Шестая жизнь тому вперед

Аннотация
Стратификатор используется для того, чтобы извлекать не прошлые, а будущие инкарнации.

«Внимание! Не вскрывать стратификатор Славина самостоятельно! В случае появления посторонних шумов или постукиваний — связаться с ближайшим пунктом обслуживания и вызвать мастера!» Надо полагать, что каждый, кто приобрел последнюю модель стратификатора Славина JSW-23а, читал это предупреждение, написанное на трех языках (иврите, английском и русском) на передней панели аппарата. Странная психология у покупателя. Все читали, но мало кто этой инструкции следовал. Возможно, виноваты женщины. Как это обычно бывает? «Дорогой, что-то наш стратификатор начал немного шуметь, а я как раз хотела побывать в прошлой инкарнации, ну, ты знаешь, это когда я была маршалом Мюратом». «Дорогая, я немедленно вызову мастера». «Дорогой, ты же мужчина, неужели ты сам не справишься с такой мелочью? Там, наверно, нужно подвинтить пару шурупов, и все будет о'кей». «Сейчас, дорогая»… И все. Кожух вскрыт, шурупы подвинчены, и, что самое интересное, шум действительно исчезает. А час или два спустя муж в состоянии шока звонит на станцию обслуживания, в полицию, скорую помощь и чуть ли не в пожарную команду, и кричит, и просит, и требует… А что могут сделать дипломированные техники? Еще раз показать пострадавшему надпись на передней панели? Фирма-распространитель решила снабдить стратификатор Славина еще одной письменной инструкцией и вновь обратилась ко мне с просьбой написать текст, если не увлекательный, то хотя бы удобочитаемый. Мне заплатили, я написал, вы читаете. И все дела. Как известно, стратификаторы Славина предназначены для общения пользователя с его предшествовавшими реинкарнациями. Управление аппаратом в модели JSW-23a предельно упрощено. Вам даже не нужно, как было раньше, прикреплять медицинские датчики, поскольку многие покупатели жаловались на неудобства. Аппарат ставится на стол, подключается к сети переменного тока 220/127 вольт (проверьте напряжение!), после чего пользователь садится перед излучателем, похожим на антенну (ошибиться невозможно), и нажимает кнопку «пуск». Больше ничего делать не нужно — аппарат сам снимет вашу энцефалограмму, определит число и типы предыдущих реинкарнаций, выведет список на экран и даже подскажет, какая именно реинкарнация наиболее подходит для вашего нынешнего эмоционального состояния. Аппарат сам и выключится, когда ваше пребывание в предыдущей реинкарнации затянется больше программированного времени и (или) возникнет потенциальная угроза вашему здоровью. Все совершенно безопасно. За три года фирма-распространитель получила множество благодарственных писем от покупателей стратификатора. Многим мужчинам нравится примерять на себя ту свою жизнь, в которой они были смелы, отважны, сильны и бессовестны. Последнее качество может показаться неуместным, но, тем не менее, статистика показывает, что это так и есть. Наиболее под указанное определение подходит неандерталец, особенно периода перехода к стадии кроманьонца. Странно, что и женщины в восторге — им нравятся дальние реинкарнации своих мужей и приятелей, а в мои обязанности вовсе не входит обсуждать этот феномен с психологической точки зрения. Интересно, что сами женщины, как показало социологическое исследование рынка, тоже предпочитают дальние реинкарнации ближним. Сентиментальные барышни XIX века совершенно не котируются, в моде амазонки (если их удается обнаружить среди своих прошлых жизней) или, на худой конец, сильные женщины позднего матриархата. Представьте себе семью, где муж решил побыть в инкарнации неандертальца, а жена стала амазонкой. Были случаи, кстати, когда, войдя в образ, женщины пытались отрезать себе правую грудь, чтобы было удобнее целиться из лука. Хорошо еще, что муж, даже будучи неандертальцем, понимал, что две женских груди выглядят куда эстетичней одной. Отмечен единственный случай, когда женщине удалось-таки провести эту операцию — я имею в виду известное происшествие с Полиной А. Но это нетипичный случай, поскольку Полина действительно стала великим стрелком из лука, убила (одной стрелой!) трех палестинских террористов, а затем заняла первое место на чемпионате мира по стрельбе из лука по живым мишеням. А теперь — несколько слов о причине шума или постукиваний внутри аппарата, которые так раздражают женщин. Господа! Шумы возникают в том, и только в том случае, если среди ваших предыдущих реинкарнаций встречались психологически несовместимые случаи. Например, во время одного из воплощений вы были степным волком, а во время другого — овцой из большой отары. Или — полицейским и убийцей. Всякое бывало. Аппарат начинает работать в форсированном режиме, вот вам и шумы. А постукивания — из-за того, что ваши предыдущие реинкарнации начинают выяснять отношения между собой. Пока вас не втягивают в эту свару — не обращайте внимания! К сожалению, этого правила не придерживается большая часть пользователей. Хорошо, если вызывают мастера, который и объясняет ситуацию, а иногда даже позволяет понаблюдать за схваткой. Есть, однако, пользователи, которые начинают «чинить» аппарат. Вот с них-то все и началось. Первым под крышку полез с отверткой в руке господин Хаим Ш., житель Кирьят-Малахи. В принципе, его можно понять: если жена каждый день говорит, что руки у тебя подобны бревнам, и что ты даже не знаешь, с какой стороны взяться за розетку, и что в аппарате будет стучать до тех пор, пока он не взорвется, и что вызов мастера обойдется в сотню шекелей, и что она сама вскроет аппарат, если муж у нее не может справиться с этой единственной супружеской обязанностью… Ты, естественно, впадаешь в состояние благородного гнева, откручиваешь восемь болтов дрожащими от возмущения руками, снимаешь панель и обнаруживаешь микросхему, в которой решительно нечему шуметь и в которой ничего нельзя изменить. Кроме одного: можно поменять местами два проводка. Что ты и делаешь под пристальным взглядом жены. Именно так поступил бедный господин Хаим Ш., нарушив инструкцию по пользованию стратификатором. К сожалению, даже фирма-изготовитель «Славин, Ltd.» не могла предсказать то, что после этого произойдет. Никому даже и в голову не могло придти, что найдется идиот, который станет менять клеммы. Поменяв-таки местами проводки, Хаим Ш. с видом победителя ввинтил на место болты, потеряв всего один. — Ну-ка дай, — сказала Двора, жена Хаима Ш., — я хочу до ужина побывать в пятом своем воплощении. Хоть человеком себя почувствую, а не рабочей лошадью. Для сведения: в пятой реинкарнации Двора Ш. была дрессированным тигром в цирке Барнума. Женщина включила аппарат, а муж поплелся на кухню поискать в холодильнике остатки еды. Минуту спустя он услышал леденящий душу вопль. Две тарелки с салатами, которые он выронил из рук, разбились, Хаим Ш. поскользнулся в смеси хумуса и тхины и растянулся на полу. Этим объясняется тот факт, что он ворвался в салон слишком поздно. Двора Ш. доедала крышку стола, отрывая от нее полоски древесины. Ножки она, видимо, съела в первую очередь. Хаим Ш. застыл на пороге, а Двора, проглотив последний кусок и выплюнув болт, крепивший ножку к столешнице, сказала: — Хороша жрачка. Теперь попить. И направила взгляд холодных серых глаз на мужа. Бедному Хаиму Ш. почему-то пришло в голову, что Двора стала вампиром и сейчас начнет пить его кровь. Вот, к чему приводит растерянность — уж он-то знал, что никаких вампиров в числе предыдущих реинкарнаций его жены в помине не было. Тигр — да, но он был дрессированный и крови не пил. Между тем, Двора оттолкнула помертвевшего от ужаса супруга и направилась на кухню. Видимо, и здесь не оказалось ничего, чем она могла бы утолить жажду, хотя оба крана — горячий и холодный — были открыты, и вода текла под большим напором: Хаим собирался