Привезли меня в Тверь в четверг, а в субботу рано утром вызвали из камеры с вещами. «На зону», – подумал я, собираясь. Но ошибся. Один из сотрудников изолятора, проникшийся какой-то симпатией ко мне, шепнул, что меня везут спецэтапом на автозаке обратно в Москву.

– Представляешь, ЗИЛ-130 сколько бензина сожрет из-за тебя одного, – говорил он. – Его же у нас вечно не хватает, вечно экономят, а тут пошли на такое. Видимо, что-то серьезное случилось.

Мне, честно говоря, было все равно, куда ехать, я был готов ко всему. Хотелось лишь определенности. А здесь, действительно, что-то непонятное. Что там еще придумали эфэсбэшники? Все, вроде бы, начинается сначала. Радовало только, что не придется опять ехать в столыпинском вагоне со всеми его прелестями.

Никогда не видел, как возят в таких случаях осужденных за бандитизм и убийства, но мой конвой состоял из пяти вооруженных автоматами крепкого телосложения бойцов, четверо из которых сидели в кузове напротив меня за решеткой, и овчарки рядом с ними. Правда, эти четверо всю дорогу играли в карты, изредка поглядывая в мою сторону. Перед отправкой они мне дали пустую пластиковую бутылку на случай, если я захочу в туалет, поскольку остановки в пути исключались.

Как впоследствии выяснилось, в Тверь я попал по ошибке. «Сотрудники спецотдела УИН по Тверской области, – писала «Тверская правда», – заявили, что в Твери Моисеев оказался случайно и недавно переведен в одно из исправительных учреждений Москвы. Почему осужденного перевели в Тверь, не смог ответить и начальник СИЗО-1 Геннадий Борзых. „Моисеева в СИЗО нет, его дела тоже нет. Да, он был один день. Его привезли и увезли. Почему он был в Твери, я не знаю“»

[90].

В Москве меня привезли в специзолятор ГУИНа, расположенный в комплексе зданий «Матросской тишины», но полностью от нее независимый, «четверку», или официально – «учреждение ИЗ-99/1 ГУИН Минюста РФ». Этот изолятор стал широко известен после того, как именно в нем закрыли Михаила Ходорковского.

Во время обязательного досмотра в изоляторе (перед выездом из Твери меня тоже шмонали) ко мне подошел невысокого роста полковник и спросил, не надоело ли мне валяться целыми днями на шконке и не хочу ли я поработать. Я без колебаний согласился, оговорившись, однако, что в силу возраста вряд ли способен к тяжелому физическому труду.

– Вам будет предоставлена работа в соответствии с вашими возможностями, – заверил он. И пошутил:

– До четвертого этажа по лестнице самостоятельно дойдете?

Так я был включен в отряд хозяйственного обслуживания изолятора.

Помещение, где он располагался, поражало чистотой и ухоженностью, непривычной яркостью освещения. Четыре спальни с пружинными аккуратно застеленными кроватями, в каждой – телевизор. Кухня с электрической плитой и холодильником, полками на стенах для хранения продуктов и утвари и телевизором. Большая умывальная комната с зеркалами и индивидуальными ячейками для туалетных принадлежностей по стенам и туалеты с «нормальными» унитазами. Просторный холл и коридор для прогулок, курительная комната с магнитофоном и радиоприемником. Тренажерный зал с душем. На всех окнах шторы, скрывающие решетки. В общем, на мой взгляд, после виденного в заключении ранее, условия, достойные людей. Когда же я узнал, что душем можно пользоваться ежедневно, что в умывальнике есть горячая вода и что туалетные комнаты изнутри запираются, то утвердился в этом мнении еще больше.

В отряде было около 20 человек разного возраста: я был самым старшим, но были и двадцатилетние. Примерно половина из них были москвичи с высшим образованием: бывший муниципальный служащий, сотрудник таможни, врач-стоматолог, подполковник ГАИ, старший следователь прокуратуры и т. д. Они по понятным причинам старались держаться вместе, жили отдельными «семейками» по двое, по трое, деля получаемые передачи и вместе готовя пищу, вместе выписывая газеты.

Некоторые из отрядников побывали до этого в лагерях и были привлечены в обслугу оттуда, некоторые попали в отряд непосредственно из московских изоляторов. Большинство были «первоходами», но были и неоднократно судимые. Всех объединяло стремление получить условно-досрочное освобождение, которое в то время было возможно только в условиях отбывания наказания. Оно же, по идее, ожидало и меня, тем более что возможность для этого наступила еще полгода назад, когда истекли две трети назначенного мне срока заключения.

«По понятиям» работа в отряде хозобслуживания – недостойное занятие, поскольку в нем усматривается сотрудничество с администрацией, с ментами. Людей, идущих на это, презрительно называют «козлами». Я это знал, но не причислял себя к миру, живущему «по понятиям», и потому воспринимал свое новое положение спокойно. Тем более что и вокруг были люди в таком же качестве. Меня, кстати, сразу же на всякий случай предупредили, что если я окажусь на зоне, то чтобы ни в коем случае не говорил, что в изоляторе был «козлом», иначе стану изгоем. Некоторые говорят, правда, что сейчас положение изменилось, и в «козлы» идут ради досрочного освобождения даже авторитеты.

У каждого в отряде были свои обязанности – сварщик, электрик, плотник, сантехник, прачка, – и они выполняли их в течение положенных восьми часов. Утром каждому объявлялось, чем и где он будет сегодня заниматься. Но помимо этого за каждым был еще закреплен и участок в изоляторе для уборки. Иначе говоря, работали много, хотя трудно сказать, насколько усердно и квалифицированно. Вряд ли бывший гаишник был хорошим сварщиком, а бывший следователь – электриком. По специальности работал только стоматолог, он целыми днями проводил в зубном кабинете, вылечив и обеспечив протезами, наверное, весь ГУИН.

Были люди и совсем без специальности, они работали «на подхвате». Особо мне запомнился малограмотный парень Вова, лет 20-ти. Он работал на сельской молочной ферме ездовым где-то в Центральной России и в тюрьму попал за то, что от безденежья и по безалаберности продал четыре алюминиевых молочных бидона на металлолом. Получил он за это три года и четыре месяца. Причем в приговоре, который он охотно показывал, запятая после «3» и цифра «4» были проставлены от руки.

– Вова, – как-то спросил я его, – а почему такой «неровный» срок и цифра написана от руки?