Увы, инстинкт самосохранения, подсказывающий, что последняя мысль – самая мудрая, был в Жиндике слишком слаб. Зато любопытство, круто замешанное на ревности и романтичности, распирало музыканта, как ядовитая опара.

Серпенте Квирилльский – друг маэстро Хазака. А маэстро сам влюблен в королеву. Интересно, а он знает?..

О чем? – спрашивал Жиндик сам у себя. И не мог дать ответ. Он не понимал, о чем должен был знать или не знать маэстро. Он лишь чувствовал, что между Серпенте и ее величеством была какая-то связь. Какая-то странная, и, может быть, страшная история. Все, что связано с Серпенте, непременно должно быть страшным.

Мастер Серпенте сидел в самом дальнем, самом темном углу трактира при гостинице пана Облука, пил горячую, ароматную бунию, и наблюдал за Жиндиком, вошедшим в трактир, как к себе домой.

«За паном Худьбой», – с легкой насмешкой поправил себя десятиградец.

Оно и верно, приодевшийся, и слегка отъевшийся музыкант вел себя так, будто и впрямь был паном, благородным господином, еще и при деньгах, к тому же. Впрочем, если к прежней его чуть развязной наглости и добавилось немного высокомерия, то в глаза это не бросалось. Певец, он певец и есть, ему без наглости никуда, а то, что ценит себя теперь выше, чем месяц назад, так оно только на пользу.

Жиндик сбросил на лавку меховой плащ, стянул перчатки. Пощелкал пальцами, и один из прислуживающих посетителям парнишек заторопился к нему с исходящей паром кружкой. Другой вымелся из зала, чтобы через минуту вернуться с… гитарой? Ишь, как! Стало быть, самомнение самомнением, а командор у пана Худьбы по-прежнему в кумирах. В Удентале играют на лютнях, гитара здесь инструмент редкий, а потому – дорогой. Капитан гвардии мог позволить себе такой, возможно, глядя на него, кто-нибудь из придворных того, еще при Лойзе существовавшего двора, тоже наказывал купцам доставить ему гитару, аж из самой Нарранхильи. Но, чтобы бродяга-музыкант играл на драгоценной шестиструнной красавице, такого в Удентале раньше не было. Жиндик наверняка потратил на это приобретение большую часть заработанных денег. А гитара, кстати, вероятнее всего как раз и куплена у кого-нибудь из тех придворных, кто пережил воцарение Легенды, которая, разумеется, криво смотрит на гитаристов.

Неприятные воспоминания, что ж поделать?

Йорик прав – Жиндик Худьба еще дурнее, чем кажется. Хотя, такая безоглядная преданность даже как-то трогает. Да и деньги свои парень заслужил, а куда их тратить – его забота.

Заслужил…

Это Серпенте понял сразу, как только рассмотрел Худьбу повнимательнее. А уж когда тот подкрутил колки, и, убедившись, что публика готова слушать, запел, мастер Квириллы даже слегка улыбнулся.

Ох, и неприятная же вышла улыбка. Едва заметная, но увидел бы кто – и ночью терзали бы его кошмары.

Музыкант влюбился. Безоглядно, беззаветно и безответно. Что ж, значит, он действительно повидался с Легендой. Вон как воспаряет душой на сияющих крыльях своего чувства, аж светится весь. То, что надо…

Мастер Серпенте сдвинул защелку на крышке стоящего рядом с ним плоского ларчика. Тихо щелкнул хитрый замок. Крышка приподнялась от силы на волос, но и этого было достаточно для того, чтобы ожили, почуяв всплеск нужных эмоций, уложенные в бархат, оправленные в золото самоцветы.

Волшебные камни, добытые гномами в земных глубинах, и драгоценный, теплый металл. Золото впитывало чары и магию – идеальная основа для создания самых сложных заклинаний. А гномьи самоцветы, сами по себе – застывшее волшебство. Эти камни способны были воспринимать и воспроизводить все движения непостижимой человеческой души. Гномы не зря отдавали их людям вместо сердец: холодный поначалу, со временем, драгоценный камень становился настоящим, живым и горячим сердцем. После смерти владельца, гномы забирали свои камни обратно, получая источник необходимых им для работы эмоций. Сколько лет хранился самоцвет в груди человека, столько же лет он служил потом своим настоящим хозяевам. Пока не рассыпался в прах, выработав ресурс.

И, как настоящее сердце, камень мог разбиться от боли, как настоящее сердце, мог петь от счастья. Как настоящее сердце, мог любить.

Вот это, последнее, как раз и требовалось мастеру Серпенте. Хотя, конечно, заказывая гномам ожерелье и серьги с волшебными камнями, он понятия не имел, зачем ему понадобились именно такие самоцветы. Во-первых, можно было оправить в золото обычные драгоценные камешки, ничуть не уступающие в красоте тем, которые добывали гномы. Во-вторых, за обычные камешки пришлось бы платить обычными деньгами, а не чародейным эликсиром. Ну, и, в-третьих, обычные камни означали бы, что мастеру Первого дома Десятиградья, в кои-то веки удалось справиться с извечным стремлением всегда идти поперек.

Поперек всего и вся.

Серпенте Квирилльский верил в интуицию – в наитие, подсказывающее тебе, как лучше поступить здесь и сейчас. Но он не верил в предопределенность – в то, что здесь и сейчас ты поступаешь определенным образом, потому что когда-то в будущем твой поступок привел к определенным последствиям. Это самое «привел», вместо «приведет», пробуждало в душе тяжелую, темную злобу. А решение непременно привезти в подарок Удентальской Вдове драгоценности с гномьими самоцветами интуицией совершенно точно не объяснялось. Вот оно будущее, и вот они последствия его прихоти полугодовой давности. Очень неприятно сталкиваться с тем, во что ты не веришь.