мыть посуду. К счастью (и не только для Хаима Ш.), стратификатор автоматически отключился, поскольку Двора не запрограммировала времени возвращения. Не думаю, что этот случай можно считать классическим. Двора, к сожалению, не смогла описать ничего, кроме ощущения голода. Есть дерево она, по ее словам, научилась в детстве, а пить она собиралась бензин — он лучше всего утолял жажду. Даже Хаим Ш., будучи человеком недалекого ума, понимал, что не существовало на Земле существ, которые питались бы древесиной, запивая ее бензином с октановым числом 96. Пока Двора приходила в себя, он догадался все же вызвать мастера. Мастер увидел перепутанные провода и вызвал дежурного психолога. Дежурный психолог проверил все реинкарнации Дворы и не обнаружил ни одной, которая могла бы есть древесину. Тогда он сделал ошибочный вывод о том, что произошло наложение инкарнаций. Как по-вашему, можно ли, сложив дрессированного тигра, русского политзаключенного времен Большой чистки, индусского брамина, опоссума, японскую гейшу и, кажется, кильку атлантическую (слава Богу, что не в томатном соусе!), создать воплощение, получающее удовольствие от поедания крашенной древесины? Правильный вывод сделан был на следующий день в отделе перспективных разработок фирмы «Славин, Ltd.» Перемена контактов привела к тому, что Двора Ш. воплотилась не в прошлую свою реинкарнацию, а в одну из будущих. Слухи разносятся со сверхсветовой скоростью — это известно всем. Не прошло и дня после истории с Дворой Ш., а обращения в местные отделения фирмы-распространителя приняли характер повального бедствия. Я сам знаком с человеком, который полез под кожух стратификатора, даже не дослушав родственника, позвонившего ему по видеофону и сообщившего о том, что аппарат способен информировать о результатах будущих тиражей в тото и лото. Именно этот аспект оказался для людей привлекательнее всего — узнать, что будет происходить в двадцать третьем веке. Или в тридцать шестом. А о том, какую за это придется платить цену, никто не думал. Кстати, знакомый, которого я упомянул, переключив контакты, выяснил, что в числе его будущих инкарнаций значатся: — пилот-камикадзе, который в 2239 году пожертвует собой во время войны между Марсианской Гвианой и Даргубальской протохиреей, — кошка-муцис обыкновенная с планеты Корзумак, — помощница консула Израиля в Британском представительстве на Тринадцатом спутнике Юпитера с полным набором сексуальных обязанностей, — сосна класса «Ракета-фри», принадлежащая киббуцу Дгания-заин, и еще около сотни личностей, упомнить которые было невозможно, поскольку мой знакомый немедленно воплотился в сосну просто для того, чтобы узнать, какой душой может обладать эта порода деревьев. Он не прогадал. В будущем своем воплощении (XXIX век!) он обладал способностью летать, проникать сквозь скалы, но, главное, телепатически изменять результат любых случайных событий. Единственным недостатком была необходимость пускать корни каждый раз после очередного перелета, поскольку таким уж был способ питания — дерево, все-таки. Он стал богачом. Редкий, кстати, случай. Летая под облаками, он изучал ставки тотализаторов (народ ставил на прирученных осьминогов, этот вид развлечения намного опередил пресловутые скачки) и в критический момент выставлял один к сотне, срывая потрясающий куш. Вот, что удивительно: возвращаясь после сеанса реинкарнации в XXI век, мой знакомый в течение получаса сохранял эту свою способность, и тут же, пока продолжалась релаксация, использовал ее для угадывания цифр в лото. Пользовался он своей способностью умело, и его застукали только после того, как он выиграл семнадцать миллионов, заполнив четыре одинаковых билета. Фирма-изготовитель уже приняла определенные меры — во всяком случае, в последней модификации стратификатора нет никаких проводочков, которые можно было бы поменять местами. Но, господа, вопрос принципа! Народный умелец справится и без проводочков. Именно поэтому фирма и обратилась ко мне. — Песах, — сказал Президент тель-авивского отделения, — либо ты популярно объяснишь людям, чего им не следует делать, либо нам придется привлечь к суду каждого, кто незаконно использовал стратификатор для воплощения в будущие реинкарнации. Объяснить! Хорошее дело. Каждый, кто взламывал кожух стратификатора, и без того понимал, что дело это опасное. Ведь о случае с Дворой Ш. знали все. О том, что стало с Ицхаком Л., тоже всем известно. Но ведь учатся люди только на своих ошибках — чужие не в счет. Кстати, если вернуться к Ицхаку Л., то он мог бы и выжить, если бы не стал программировать стратификатор. Разве кто-то заставлял его вводить в прибор программу не прерывать реинкарнацию в течение трех часов? Ицхак Л., тридцати двух лет, женатый, отец шести детей, владелец ресторанчика на Алленби, услышав о случае с Дворой Ш., захотел узнать, что произойдет с ним и его потомками. Благое намерение. Но нужно же понимать, что следующее воплощение может не иметь к тебе-нынешнему ни малейшего отношения! Так и получилось. Включив прибор и задав жесткую программу невозвращения, Ицхак Л. стал четырьмя личностями сразу. Разве это трудно было предвидеть? Население Земли быстро растет. Еще век назад число людей было втрое меньше, чем сейчас. Лет через двести нас вообще будет сотня миллиардов. То же самое — с животными. А если учесть еще и растения (угораздило же моего знакомого стать сосной!), то ситуация станет вовсе катастрофической. Если сегодня на Земле существуют, скажем, триста миллиардов душ, а через два века число душ достигнет триллиона, то, ясное дело, нынешних душ на всех наших потомков просто не хватит. Откуда взять новые? Это вопрос вовсе не теологический и не философский, а сугубо практический. Новые воплощения возникают из старых, и больше их взять неоткуда. И потому лет через двести каждому из нас, нынешних, придется одновременно существовать в нескольких телах — чтобы заполнить открывшиеся вакансии. Я, допустим, смогу еще думать за двоих, если второй будет какая-нибудь женщина без особых претензий. Но Ицхак Л., в том воплощении, куда он сам себя по дурости сфокусировал, оказался одновременно в телах: 1. адмирала галактической эскадры Норилиса Румалиса, 2. королевы Марсианского Сырта Алены XIV, 3. десятиметрового крокодила в озере Виктория, 4. гениального физика Ивана Ступергаса. И все это, заметьте, в середине XXV века. Владелец ресторана на Алленби — личность, безусловно, незаурядная (Ицхак Л. утверждал, что в 2019 года у него обедал сам Марадона, постаревший и обрюзгший), но не настолько, чтобы вести в бой галактическую эскадру, одновременно решая за Ивана Ступергаса проблемы триманоидной галеострихии. Натурально, Ицхак Л. свихнулся на второй минуте сеанса. Любой непрограммированный стратификатор тут же отключился бы, но Ицхак Л. не хотел расставаться с будущим так быстро и бесславно. И прибор продолжал работать. Самое интересное, что жена и шестеро детей (включая Егудит, которой в тот день исполнился годик) следили за изменениями, происходившими с отцом, и ровно ничего не могли сделать. Крокодил в образе Ицхака Л. начал было искать пульт включения стереовизора (читатель, надеюсь, понимает, что крокодил будущего — не тварь подколодная, но разумное существо, хоть и непрезентабельного вида), а в это время адмирал Румалис дал команду «оверкиль», и все его шестнадцать с половиной рейдеров повернулись дюзами к врагу, Алене XIV в это же время втемяшилось заняться любовью со своим неофициальным любовником, марсианским жабом Ыруком, а что до Ивана Ступергаса, то он, решая в уме уравнение непрерывности для шестизарядной Вселенной, зациклился на простеньком интеграле. В результате господин Ицхак Л., двигаясь по комнате на руках (адмирал Румалис), схватил пальцами босой левой ноги пульт управления