой путь к обрыву.

Со страшным хлопком лопалась ледяная толща.

Огромные трещины разверзаясь под ногами егерей, поглощали их в своих ледяных недрах и в облаках ледяной крошки увлекали все это месиво из глыб льда – туда – вниз, вниз в ледяную могилу.

В вечную ледяную могилу, откуда нет и не может быть пути назад.

В солнечную красивую страну с веселым названием – Бавария. … ….

Эпилог:

– Альпинизм, товарищи, это система знаний, это я бы даже сказал наука, о способах передвижения и главное о способах выживания человека в условиях высокогорья.

Инструктор слегка смутился из за того, что одна из девушек – эта чернявенькая девушка из московской группы горных туристов – Рита Вайнштейн, тихохонько, но вполне отчетливо хихикнула, когда он начал свой спич.

– Что то не понятно? – Инструктор вскинул брови, – или я слишком сложно изъясняюсь?

– Нет, нет, – как бы извиняясь, и мгновенно краснея засуетилась со своими объяснениями эта смешливая москвичка, – просто вы сказали "товарищи", а теперь так нигде уже не говорят.

– Извините, я уж по привычке, – проговорил инструктор прижимая руку к сердцу, – я никого не хотел обидеть, и если вам теперь всем хочется быть по-современному господами, то еще раз извините.

Было утро четырнадцатого августа две тысячи пятого года…