– Не шептаться!

Вслух говорить можно было сколько угодно и что угодно.

Конечно, появление адвоката и его рекомендации придали мне бодрости. По словам Юрия Петровича, в первое время нашего знакомства мое поведение, речь и реакция на происходящее были, мягко говоря, неадекватными. Плечо рядом во враждебном окружении, связь с внешним миром – это большая поддержка. Я понял, что не одинок, что далеко не все считают меня шпионом. Я стал хоть что-то узнавать о своей семье, о событиях, происходящих вокруг.

Важно было и присутствие адвоката на допросах, чтобы он мог отслеживать мои права и не давать возможности следователю прибегать к ухищрениям, которые потом обернутся против меня. Я, например, говорю, что обедал несколько раз с Чо Сон У и приглашал его в гости. Петухов записывает в протокол: «Я обедал несколько раз с сотрудником АПНБ Республики Кореи Чо Сон У и приглашал его в гости». Разница, вроде бы, небольшая, но именно она и позволит в дальнейшем говорить следователю: «Вы же сами его называли сотрудником АПНБ и, значит, знали об этом».

Юрий Петрович был рядом со мной все три с половиной года, пока шли следствие и суд. Я ему очень благодарен и за профессионализм, и просто за дружеское отношение и человеческую поддержку.

Еще раньше, чем адвокат, в моем деле появился надзирающий прокурор. Об этом следствие позаботилось в первую очередь, обратившись уже на следующий день после моего ареста с просьбой возложить надзор на Главную военную прокуратуру. Такое обращение само по себе недопустимо, так как является вмешательством в осуществление прокурорского надзора. Однако просьба была удовлетворена, и военный прокурор не только надзирал за следствием, но и поддерживал обвинение в суде. Сколько бы защита ни заявляла о незаконности участия в деле гражданского лица военного прокурора, приводя не оставляющие сомнений цитаты из закона о прокуратуре, все ходатайства на этот счет были отклонены. Причем я никогда в жизни не носил погоны, не был даже на военных сборах после окончания института, поскольку студенты МГИМО в то время были освобождены от этой повинности, и мы получали звание младшего лейтенанта запаса, не приняв присяги.

Не стоит долго гадать, почему следствию понадобился именно военный прокурор. Следователи с самого начала прекрасно знали, что у них нет ничего, что можно было бы предъявить в качестве доказательств в раздуваемом деле, поэтому нужно будет укрывать допускаемые ими натяжки, фальсификации и нарушения. Не только прокурор, но и все эксперты, проводившие экспертизы степени секретности документов, кроме одного, включенного по моему ходатайству, все понятые, присутствовавшие при различных следственных действиях – обысках, опознаниях, осмотрах документов, все переводчики – были военнослужащими. А как признавал Путин еще будучи секретарем Совета безопасности и директором ФСБ, «ФСБ – сама по себе системообразующая структура, которая с помощью специальных сил и средств изнутри контролирует практически все силовые ведомства»

[28]. Нужно ли повторять, что любая система стремится к самодостаточности и работает прежде всего на себя, а не на общество?

Так что сохранение всего, что делается, внутри «системообразующей структуры» было гарантировано. А ведь прокуратура, если, конечно, говорить с точки зрения закона, а не практики, – это и контроль за законностью, и обвинение, и даже контроль за соблюдением прав человека в России.

Общение с прокурором, имевшим характерную фамилию Дубков, проходило в основном путем переписки: он подписывал отказы в моих ходатайствах. Первый и последний раз он присутствовал на допросе в конце мая 1999 года, когда мне предъявлялось так называемое новое обвинение.

В протоколе допроса от 27 мая 1999 года записано, что в ответ на вопрос следователя Петухова: «Признаете ли Вы себя виновным?» – я ответил: «Нет, не признаю полностью… Я никогда не давал согласия (ни письменного, ни устного) на занятие шпионской деятельностью в пользу АПНБ. Мне никто никогда не давал никаких заданий и не выплачивал никаких денежных вознаграждений. Я не занимался сбором, хранением и передачей южнокорейской разведке каких-либо сведений, в том числе и через ее представителя Чо Сон У. Я не хранил в своем служебном кабинете с целью передачи АПНБ никаких документов, содержащих сведения секретного характера».

На этом же допросе, пользуясь присутствием надзирающего прокурора, я заявил о давлении, которое на меня оказывалось следствием. «Следователем Петуховым В. В. и его начальником Олешко Н. А., – записано в протоколе, – мне заявлялось о том, что если я не буду давать показания, то ко мне могут быть применены специальные методы допроса со ссылкой на знание мною литературы по этому поводу. Кроме того, мне заявлялось о том, что в случае, если я откажусь от дачи нужных показаний, к выяснению моей якобы шпионской деятельности будут привлечены мои дети, а именно: им будет закрыт выезд за границу для прохождения стажировок и они будут находиться со мной в соседних камерах».

Эти мои слова были с зубовным скрежетом встречены следователем и с легкой ироничной улыбкой прокурором. С его стороны не было предпринято никаких действий хотя бы для формальной проверки моих заявлений. Он знал, что будет представлять государственное обвинение на суде и на эти заявления никто никогда не обратит внимания. Никак не отреагировал полковник Дубков и на ходатайство Гервиса предъявить документы о моей вербовке, получении денег и о переданной информации. Такие утверждения содержались в предъявленном мне обвинении. Эти документы никогда не были представлены ни на следствии, ни на суде.