стратификатором (крокодил из озера Виктория), набрал на нем совершенно немыслимую комбинацию цифр (Иван Ступергас), после чего вышвырнул пульт с десятого этажа (именно так поступила Алена XIV с любовником-жабом после свершения интимного акта). Стратификатор, естественно, сделал то, что сделал бы на его месте любой прибор, пошедший в разнос: он взвыл и соединил в личности Ицхака Л. все его инкарнации от восьмой до сто тридцать девятой. После вскрытия (прибора, а не тела Ицхака Л.) оказалось что сто двенадцатое воплощение бедного ресторанщика будет разумной звездой спектрального класса М8. Короче говоря, Ицхак Л. был сожжен собственным внутренним жаром даже прежде, чем успел умереть от несварения желудка (восемьдесят девятая инкарнация — циркач из XXX века, пожиратель сырых змей). У детей Ицхака Л., естественно, случился шок. У жены — истерика. У представителя фирмы, прибывшего на место происшествия, — глубокий обморок. Зрелище, действительно, было не для слабонервных. Впрочем, ивритоязычные газеты опубликовали в свое время цветные стереофотографии, можете убедиться сами. Русскоязычная пресса, надо отдать ей должное, до подобного натурализма не опустилась. Я вовсе не стараюсь запугать читателя, тем самым выполнив социальный заказ фирмы «Славин, Ltd». Были не только случаи с летальным исходом. Например, история с Дианой К. Газеты об этом происшествии не писали. Диана — красивая девушка восемнадцати лет, студентка университета. Золотистые волосы, золотой, по свидетельству знакомых, характер. И золотые руки, вот что существенно. Ей не составило труда вывинтить пресловутые восемь болтов и сделать то, до чего вообще никто не догадался — она соединила провода накоротко. Слава Богу, сейчас эта возможность исключена полностью, иначе я бы не стал, конечно, рассказывать о том, что произошло с Дианой К. Она вызвала на себя свои тридцать пятую и восемьсот девяносто третью инкарнации и стравила их друг с другом. И ведь знала, что делала! В тридцать пятом воплощении Диана К., согласно данным стратификатора, будет «Мисс Венера-2890», а в восемьсот девяносто третьем воплощении — «Мистер Галактика М31 3450 года». Это все числа, но Диана быстро просчитала, что Роза с Венеры будет хорошей парой Донату из туманности Андромеды, несмотря на разделяющие их полтысячелетия. Для себя она планировала роль сторонней наблюдательницы — хотелось посмотреть на любовь двух самых красивых людей далекого будущего. Все она учла, кроме одного: что она сама есть семнадцатая по счету инкарнация этих Розы и Доната, и все они вместе — единое существо, а никак не три разных. И любовь, по сути, становится кровосмешением. Короче говоря, Роза с Донатом общего языка не нашли. Оказывается, на Венере XXIX века в моде будут исключительно платонические отношения между мужчиной и женщиной, и Роза просто не сможет себе позволить дотронуться до мужчины, даже если он победитель конкурса красоты в огромной галактике и даже если этот мужчина, в сущности, она сама. И Донат влюбился в Диану. Любовь к собственной реинкарнации — это, что ни говори, не одно и то же, что любовь к самому себе. Да, любишь, вроде, себя самого в другом воплощении, но страдаешь по-настоящему, если тот «я» (в данном случае Донат из XXXV века) целуется с тобой, а сам в это время думает о невесте, оставшейся в галактике М31. Какое, в сущности, дело было Диане до неведомой невесты? Тем не менее, она ревновала, и даже присутствие равнодушной к мужчинам Розы выводило Диану из себя и заставляло страдать. И хорошо, что вся любовь продолжалась тридцать пять минут, пока стратификатор не отключился согласно заложенной программе. Последствия могли быть плачевными. Кстати, это уже вопрос к медикам (Диана задала его мне, я спросил у представителя фирмы, но ответа не получил): что произошло бы, если, находясь в контакте со своей же реинкарнацией, а именно с красавцем-Донатом, Диана забеременела бы? Вопрос вовсе не риторический; я слышал, что в иерусалимскую «Хадасу» недавно уже обращалась некая госпожа К. (замужняя женщина, мать троих детей!) с просьбой сделать ей аборт и утверждала при этом, что забеременела от контакта с собственным воплощением в образе мальтийского рыцаря XII века. Мальтийские рыцари, согласен, мимо женщин не проходили. Но врачи «Хадасы» оказались консерваторами, в рассказанную историю не поверили и отправили женщину в раввинат — решать проблему законным порядком. А раввины в аборте отказали — под предлогом, что семя, полученное в процессе реинкарнации, суть божье семя. Им виднее. Что же до Дианы, о которой я рассказывал выше, то она вот уж третий месяц уговаривает представителей фирмы «Славин, Ltd.» разрешить ей еще один сеанс «контр-реинкарнации» — хочет, наконец, разобраться в вопросе об отцовстве с самим красавцем-Донатом. Фирма отказывает, не желая создавать прецедента. Господа покупатели стратификатора Славина! И господа пользователи! Фирма «Славин, Ltd.» убедительно просит не вскрывать аппарат и не менять местами провода белого и красного цвета. Мало вам забот с предыдущими воплощениями? Кстати, согласно решению окружного суда Тель-Авива от 21 ноября 2026 года, фирма-распространитель не несет никакой ответственности за намеренное использование стратификатора вопреки прилагаемой инструкции. Просьба иметь это в виду. АМНУЭЛЬ Павел, ЛЕОНИДОВ Роман СУД Серебряный полумесяц — небесная ладья Озириса — заходил за горизонт. Минхотеп, лежавший на тростниковой циновке, протянул руку, пытаясь пой— мать ладонью блестящий рог луны. Полумесяц ускользал, он возникал то слева, то справа от ладони. Тогда Минхотеп понял, что у него дрожат ру— ки. Старость… Она подбиралась незаметно, и Минхотеп думал, что ее при— ход вообще минует его. Он любил удивлять учеников и раньше за несколько дней высекал на граните прекрасное надгробие. Кончилось. Шестьдесят пять лет — предел для скульптора. Великий Раоми, создатель пирамиды Хуфу, прожил меньше. Что ж, Минхотепу есть чем гордиться. Может быть, и его спустя много лет назовут великим создателем храма Хафры. Назовут ли? Его, Минхотепа, судьба похожа на судьбу фараона Джедефре: его так же быстро забудут. Уже забыли. Даже здесь, на копях Каграта, в северной части Синайских владений, скульптора знают немногие. А ведь он прожил в нем больше тридцати лет. Каграт был хуже темницы, но имел по сравнению с ней одно преимущество: здесь Минхотеп мог спокойно работать… Луна зашла. В осязаемо густом мраке звезды висели над головой, словно светляки. Минхотеп встал, подошел к краю плоской кровли одноэтажного до— ма, на которой проводил недолгие летние ночи. Селение спало, но в южной его части заметно было какое-то движение. Послышался цокот копыт, и два всадника проскакали мимо. Первый размахивал факелом, и скульптор успел увидеть на голове второго убор из страусовых перьев. Посланец фараона! Несомненно, что-то важное. Минхотеп побрел к своему ложу. Его не интере— совали новости, исходившие от великого, милостивого, всеведущего, прок— лятого богами Хафры. На лестнице послышался топот ног. На крышу поднялись ученики Минхоте— па — Хатор и Сетеб. Голос Сетеба прерывался от сдерживаемых рыданий: — Великий Дом умер! Минхотеп равнодушно смотрел на юношей. Так вот какую весть принес го— нец: фараон умер, и прах его посвящен Анубису. А разве это не означает, что он, Минхотеп, изгнанный волей Царя царей в глухую провинцию, вновь обрел свободу? Хатор скорбным голосом начал рассказ. — В этом году Яро разлился широко. По этому случаю в Сильсилэ отпра— вился торжественный кортеж фараона. Великий Дом согласно обычаю предков должен был принести жертву Птаху. Но плодородный Яро нес не только жир— ный ил, в его водах плавали раздувшиеся трупы животных, дохлая рыба, ядовитые водоросли. Наутро после жертвоприношения у фараона начался сильный жар. Лекари