Она продолжала заниматься делом. Он сидел на камне и с удовольствием рассматривал ее. Цвет ее кожи, краски окружающего мира, приобретающие особый колорит в свете клонящегося к закату неродного солнца, погружали его в мир Гогена. Его картины он очень любил. Как давно все это было… Гоген… Она, конечно, не походила на женщин Гогена, и, скорее всего, художника не вдохновила бы здешняя обстановка. Берту тоже сначала все это не нравилось. Марсиане выглядели, на первый взгляд землянина, хилыми и немощными из-за своих хрупких костей и воздушного строения тела. Но теперь Берту показалось бы невероятным присутствие в этой среде земной женщины. Она смотрелась слишком мощой и неповоротливой, как тумба, на фоне легких и гибких движений марсианок.

Аника чувствовала на себе его внимательный взгляд. На минуту она подняла глаза от работы и посмотрела на него. В глубине серьезных темных глаз он прочитал понимание и сочувствие.

— Как же ты устал, землянин, — выдохнула она.

— Да, моя усталость вечна, — ответил он.

Она понимающе склонила голову и снова принялась толочь зерно.

Берту было приятно, что его хоть кто-то, пусть по-своему, понимает. Марсиане были симпатичны ему своей искренностью и непосредственностью. Случилось так, что первые люди, высадившиеся на Марсе, воспользовались их слабостью и покорностью и стали эксплуатировать их, как только возможно. Аборигены были нищими, отверженными, бесправными. Это стало трагедией не только Марса, но и Земли, уже не первой трагедией Земли. Теперь, когда всему пришел конец, людям следовало бы постараться войти в контакт с марсианами, но они опять отгородились от них, поселились обособленными колониями. Как они так жили, Берту стыдно было даже думать.

Через некоторое время она спросила:

— Сколько же тебя не было?

— Месяцев семь. По нашему — около года.

— Да-а, долго… — она покачала головой. — Наверное, набродяжничался? Отчего земляне не любят нас? — Она пристально смотрела ему в глаза, пытаясь прочесть в них ответ. — Даже сейчас… Нисколько не лучше, чем прежде, — она опять задумчиво покачала головой.

— Все идет, как надо, — постарался Берт закончить этот разговор. — Так что же вы насобирали для меня на этот раз? — спросил он о деле.

Она вздохнула, и он стал вполуха слушать о прохудившихся кастрюлях, о том, что никто здесь не может сделать сковородку, что колесо еле-еле крутится и не поднимает достаточное количество воды на поля. Яндодо попробовал было исправить дверь, соскочившую с петель, но ничего не вышло. Он слушал уже внимательно. Мысли его неуклонно возвращались к своей собственной неустроенной одинокой жизни.

Сказав: «Все идет как надо», он покривил душой. Он себя не обманывал, да и ее не проведешь. Ни у одного землянина теперь не могло быть «как надо». У кого-то было чуть получше, у кого-то хуже, но трагедия была у всех. Некоторые, как он, искали забвения в путешествиях, но большинство отсиживалось в колониях, пьянствуя и медленно угасая. Кое-кто пытался «приспособиться к местным условиям», под прикрытием темноты балуясь с марсианскими девицами. На их лицах и в поведении было заискивание, горечь и безысходность. Колонии были батогом, способным засосать кого угодно. Это становилось все очевиднее даже тому, кто не обладал особо развитым воображением.

Поэтому Берт выбрал беспокойную жизнь бродяги и шлялся по всему Марсу. Целый марсианский год он потратил на сооружение своего катерка. Он оборудовал себе рабочее место, наделал всякой кухонной утвари для торговли и обмена, изготовил инструменты лудильщика, собрал немного провизии. И однажды он снялся с якоря. С каким нетерпением он выбрался из колонии! К соотечественникам он заявлялся только за топливом для своего двигателя да еще зимовал. Но всю зиму он готовился к новым скитаниям, мастеря кастрюли и сковородки, которые больше всего пользовались спросом. Едва дождавшись конца зимы, он вновь с неистовой радостью бежал по неизведанным дорогам Марса. Так шли годы. В колониях же становилось все тягостнее и безотраднее. Поселенцы искали забвения в вине; пьянство и безделие неумолимо приближали их конец.

Вдруг в последнее время он стал замечать в себе нечто новое. По-прежнему нетерпение не давало ему покоя. По-прежнему он не оставался в колониях дольше, чем это было необходимо, но душа его уже рвалась оттуда, как из клетки. Путешествия и приключения не приносили былого удовлетворения. Поселенцев он не любил, общение с ними не соблазняло его, но он стал задумываться о них, понял, почему они поддались стадному инстинкту, удерживающему их вместе, понял, почему они не могли не пить так много. Он дошел до того, что стал им сочувствовать. Такие изменения в самом себе заставляли его тревожиться, временами очень сильно.

Скорее всего, наступали возрастные изменения. В первый (и последний) свой космический полет он попал еще мальчишкой, в двадцать один год. Остальные были гораздо старше его. Теперь, через много лет, он стал испытывать чувства, которые те пережили уже давно — бесцельность, безнадежность существования, тоску по безвозвратно утраченному.

Никто не знал и теперь не узнает, что же именно случилось на Земле. Корабль, на борту которого был Берт, стартовал с лунной станции и взял курс на Марс. Они были в пути уже четвертый день. Его подтащили к иллюминатору, и вместе с другом, бывшим на несколько лет старше его, они, не отрываясь, смотрели на вспышки адского пламени на фоне черного космоса. Эта картина застыла в его глазах навсегда: Земля, расколовшаяся пополам, и ослепительно белый огонь, бушующий на ее поверхности.

Быть может, как считали одни, в каком-нибудь месте атомные запасы достигли критического уровня, и это привело к взрыву. Другие говорили, что взрыв такой силы не достаточен, чтобы расколоть Землю. Он только породил бы пылевое облако, уничтожившее все живое. По их мнению произошла цепная реакция элементов земной коры, причем такое на Земле периодически повторялось. Да. Сейчас истинную причину не узнаешь. Для всех уцелевших важнее было то, что их Земля, распавшись, рассыпалась на бесчисленное множество астероидов, облако которых продолжало нестись по орбите вокруг Солнца. Земля превратилась в лавину космических булыжников.