Они не знали еще, что всем им предстоит вернуться из темных земель Баэса, чтобы вечно наводить ужас на жителей Тварного мира.

Война – это болезни, чума и мор, это неожиданные налеты на города-предатели, грабежи и пожары, и уловки, заманивающие регулярные войска в засады, на верную и жестокую смерть. Война – отравленные колодцы, слезы и крики женщин, грохот орудий, и постоянное, непрерывное, непрекращающееся бегство. Они убегали. Всегда. И всякий раз выходило так, что бегство их несло гибель тем, кто осмеливался преследовать.

А еще война – это бои. Стычки и сражения. Война – кровь на клинках, и непередаваемая, страшная радость убийства.

Но первый же бой стал для Мико последним.

Он помнил, как во главе небольшого отряда врезался в рассыпающийся строй, помнил, как кто-то – выпученные глаза, плеснувшее в них изумление – захлебнулся криком и кровью. Голова врага, круглая, какая-то ненастоящая, покатилась под копыта, а конь несся вперед, и уже подвернулся под саблю следующий противник, когда волна ужаса и боли, волна судорожного наслаждения накрыла принца. Он впервые убил врага, впервые познал: какое это счастье – самому отнять жизнь.

Сколько их умерло в том бою? Дружинники, приставленные князем охранять наследника в сражении, говорили о полутора десятках. Но, конечно, князь не верил. И не верили его бойцы… кроме тех, кто видел княжича в сече. Мико и сам не верил. Но с того дня даже для отца он стал Михаилом.

Стал взрослым.

И навсегда зарекся убивать.

В часы сна – в мертвые часы кэйд и динэйх – он вспоминал. Нечестивую, обжигающую радость. Голод, невыносимый, всепоглощающий, – ничего не осталось тогда, кроме голода, и желания утолить его, и счастья от того, что он снова и снова проливает кровь.

– Господи, – закрыв глаза, шептал княжич, – твоя ли это воля, Господи? Ты ли направлял мою руку, Отец мой?

Ответа не было – Бог выше того, чтобы отвечать на молитвы. Но ответа и не требовалось. Даже если те люди погибли по воле Божьей, радость от их убийства была нечистой. Омерзительной. Радость была послана дьяволом. Уж о ком, о ком, а о Светоносном Наэйр знал предостаточно, и подобного рода убийства были по его части.

– Когда я убиваю, дьявол приходит в меня, – сказал Михаил отцу.

– Когда я убиваю, – произнес в ответ князь, – дьявол направляет мою руку. С этим ничего не сделаешь, сын. Такова наша природа. А не убивать мы не можем, потому что голод… – голос его стал хриплым и низким, – голод сильнее нас.

– Я не буду убивать.

– Это невозможно. Тебя вынудят, заставят, сами смертные сделают так, что тебе придется убивать. Снова и снова. Раз начав, уже нельзя остановиться. Ты поймешь, как только вновь почувствуешь голод.

– Это искушение. Бог дал нам достаточно сил, чтобы бороться с нечистым.

– С нечистым? – протянул отец. – А ты сам, сын мой, не таков ли? И ты, и я, и твой дед, мы прокляты, и все, что можем, это молить о прощении, для этого Творец дал нам силы, для борьбы же с дьяволом – нет. Только смертные способны превозмочь искушение смертью, но даже они убивают друг друга. Ничего не выйдет, Михаил. Но попробуй. Я рад буду, если у тебя получится.

Он никогда не любил смертных, слабых и жестоких, трусливых, склонных к предательству и предающих при первой возможности, но сейчас поразился неожиданной, такой простой мысли. Как же не понял раньше? Ведь люди столько времени были перед глазами!

– Смертные лучше нас? – потрясенно спросил он отца.

– Мы мудры как змии, – князь взглянул на него с усмешкой, – они просты как голуби. [25] Кто из нас лучше? Решай сам, это тебя, а не меня монахи учили толковать Писание. Мне все больше преподавали историю.

От незаслуженной обиды забылась даже сыновняя почтительность.

– Разве я виноват, что история для меня – пустой звук?

“Разве я виноват, что дед отдал тебя людям и привязал к этой планете?”

Секунду ему казалось, что отец ударит его. Но князь разжал кулак, резко провел ладонью по столу, стирая несуществующую пыль.

– Прости, – попросил Михаил.

– Ничего. Знаешь, твой дед утверждает, что ты сродни серафимам. Та же… хм, кровь. Говорят, они похожи на крылатых змеев.

Курт действительно съездил днем еще и в Бернау. В конце концов, кроме разведки, следовало и почту забрать. А заодно проверить кое-какие подозрения. Курт и проверял. И даже, пока не заехал в Вотерсдорф, был уверен, что наткнулся на кое-что по-настоящему интересное. Подозрения оправдались: никто ничего об Ауфбе не слыхал ни в Бернау, ни в Зепернике и Бизентале – двух ближайших к Ауфбе городах. Одно название, что города, – Курт скорее назвал бы их поселками городского типа, но его мнения не спрашивали. А странные пробелы в географических познаниях местных жителей сами по себе ничего нового не дали. Разве что уверился Курт в том, что Драхен за какой-то надобностью скрывает от мира свой город и своих людей. Да и то, странное получается сокрытие: Гюнхельды ведь регулярно из Ауфбе уезжают. Один из кузенов, вон, каждое утро увозит в “Дейкманн”, ресторанчик в Берлине, выловленных ночью раков – этот промысел для некоторых горожан одна из основных статей дохода – и развозит по магазинам продукцию здешнего мясокомбината.