и жрецы пытались исцелить тяжкий недуг. Но три ночи спустя царь Верхнего и Нижнего Кемта, Хафра, рожденный небом, порождение Сэба, бога земли, ушел в страну Озириса, повергнув в печаль свой осиро— тевший народ. Хатор умолк. Сетеб бессвязно бормотал молитву. Решение пришло неожи— данно, и Минхотеп поднялся во весь рост. Голос его звучал спокойно, даже торжественно: — Хапи взывает к справедливости. Я иду в столицу. Нужно исполнить священный обычай предков, перед которым равны боги и смертные. Редко кто шел в Меннефер через горы на юго-запад от Синайской пусты— ни. Поход через пески опасен, но такая опасность привычна для жителя Кемта. Солнце и жажда — с этим каждый учится бороться с детства. В Маг— харе к ним прибавлялась третья трудность — горы. Ученики не осмелились возражать, а Минхотеп не объяснил им причину своего решения. Он был в Магхаре несколько раз, правда, давно, в моло— дости, когда следил за обработкой известняковых плит, предназначавшихся для гигантской статуи Гора. Вышли они с рассветом, но к полудню Минхотеп устал и уже едва передвигал ноги. Скульптор шел и с привычным отвращени— ем вспоминал слова из заветов отца сыну, слова, которые он, как и все, заучил наизусть еще шестилетним ребенком: «Смотри, это фараон! Пока мы утром спим еще, он уже бодрствует и за— ботится о нас. Пока мы предаемся удовольствиям, он сидит за работой, за работой для нас. Он заботится о поддержании каналов, он распоряжается постройкой храмов, он бдит над нами, чтобы не было сделано несправедли— вости, и защищает нас от произвола. Он оказывает милости там, где закон карает неумолимо. Кричи громко, во весь голос кричи: хвала Сыну солнца, хвала, хвала!» Слова эти давно потеряли для Минхотепа всякий смысл. Он говорил «фа— раон», но уже не ощущал при этом трепета. Говорил «Сын солнца», а сам думал: скорее сын Гатгара, бога тьмы, заблудший, нелюбимый сын. Минхотеп не мог заставить себя думать о Хафре с почтением даже те— перь, когда фараон ушел в мир теней. Не мог, потому что знал. Это знание много лет лежало на его плечах тяжким бременем, но так ли необходимо из— бавляться от него сейчас? Нужно ли, чтобы тот, кто верил, начал сомне— ваться, а тот, кто сомневался — начал проклинать? Нужно ли людям знать всю правду о своем владыке? Минхотеп имеет в виду Суд над мертвыми. Фараон не мог быть погребен, пока весь народ не произнесет над ним Суд. При жизни фараон считался не— погрешимым, слова его были законом, но тем страшнее отзывался Суд, ибо речь шла о самом важном для египтянина — о почетном погребении. Если на Суде хоть один человек справедливо указывал на какую-то неискупленную, вину умершего, в почетном погребении отказывали. Гроб вставляли в нишу в стене в жилом покое — напоминание для детей и внуков. Было только одно средство избавиться от трупа: письменное отпущение от того, чей голос был против погребения. Подобный Суд производился над каждым умершим, но для частных лиц имел гораздо меньшее значение: ведь их можно было нака— зывать и при жизни. Минхотеп никогда не рассказывал ученикам о днях своей молодости. Ха— тор и Сетеб были слишком юны и слишком чтили власть, чтобы понять его. Хатор умен и сам когда-нибудь придет к тем же мыслям, что и учитель, поймет лживость канонов «Книги Меонг». Хотя «Книга Меонг» священна и на— рушение ее канонов считается святотатством. Но Сетеб… Неглуп, расторо— пен, однако нет в нем того, что Минхотеп называл «душой души», нет иск— ры, которая делает человека творцом. «Книга Меонг» — его идеал именно потому, что показывает удобную дорогу в жизни. Мужество сойти с этой дороги дано немногим, Минхотеп свернул с нее, прошел через муки и изгнание, но не жалел об этом. Он пристально вгляды— вался в лица учеников, нередко верил им, чаще — сомневался… Когда полуденная жара стала невыносимой, Сетеб отыскал небольшую пе— щеру. В ней была тень, и камни еще не успели прогреться. Минхотеп сел, прислонился к шершавой стене. Тихий насмешливый голос, прозвучавший из темноты пещеры, заставил юношей, присевших рядом с учителем, вскочить на ноги. — Людям становится тесно в этом мире? Из темноты выступила низенькая фигура старика в изорванном хитоне. Отстранив Хатора, преградившего ему путь, отшельник склонился над Минхо— тепом и, ощупав его изрезанный морщинами лоб, сказал: — Твой дух намного крепче тела. Лучшее средство против усталости — глоток вина Эрп-Ен-Тапе. Оно охлаждает кровь. — У нас нет ничего, кроме воды, — пробормотал Сетеб. — Что же заставило тебя идти через горы? — спросил отшельник, обраща— ясь к Минхотепу. — Возмездие, — ответил скульптор. Хатор вздрогнул. Так вот какова цель встречи с ним: нс поклонение и не любовь, но месть?! — подумал юноша, и ему стал понятен смысл слов, произнесенных учителем в ту роковую ночь, когда посланец фараона прим— чался в Каграт: «Я должен исполнить обычай предков…» Спокойный голос отшельника прервал мысли Хатора: — Кто он? В чем его вина перед тобой? — Вина передо мной?.. Вина не заставила бы меня пуститься в далекий путь, — ответил Минхотеп. — В тысячу раз хуже незаслуженная награда, ко— торая ожидает его. — Награда? — повторил отшельник и презрительно перечислил: — Почет, слава, женщины, власть, деньги… — Бессмертие, — Минхотеп посмотрел на высокий свод пещеры. — Для всех, кто придет после нас, он будет олицетворением справедливости… — Я догадываюсь, кто он, — сказал отшельник. — Неужели ты думаешь, что правду можно скрыть во мраке времен? — Ах, старик, разве ты не знаешь слов, начертанных в храме Озириса на острове Филэ?! — воскликнул скульптор. — «Минует все быстротечное, и рухнет владычество Кемта, погаснут жертвенные огни, исчезнут храмы, и останутся от нас только басни и более ничего». Послушай же одну из этих басен, я все равно хотел рассказать ее ученикам… Много лет назад, когда я был молод и учился искусству у мудрого Рао— ми, Кемтом правил великий фараон Хуфу. Царь царей был в то время уже глубоким стариком и часто глядел в сторону города мертвых, где возвыша— лась его пирамида. Во всем Кемте не было человека, почитаемого больше, чем мой учитель, создатель этого каменного исполина. Мы с учителем жили во дворце фараона в специально отведенных покоях, потому что Царь царей мог в любую минуту призвать к себе своего скульптора и строителя. Ты, старик, возможно, помнишь дни, когда в Меннефер с победой вернул— ся полководец Ипу и привел семнадцать тысяч пленных нубийцев. Среди них были знатнейшие люди побежденной страны. Ипу захватил главный город Ну— бии и сжег его дотла. Большинство пленников были посланы на каменоломни в Турру, где добы— вался камень для усыпальниц и храмов. Пятьдесят рабов отобрал себе вер— ховный сановник Фалех. Сын убитого чужеземного царя чистил горшки на кухне, а дочь нубийского казначея верховный сановник сделал своей налож— ницей. Пленного царевича звали Ахром. Ему было двадцать лет, немногим меньше, чем мне. Вряд ли я обратил бы внимание на этого раба, но учитель как-то указал мне на него со словами: — Видишь этого юношу? Какое сильное у него лицо! Став царем, он прев— зошел бы всех жестокостью и коварством. Он и здесь опасен, потому что отлично разбирается в интригах. Раоми помолчал и добавил: — Я хочу, чтобы ты вылепил скульптуру этого человека. Я опешил — мне, создававшему царские статуи, делать скульптуру раба? — и хотел возра— зить, но учитель крепко сжал мне запястье и оказал: — Ты сделаешь это, Минхотеп! Я не смел ослушаться, и в тот же вечер, когда Раоми отправился на ве— черний прием, начал работу. Ты знаешь, старик, что искусство Кемта уходит корнями во времена, когда боги только создали мир и учили людей ремеслу. Боги передали людям правила изображения мира, которые записаны в виде канонов «Книги Меонг». Трудно представить, чем было бы искусство Кемта без этой