– Ну-ка, выпей!

– Да что ты со мной, как с маленьким! – рассердился генерал и приподнялся, опершись на локоть. Его повело в сторону, однако он взял стакан и выпил сам. Алан улыбнулся и подмигнул Энтони.

– В конце концов, их подвела любовь к этим глупым обрядам, – сказал мальчик. – Они вовсе не имеют такого значения, которое им придают. Главное – открыть сердце тьме, а обряды – дело второстепенное, хотя и существенное. И еще вас спасла их жестокость. Встречу можно было совершить и на следующий день, но им захотелось как следует отомстить, насладиться мучениями жертвы. И вот результат. Герцог Оверхилл приказал убить их сразу, по-военному, и теперь их никто уже не спасет и не освободит.

– Я не поэтому… – начал Бейсингем и замолчал, потому что на лице Теодора появилось такое выражение, что у него язык отнялся. Он проследил взгляд цыгана, хотя можно было и не делать этого. Мимо них шла Элизабет, стражник вел королеву в предназначенную для нее палатку, придерживая за обвязанную вокруг пояса веревку. Та тоже повернула голову, встретилась взглядом с Теодором, по лицу прошла судорога ненависти. Сейчас королева совсем не казалась красивой, она быта похожа на ведьму из «Трактата о нечистой силе».

– Представляю, что у нее родится… – отвечая своим мыслям, промолвил Энтони.

– Я думаю, ребенок, – отозвался Алан.

– Что?

– Ребенок. Черненький. Забавно, если это будет девочка…

– Почему? – не понял Гален.

– Матушка говорит, что сильные мужчины, такие, как вы, к сыновьям бывают суровы. Зато дочери вьют из них веревки, – рассмеялся мальчик. – Интересно посмотреть, как это будет…

Гален с немым вопросом уставился на него.

– Королеву либо казнят, либо отправят в монастырь, – продолжал Алан. – А маленького куда? Вам не жаль его? Это ведь и ваш ребенок. Можете оставить его матушке, она примет.

Энтони непонимающими глазами смотрел на Алана, который все болтал и болтал, рассказывал о том, какая замечательная у него матушка, как она ведет дом, как воспитывает детей. До тех пор, пока не заметил вдруг, что стискивавшие его руку пальцы разжались. Теодор Гален чуть повернул голову, взглянул еще раз в ясные серые глаза склонившегося над ним мальчика, улыбнулся и уснул…

Терри спал крепко, как младенец, – впервые за все эти дни. А вот Бейсингему не спалось. Он лежал, смотрел в звездное майское небо. «Главное – открыть сердце тьме», – вспоминал он. А черные мессы, получается, можно и не служить? Ну, Алан, вот это философия!

– Очень умный мальчик, – послышался рядом с ним чей-то голос. – Далеко пойдет. Как он сразу самую суть ухватил… Это и в самом деле главное. То, чего Хозяин Тьмы от всех и добивается. А как – то ли ты магистр высшего круга, то ли просто козлик – значения не имеет. В этом смысле у него все равны…

Энтони повернул голову – на пеньке, том самом, на который они перед сном поставили кружки с вином, теперь сидел человек. Он быт в старомодной кирасе, без наплечников, из-под металлического панциря торчали полосатые зелено-белые рукава, левый порван и перемазан засохшей кровью. На поясе – меч в ножнах, шлем лежит рядом. Длинные, ниже плеч, русые волосы, не мытые, наверное, месяца два, слегка завиваются на концах, небольшая бородка растрепана.

«Караульным завтра головы поотрываю, – лениво подумал Бейсингем. – Шляется по лагерю кто попало…»

Впрочем, где-то Энтони видел этого человека – но где? А, ладно, если он полезет за своим мечом, его можно десять раз успеть подстрелить. Раз не спится, почему бы и не поболтать?

– Хозяин Тьмы? – переспросил Энтони. – Это что-то новенькое. До сих пор он быт Хозяином этого мира.

– А с какой стати ему в нашем мире хозяйничать? Кто позволит? Сам подумай: быт бы он тут господином, разве стал бы соблазнять, обманывать, нашептывать в уши? Пришел бы и взял, по праву сеньора. А он украдкой, как ночной воришка… Ну, правда, наворовал много, что есть, то есть…

«Мне только философии ночью не хватало! – поморщился Энтони. – А впрочем, когда и философствовать, если не во время бессонницы? Где же я все-таки его видел?»

– В монастыре, – снова заговорил ночной гость. – Ну, вспомнил? Гляди…

Энтони увидел монастырь, кабинет настоятеля, в углу, над столом – образ. Да, то же лицо, только моложе. Там быт старик, а этот – чуть постарше его самого.

– Ты же быт монахом, – растерянно сказал он.

– Да, в старости! – согласно кивнул Святой Ульрих. – А в твои годы я командовал полком кирасир. В сорок лет получил мечом по ноге. Меч быт хороший, а доспех не очень – поножь напополам, кость тоже. Нога, к счастью, осталась при мне, но со службой пришлось распрощаться. А куда идти? Денег нет, земли тоже нет, осталось только податься в монахи… Кое-что я за время службы скопил, да герцог наш при прощании сотню фунтов дал – наши фунты были подороже нынешних. Как раз хватило на пожертвование в хороший монастырь, а то пришлось бы в какой-нибудь глухомани лет десять послушником дрова колоть…

– Выходит, и в церкви не все так благолепно?

– А где все благолепно, милорд? Везде люди, а где люди, там и их неотъемлемые свойства.

– Скажи, ты в самом деле пожар остановил?

Энтони подумал, что не следовало бы ему обращаться к святому на «ты». Но говорить «вы» кирасирскому полковнику, который держится с ним по-простому язык не поворачивался.

– Ничего, ничего, – ободряюще сказал тот. – Я затем к тебе в таком виде и пришел, чтобы ничто между нами не стояло. А что касается пожара – да, остановил. Так ведь и ты его тоже остановил, и никто этому не удивляется.