книги. Каждое поколение художников воспитывается на «Книге Меонг», и любую работу мас— тер начинает с того, что вспоминает нужный канон. Наши мастера почти никогда не рисуют чужеземцев. Кемт — вот та почва, на которой они выросли, вот тот мир, который они могут изобразить на па— пирусе или в камне. Сами художники редко задумываются над этим. «Книгу» дали людям боги, кому придет в голову обсуждать повеления Озириса? Подумав, я решил: если лицо нубийца не соответствует канонам, тем ху— же для нубийца. Я принялся за работу, и в несколько дней глиняная заготовка была вчерне вылеплена. Как требовали каноны, я разделил статую в высоту на восемьдесят семь частей, из которых тридцать пришлись на голову, сорок три на ноги… Вылепил лицо, ничуть не похожее на лицо нубийца, и велел привести Ахрома. Раба привели и усадили передо мной. Ахром сидел смирно, но смотрел на меня гордо и вызывающе. Меня бесило, что он видел мое сму— щение и понимал его причину. Несколькими движениями я примял у скульпту— ры нос и подбородок, постарался придать лицу более варварское выражение, не нарушая, однако, классических пропорций, и объявил, что работа закон— чена. Ахрома увели, и мне показалось, что молодой нубиец остался доволен своим изображением… Из дворцового храма послышалось пение жрецов: фа— раон приступил к вечерней молитве. Отворилась дверь, вошел Раоми. Учи— тель долго смотрел на статую. — Настало время, — сказал он наконец, — когда ты достиг такого совер— шенства в своем творчестве, что в слепом поклонении магическим числам дошел до нелепости. Даже лицо варвара, само по себе прекрасное, ты мыс— лишь как жалкое подобие кемтского. Я был поражен, услышав, что учитель называет прекрасным лицо раба, но то, что Раоми сказал дальше, повергло меня в ужас: — Запомни, Минхотеп, одну-единственную мудрость: нет правил, нет ка— нонов, все это ложь. Разве живое человеческое лицо собрано по канонам «Книги Меонг»? Нет! И это не уродует его, но делает более прекрасным… Ты знаешь, Минхотеп, я изъездил всю страну в поисках редких пород камня. Однажды в каменоломне Суана обвалилась гранитная глыба, и на моих глазах погиб молодой раб-ливиец. Видя, с каким равнодушием отнеслись к смерти его товарищи, я склонился над юношей, чтобы он не умер в одиночестве, как пес. Я закрыл мертвецу глаза, но не мог успокоиться. За несколько дней из обломка той глыбы, что убила раба, я высек его лик, заставив се— бя забыть каноны и пропорции «Книги Меонг». Да, я кощунствовал! И знал: если мою работу увидит хоть один жрец, этого будет достаточно, чтобы ос— тавить меня в Суане навсегда… Утром я вышел из шатра, чтобы при первых лучах солнца посмотреть на законченную работу. Я увидел старика с дряб— лым телом, изъеденным язвами. Он плакал и целовал скульптуру в каменный лоб. Надсмотрщик сказал мне, что это отец погибшего юноши. Старик бро— сился мне в ноги, точно я вернул ему живого сына… Раоми умолк. Пение жрецов доносилось все отчетливее сквозь завесу тонких тканей. Учитель направился к двери, на пороге остановился и ска— зал: — Истине нельзя научить, Минхотеп. Она рождается и умирает в душе че— ловека. Ее нужно открыть. И если ты хочешь постичь ее тайны, найди к ней путь… даже если этот путь ведет к гибели. Раоми ушел в свои покои, оставив меня в лихорадочном волнении. Я вы— шел в сад, чтобы подумать над словами учителя. Ночь была лунной, прохладной. У священного бассейна я опустился на холодную плиту, нагнулся к воде, пытаясь разглядеть сверкающие плавники золотых рыбок. Неожиданно брызги попали мне в лицо. Я поднял голову. Ря— дом стояла Юра, дочь верховного сановника Фалеха. Заметив мое смущение, она тихо засмеялась: — Что ты здесь делаешь? — Думаю, Юра. — Вот оно что! Ты лепишь раба, а обо мне не вспоминаешь! — Я помню о тебе, Юра. Скоро я сделаю твою статую, и она будет самой прекрасной из всех… В лунном свете лицо Юры показалось мне высеченным из белого мрамора, и я решил запечатлеть ее именно такой: задумчивой, чуть улыбающейся де— вочкой. Но мне не удалось тогда осуществить свой замысел, потому что ут— ром умер божественный Хуфу. Страна погрузилась в траур, Фалех увез Юру в свое поместье, и я больше не встречал ее у священного бассейна, даже по— том, когда во дворце вновь наступило спокойствие, и на престол взошел молодой Джедефре. В одну из первых недель своего правления Великий Дом призвал к себе учителя и меня, В тронном зале собрался Большой совет. По правую руку от фараона стоял верховный жрец, по левую — верховный сановник Фалех. У трона толпились номархи, государственные советники, жрецы храма Ра. Но, едва мы вошли, мне бросилось в глаза, что чуть позади Фалеха стоял Ахром и что-то записывал в свиток папируса. Куда делось тряпье, которое он но— сил после своего пленения? Он был одет, как придворный. Мы приблизились к трону и преклонили колени. Царь царей был бледен, казался уставшим. Он заговорил тихо, не глядя в нашу сторону: — Вступив на трон, мы хотим, как и наши предки, оставить о себе дос— тойную память. Тебе, Раоми, мы предлагаем приступить к сооружению новой усыпальницы в городе мертвых близ пирамиды нашего великого отца. Сто де— сять тысяч рабов в твоей власти, мой скульптор и строитель Раоми. Учитель, казалось, воспринял новую почесть как должное. Каково же бы— ло мое изумление, когда Раоми обратился к фараону: — Честь, оказанная мне, безгранична. Но здоровье мое слабо. Я знаю, что не доживу до конца работ. Рядом со мной стоит юноша, чей талант мно— го больше моего. Пусть Царь царей поручит ему священный заказ. Верховный сановник что-то сказал на ухо фараону. Лицо Великого Дома было лицом статуи, которой совершенно все равно в этом мире. Но зато ра— ба Ахрома живо заинтересовали слова Фалеха. Он весь напрягся, вытянул шею. Когда Фалех вернулся на место, раб сказал вполголоса, но во внезап— но наступившей тишине его гулкий бас услышали все: — Молодая антилопа покладистее старого шакала. Раоми схватился за ру— коять тема, висевшего у него на поясе, повернулся и быстро вышел из за— ла. Я бросился за учителем, но голос верховного жреца заставил меня ос— тановиться: — Раоми совершил кощунство, отказавшись выполнить волю Царя царей. Совет жрецов решит судьбу Раоми. Верховный сановник продолжал, когда жрец умолк: — Ты талантлив, юноша, ты возведешь усыпальницу. Фараон кивнул и встал. Прием закончился. Я выбежал из тронного зала, перехватив насмеш— ливый взгляд Ахрома, Помчался к учителю, чтобы передать ему слова вер— ховного жреца, но Раоми не дал мне говорить: — Я знаю все, — сказал он. — Жрецы давно хотят избавиться от меня. А теперь представился случай. Они могут обвинить меня в кощунстве, даже если я возьмусь за строительство усыпальницы. Ведь я стар, могу умереть до окончания работ, пирамида останется недостроенной. Они все обдумали, Минхотеп… Совет жрецов решил судьбу учителя. Раоми вышел проводить меня, мы попрощались, и я ушел, глубоко задумавшись. Сзади послышались крики, я обернулся. Учитель лежал на камнях, убийцы склонились над ним. Я крикнул и бросился назад. Увидев меня, убийцы разбежались. Раоми был мертв, тем торчал у него между лопаток. Я рыдал, как женщина, и в конце концов упал в беспамятстве. Я провалялся в болезни две недели. Сначала бредил, и мне виделись ожившие памятники, потрясавшие каменными руками, каменные лица с нубийс— кими приплюснутыми носами хохотали гулким смехом… Богам было угодно, чтобы, едва я начал понемногу вставать с постели, ко мне явился сам верховный сановник Фалех, Меня призывал Царь царей. Зачем? Слуги повели меня под руки, а Фалех шел рядом и говорил: — Раоми понес заслуженную кару, ибо перед богами равпы и простой зем— лепашец, и великий скульптор. Царь царей даст тебе новый заказ. Но ты не должен удивляться. Ты должен помнить: то, что происходит в Кемте, угодно богам… Когда мы подошли к тронному залу, слуги отпустили меня, и мы с вер— ховным сановником вошли вдвоем. Я поднял голову к возвышению, на котором стоял трон, и посреди зала упал на колени, ибо силы оставили меня, когда я увидел. На троне владыки Кемта восседал, величественно подняв голову, осенен— ную уреем нубиец Ахром. — Раб?! — вырвалось у меня. Лица писцов вытянулись, а нубиец, отшвыр— нул в сторону кнут и связку прутьев — символы царской власти — бросился на меня. Схватив меня за волосы, он прохрипел: — Ты — мой раб! Ты — мой пес! Стоит мне пожелать, и тебя раздавят! Ахром был смешон в эту минуту гнева, потому что до сих пор фараоны вершили дела как боги — одно короткое слово, один скупой жест… Нубиец понял свою ошибку, вернулся к трону. — Но ты не умрешь, — сказал он. — Нам нужно твое искусство. Я, Хафра, владыка Верхнего и Нижнего Кемта, сын Озириса, нареченный брат Хуфу, по— велеваю тебе, Минхотеп, высечь мою статую для тронного зала с тем, чтобы эта статуя стала образцом для всех последующих скульптур, рельефов и изображений. — Я выполню все, что ты приказал, о владыка, и да будет вечно сиять твое величие над страной Озириса, — то был шепот Фалеха, достаточно чет— кий, чтобы его мог услышать тот, кому он предназначался. Я понял, что спасло меня от мести нубийца: глиняная модель, которую я вылепил по при— казу учителя. Сейчас, когда случай так странно вознес раба над смертны— ми, Ахром понимал, что только искусство скульпторов, художников и писцов придаст ему то неземное совершенство, которое неспособны дать ни самые стремительные колесницы, ни несметные сокровища, ни победы над ливийца— ми… Мне пришлось повторить вслед за Фалехом: «И да будет вечно…» Я был слаб, очень слаб. И предал учителя. Только впоследствии мне стали известны кое-какие подробности возвыше— ния Ахрома, Дворцовые тайны хранились свято, ничто не могло открыть их потомству: ни пирамиды, ни храмы. В печах сгорали папирусы, стирались в пыль таблицы, стачивались неугодные надписи на вечных камнях пирамид и склепов. Вот почему истинная причина гибели молодого Джедефре и стреми— тельного возвышения Хафры никогда не будет раскрыта. В детстве Джедефре воспитывался не жрецами, а неким мудрецом Шамаи— лом, которого покойная царица дала в наставники сыну. Шамаил внушал ца— ревичу отвращение к золоту и войнам, любовь к искусству и поэзии. Совет жрецов обвинил мудреца в святотатстве и сослал в каменоломни Силили, где тот вскоре погиб. Джедефре отдали под надзор жрецов храма Птаха, Но нас— ледник возненавидел своих новых наставников за убийство Шамаила, и жрецы усердно молили богов, чтобы те продлили бесценную жизнь Хуфу. Но этого было мало, и верховный жрец Хаорес подумывал о смене династии. Он мог сам стать фараоном, но тогда получил бы могучего противника в лице вер— ховного сановника. Возникла бы смута, война — этого жрецы не хотели. Тогда они обратились к Фалеху. Поразмыслив и посовещавшись, верховный жрец и верховный сановник решили посадить на престол человека, полностью покорного их воле. Управлять Кемтом, оставаясь в тени. Вот тогдато мно— гоопытный Фалех и вывел в свет нубийца, заметив в Ахроме — все же он был сыном царя — удачное сочетание вл-астолюбия, сметливости, завистливости и покорности богам. Ахрома-Хафру представили как нареченного брата Хуфу, который юные го— ды провел в жреческой школе храма Ра. Выдать нубийца за жителя Кемта не— легко, и Хафра первое время не покидал пределов дворца. Потом выход был найден: слой румян, накладная борода… Издалека нубийские черты лица владыки, оставшегося рабом, не бросались в глаза. А вблизи… Владыку видят не таким, каков он на самом деле, а таким, каким его изображают художники, скульпторы, писцы, сказители. Они должны были создать Хафру для народа Кемта. И создали. Я был среди них. Более того: я создал новый канон. Наверно, мой поступок достоин презрения, но тогда все виделось мне в ином свете, а многого я просто не понимал. Судите сами. Помню: из тронного зала меня вывели все те же слуги, посадили в по— возку и куда-то долго везли. Соображал я плохо и весь дрожал. Забылся тяжелым сном и очнулся в комнате с широким окном, затянутым тонкой брон— зовой сеткой. В этой комнате я провел десять дней, не видя никого, кроме рабов, приносивших мне еду и воду. Силы вернулись ко мне, но на душе бы— ло тяжело. Лишь на одиннадцатый день вместо раба на пороге появилась девушка с черными волосами и тонкими руками. — Кто ты? — спросил я. — Иддиба, рабыня дочери верховного сановника Фалеха. Госпожа хочет видеть тебя. Мы вышли в сад. Рабыня быстро шла по запутанным тропинкам. Деревья расступились, открыв небольшой пруд с белыми кувшинками. В воздухе про— пела стрела и вонзилась в ствол акации. Возле пруда появилась Юра с лу— ком в руках. — Испугался? — воскликнула она, довольная своей шуткой. — Нет, госпожа. Где я, что все это значит? — Иди за мной, Минхотеп. В дальнем конце сада стояло невысокое строение с решетчатыми окнами. Вслед за Юрой я вступил в сводчатое помещение, пол которого был устлан мягкими циновками. — Здесь все для тебя, Минхотеп, — сказала Юра. — Но помни: ты обещал мне скульптуру. Я огляделся в восхищении. Какой скульптор остался бы равнодушным при виде великолепно оборудованной мастерской? Здесь были тяжелые медные пи— лы с резными рукоятями, сверлильные трубки, нефритовые кувалды, бронзо— вые стамески, полировочный песок из Магхара и драгоценные резцы с алма— зами. На деревянных подпорках стояли две заготовки для парадных статуй: одна из белого мрамора, другая из редкого пятнистого мрамора «митт», ко— торый впоследствии назвали «камнем Хафры». У окна я увидел и две глиня— ные заготовки. Теперь я понял, чем был вызван мой вынужденный переезд в имение Фалеха. Срочность заказа фараона заставила верховного сановника создать у себя эту мастерскую. Впоследствии мне стала ясной и дальняя цель заказа Царя царей, цель, о которой в то время я не мог и догады— ваться. — Эти инструменты — подарок отца, — сказала Юра, — а лучшие подмас— терья помогут тебе выполнить заказ Великого Дома и… обещание, которое ты дал мне. Я понял, что она многого не знает, и решил не открывать ей того, чему сам стал свидетелем. — Мое сердце у твоих ног, госпожа, — сказал я. С этого дня я начал работать над двумя статуями под неусыпным наблюдением подмастерьев Хирама и Джхути, которых с удовольствием колотил при каждом удобном случае. Работал быстро. Если одну из скульптур — фараона — над— лежало выполнить, точно соблюдая все каноны, то вторую никто не мог по— мешать мне высечь так, как я хотел. Работая, я размышлял о том, что умею, оказывается, меньше, чем какой-нибудь раб из Вавилона. Как-то Рао— ми показывал мне привезенную с далекого севера вещицу: вырезанную из кости головку девушки. Лицо северной красавицы, удлиненное, с острым профилем. В то время я не смел признаться самому себе, что никогда не видел лица более прекрасного, и упорно твердил, что это работа варвара, что даже смотреть на нее — кощунство… Когда обе статуи были почти готовы, я бросил работу. С утра до ночи бродил по саду, хотел видеть Юру и встретил ее в одном из коридоров дворца. Вероятно, я выглядел довольно странно, потому что Юра подбежала ко мне: — Что случилось, Минхотеп? — Я почти закончил работу. Осталось самое важное, мне хочется, госпо— жа, чтобы ты была со мной, Мы вернулись в мастерскую, и, усадив Юру у окна, я приступил к рабо— те. Подмастерья пыхтели у меня за спиной, я чувствовал на себе их подоз— рительные взгляды. Иддиба принесла еду, мы немного поели и продолжили работу. Юра уснула, и лишь тогда до меня дошло, что уже ночь. Я разбудил Юру, проводил ее во дворец. Вернулся и прогнал подмастерьев. Они вышли и встали у дверей: было слышно, как они переговаривались. Я работал до утра. В окне брезжил свет зари, когда я забылся тяжелым сном, полным кошмарных сновидений, Проснувшись, прежде всего увидел серые от ярости лица подмастерьев, а затем — Юру. Девушка смотрела на свое изваяние с испугом, сложив руки у подбородка. — Минхотеп… Что ты сделал, Минхотеп? — тихо сказала она. И только тогда, увидев свою работу при ярком дневном свете, я понял, что сотворил чудо. Мраморная Юра была живой. Лицо казалось грустным, уг— лы рта были опущены, в них затаилась обида. Это лицо можно было узнать среди тысяч одноликих парадных статуй, потому что только оно жило своей, а не чужой жизнью. Да, это было чудо. И святотатство. Я надеялся найти в глазах Юры признание своей победы, но прочел в них лишь испуг. — Ты сошел с ума, Минхотеп, — прошептала она. Открылась дверь, и Юра исчезла. — Господин, — мрачно сказал тощий Хирам, — мы не можем оставаться здесь. — Убирайтесь, — приказал я. Они вышли из мастерской на цыпочках, стараясь не касаться ни одного предмета. Отныне моя душа была предназначена Гатгару. Я знал, что обре— чен, но расставаться с жизнью мне Не хотелось. И я понял, что должен де— лать. Увидел единственный способ, который мог не только спасти меня, но дать возможность создавать, я уже знал, какое это счастье — лепить людей так, как хочет душа. Позавтракав плодами, запер дверь мастерской, взял резец и подошел к незаконченной статуе Хафры. Работал до вечера, а когда голод и усталость взяли верх, пошел во дворец в надежде найти Фалеха. У порога мастерской я натолкнулся на Хирама. Пес, оказывается, стерег меня, как раба. — Мне нужно видеть верховного сановника, — сказал я. Хирам быстро за— лопотал, и я с трудом понял из его скороговорки, что Фалех в Меннефере, а завтра Царь царей, божественный Хафра, почтит своим присутствием дво— рец верховного сановника. Такая удача мне и не снилась. — Принеси еды, — потребовал я и вернулся в мастерскую. Отдохнув, взялся за работу и завершил ее лишь поздней ночью. Утром, выйдя в сад, я увидел, что он полон людей: воинов, сановников, жрецов. Меня окликнул жрец и призвал именем Великого Дома во дворец. В большом зале стояло царское возвышение. Ахром-Хафра сидел на троне так непринужденно, будто на самом деле занял это место по праву рожде— ния. Его лицо показалось мне более светлым, чем раньше. Приглядевшись, я понял, что это искусно наложенный грим. Рядом с фараоном стояли Фалех и верховный жрец. Нужно было пасть на колени, но я стоял столбом: ноги от— казывались сгибаться. Хафра усмехнулся: — Ты, я вижу, не вполне оправился после болезни. Только этим я могу объяснить, что моя статуя еще не готова. — Она готова, о владыка, — сказал я. — Она высечена из мрамора «митт»… — Мы придем в мастерскую после совета, — кивнул Хафра. Совет воена— чальников затянулся, и фараон со свитой появился в мастерской, когда солнце стояло у самой черты горизонта. В свите Хафры не было жрецов, и сам Царь царей выглядел рассерженным. Теперь моя жизнь зависела от слу— чая. Фараон подошел к своей статуе и не смог сдержать возгласа восхищения. Хафра был высечен сидящим на троне. Руки со сжатыми кулаками лежали на коленях. Голова, покрытая царским платком, гордо поднята кверху. Прямой нос, прижатые к голове уши и клиновидная бородка придавали лицу нубийца черты, которые делали фараона уроженцем Кемта! Хафра бросил на меня один только взгляд, и я понял, что спасен. — Это я, — коротко сказал Царь царей. Что ж, это оказалось правдой. С того дня Хафра стал таким, каким был изображен. Дворцовые умельцы изготовили изумительной работы маску, о су— ществовании которой знали очень немногие, а те, кто догадывался, не сме— ли говорить. Все дальнейшие изображения фараона, кто бы ни делал их, бы— ли лишь точной копией моей работы. Мной действительно был создан канон. Я не думал об этом, спасая свою жизнь, но так получилось: я, скульптор Минхотеп, сотворил того Хафру, какого тридцать лет знал и любил народ Кемта… Насмотревшись на собственное изображение, Хафра подошел к статуе Юры. Он стоял перед ней очень долго. Солнце зашло, мастерская погрузилась в полумрак. Хафра громко сказал: — Девушка прекрасна. Кто она? — Это скульптура моей дочери Юры, о владыка, — ответил Фалех, — но я нахожу… — Почему я раньше не видел твоей дочери? — прервал его Хафра. — Ты не приводил ее в мой дворец? Помолчав, он добавил: — Мы поговорим о ней позднее, сановник. Фалех поклонился. Фараон обратился ко мне: — Я доволен, Минхотеп. И велю выставить свою статую в тронном зале в Меннефере. Тебе поручаю начать строить в городе мертвых усыпальницу, достойную Царя царей. В помощь я вызвал из Она строителя Ментаха. С этими словами Хафра покинул мастерскую. После ухода фараона я долго искал Юру в саду и во дворце. Вернулся к себе и здесь застал Иддибу. — Где твоя госпожа? — воскликнул я. — Госпожа, — голос Иддибы дрожал, — не сможет увидеться с тобой. Моя госпожа — невеста Великого Дома. Это решилось сейчас. Мы переезжаем в Меннефер. Госпожа велела передать тебе амулет. Просила, чтобы ты всегда носил его в память о ней. Я увидел тонкую золотую пластинку на цепочке. На одной стороне амуле— та было выбито имя Озириса, на другой — божество сфинкса. Изумительная древняя работа. Неожиданно мне показалось, что сфинкс улыбается странной и непонятной улыбкой. Улыбкой нубийца… Наступил вечер, но в пещере было довольно светло, потому что взошла луна. В ее свете можно было разглядеть жалкое ложе отшельника, несколько кувшинов с водой и пищей. Минхотеп лежал, закрыв глаза. Отшельник стоял над ним, сложив на гру— ди короткие руки. Хатор, сидя подле Минхотепа на коленях, смачивал лоб скульптора влажной тряпочкой. Отшельник нарушил молчание: — Учитель ваш ослаб. Пусть отдохнет. Я продолжу его рассказ. — И, увидев удивленные лица юношей, добавил: — Да, я — Ментах, бывший зодчий фараона, строитель царской усыпальницы. Хатор так и впился взглядом в хмурое скуластое лицо отшельника. Он верил каждому слову учителя и ждал продолжения. Сетеб притаился в глубине пещеры. Он тоже слушал, но что, кроме стра— ха, ощущал Сетеб в себе? Еще и еще раз повторял он это страшное слово «святотатство» и видел, как душа его, обливаясь кровью, попадает в лапы Амамат, обреченная на вечные муки. А отшельник, чьи не утратившие зоркости глаза заметили эту внутреннюю борьбу, начал говорить медленно, обращаясь, казалось, не к ученикам, а к Минхотепу. Жреческая школа в Оне — лучшая в Кемте. Я попал туда в детстве. Дол— жен был стать жрецом. Ничего не знал о своих родителях. Мне сказали только, что они были убиты. Война! Орды нубийцев напали на Верхний Кемт. Многих убили. Многих. Меня учили, как устроен мир. Учили десятикратности человеческого «я». Учили, что нет людей выше жрецов. Учили повиноваться только гласу богов. Не учили меня одному: искусству строителя. Должно быть, великий Тот « в доброте своей сам обучил меня этому. Мне исполнилось шестнадцать. По моим указаниям перестроили правое крыло храма Ра. Я заслужил величайшую милость наставников. Был посвящен в первую ступень жреческого сана. Стал жрецом и продолжал оставаться строителем, В девятнадцать я прошел вторую ступень посвящения. Знал все, что может знать жрец. И кроме того, у меня был талант. Я скрывал свое презрение ко всему, чему меня учили. У меня не было друзей. Все дни я проводил в работе и молениях. Наставники не могли нарадоваться моему усердию. А между тем я был лицемером и вольнодумцем. Я не верил! Нет, не в богов, но в людей, их представлявших. Впрочем, я готов был и от богов отказаться. Боги, которые прощают зло, — какой в них толк? Однажды меня призвал к себе верховный жрец Ханусенеб. — Слушай, Ментах, — сказал он, — Великий Дом, прослышав о твоих та— лантах, повелел мне подготовить тебя к строительству царской усыпальни— цы. Завтра ты отправишься в Меннефер. Путешествие из Она в столицу оказалось легче, чем я ожидал. Меннефер привел меня в восторг. Дворцы знати, лачуги бальзамировщиков, ремеслен— ников, горшечников. Неприступный портик храма Птаха. Островерхий, с кры— латыми сфинксами у входа, дворец фараона. Тронный зал оказался узким, высоким. Потолок его терялся в темноте. Передо мной на возвышении сидел владыка Верхнего и Нижнего Кемта божест— венный Хафра. Аудиенция продолжалась недолго. Я был наполнен впечатлениями. Слова Великого Дома с трудом доходили до моего сознания. Пришел в себя, когда носильщики вынесли меня из Меннефера. Вдалеке показалась вершина пирами— ды Хуфу. Около пирамиды лагерем расположился отряд копейщиков. Дальше слышался шум голосов, метался свет факелов. Это сто десять тысяч рабов — нубийцев, мидийцев, вавилонян — ожидали сигнала к началу работ. Ко мне подошли двое. В одном я узнал жреца храма Птаха. Рядом стоял юноша немногим старше меня. При свете факелов лицо его казалось траурной маской. Я подумал, что такие лица неспособны улыбаться. Юноша смотрел на меня недоверчиво. Его приветствие было холодным. Пожелание долгих лет — нарочитым, неискренним. Он с первого взгляда не понравился мне. Этим юношей был ты, Минхотеп. — Скоро ты переменил свое мнение… — Я думаю, — медленно сказал Ментах, — думаю, вспоминаю и вижу. Пере— до мной растет гора камней… С востока тянется бесконечная вереница лю— дей. В этой массе, будто живые, шевелятся глыбы известняка. Люди как ре— ка. Словно плоты, камни плывут по ее течению. Растет кладка, рядом рас— тет пирамида мертвых тел. Рабов не хватает. Фараон приказывает послать на строительство тридцать тысяч крестьян-должников. Свободных землепаш— цев, принужденных умереть ради величия Хафры. Я думаю, Минхотеп, и эта картина заслоняет от меня другое. Не могу вспомнить, когда мы решили вы— рубить Сфинкса. — Это было, — сказал Минхотеп, — на седьмую осень после начала работ, когда на небе появился Себек. — При чем здесь божественные предзнаменования, Мянхотвп? Мне кажется, это произошло, когда строительство почтил своим присутствием фараон. — Да, ты прав. Ментах… Но дело не только в посещении фараона. Сыг— рало роль появление Себека и еще то, что именно тогда рабы натолкнулись на скалу вблизи заупокойного храма. До этого разве я не старался ка— заться верным подданным? Разве не старался оправдать свое звание царско— го скульптора? Возле пирамиды, которую возводил ты. Ментах, я построил храм, впервые пробуя свои силы в строительстве. Внутренние стены храма облицевал полированными плитами из розового гранита, а в залах установил семьдесят фигур фараона из диорита, гранита, мрамора. И все скульптуры были подобны той, что я создал когда-то во дворце верховного сановника. Да иначе и нельзя было. Хафру дозволено было изображать только так, Ник— то и не представлял себе Царя царей иным. Народ любил владыку — ведь все великие дела приписывались ему. Он был для жителей Кемта как отец род— ной, этот нареченный брат Хуфу. Его и боялись, как боятся отца, строго— го, но справедливого… Я ничего не забыл, Ментах, ты это хорошо знал, ведь мы часто говорили об этом, я ничего не забыл и не простил, но я ждал. Хотел, чтобы весь Кемт увидел, кому поклоняется. Храм был готов, когда пирамида поднялась от земли на сто локтей. Сто— ял месяц паопи, Яро только что разлился, и к востоку от города мертвых виднелись покрытые мутной красной водой поля. Жрецы устроили у пирамиды жертвоприношение в момент восхода звезды Сотис. И тогда пронеслась весть: по пути из Сильсилэ, после молений богу Яро, строительство почтит своим присутствием владыка Верхнего и Нижнего Кемта. Мы встречали Хафру, распростершись на песке у заупокойного храма. Помнишь, Ментах, ты старался разглядеть лицо нубийца сквозь тончайшую маску? Я не смотрел на Хафру, нет, я видел только молодую прекрасную женщину, стоявшую позади фараона. Это была Юра! Она видела меня, но, ка— залось, не замечала моего волнения. Лицо ее оставалось бесстрастным, оно совсем не было похоже на то милое, полное юной радости лицо, которое я запечатлел в мраморе и ради которого совершил святотатство. Явилось ли посещение Хафры каплей, переполнившей чашу? Я ненавидел фараона, но дело было не во мне одном. Речь шла о Кемте, о попранной чести страны, об осквернении богов. О людях, которые поклонялись не доб— рому, но строгому владыке, а жестокому властолюбцу. Беседы с тобой. Мен— тах, укрепили мой дух. К истине через святотатство, говорил Раоми. А ты, Ментах, сказал, что «Книга Меонг» придумана жрецами. Есть один смысл в искусстве, говорил ты, этот смысл — правда. И в тот день, когда фараон, чрезвычайно довольный, отбыл в Меннефер, нам откры— лась правда. Царский кортеж медленно исчез в песках, и с ним навсегда исчезла Юра, больше я не видел ее. Еще утром я велел копать почву в двух хетах от храма, чтобы начать оттуда закладку стены, опоясывающей усыпальницу. Солнце только-только опустилось. Мы с тобой, Ментах, стояли на холме и смотрели, как рабы за— полняют камнями очередной ряд пирамиды. Я увидел надсмотрщика, который поднимался к нам и что-то кричал на бегу. Рабы у храма перестали копать, они стояли и смотрели в нашу сторону. Надсмотрщик вбежал на холм. — Господин, — обратился он ко мне, — мы натолкнулись на скалу. — Велика ли скала? — спросил я. — Не знаю, господин. — Выкопайте землю вокруг, узнайте размеры и форму. Надсмотрщик побе— жал вниз, а ты. Ментах, удивленно спросил: — Зачем тебе понадобилось окапывать скалу, Минхотеп? — Я и сам не знал, мне казалось, что скала натолкнет меня на мысль, которую я искал долгие годы. Рабы поволокли корзины с песком, скала ста— ла медленно показывать свои шероховатые грани. И тогда, Ментах, ты схва— тил меня за руку. Помнишь? Ты прошептал: «Смотри, Минхотеп, это Себе к…» Запад полыхал багрянцем, и в этой расплавленной массе плавала, дрожа, желтоватая крупинка. — Это Себек, он светит нам, Минхотеп! Редко кто может похвастать, что видел его. Говорят, что людям, увидевшим Себек, открывается правда! И мы, не сговариваясь, посмотрели туда, где из-под песка появлялись контуры скалы. Мы вместе подумали об одном, и я сказал: — Статуя? Ты покачал головой: — Сфинкс! Прошло несколько дней, и скала, окруженная копошащимися рабами, чер— ной львицей легла меж изрытых дюн. Ее массивная бесформенная голова с тоскливой ненавистью смотрела на восток. Тогда, Ментах, ты сказал: — Себек дарит нам Сфинкса, которого еще не видел Кемт. Нужно следо— вать естественной линии камня. Придется немного поработать, чтобы при— дать ему совершенную форму. Конечно, если Фалех даст дополнительные средства. У тебя был практичный ум, Ментах. А я думал о том, что мое искусство должно будет проклясть не только фараона, но и то, что стояло за ним, — вековое невежество и страх, тиранию жрецов и сановников, продажность знати. Должно будет показать жалкую природу властителя, запрещавшего на— родные празднества, опустошавшего амбары крестьян, назначавшего непо— сильные налоги — все ради пирамиды. Показать Хафру в его истинном обли— ке. Помнишь, Ментах, как мы обсуждали подробности? Неожиданно ты помрач— нел. Минхотеп, сказал ты, нам не дадут довести дело до конца. Подмас— терья мигом поймут, какого Сфинкса мы задумали ставить в городе мертвых. Остальное не нужно даже воображать. — Необходимость — сестра мудрости, — сказал отшельник. — Как сохра— нить Сфинкса для тех, кто придет после нас? Я вспомнил маску на лице Хафры, о которой рассказывал ты, Минхотеп. Подумал: не закрыть ли и нам лицо Сфинкса алебастровой маской? Умело наложенные слои алебастра прида— дут статуе кемтские черты и выражение лживого величия. Раскрасить по ка— нонам: лицо коричневой охрой, бороду — синайской чернью, головной платок — синим шессилитом и ракушечной потравой. Такой Сфинкс ни у кого не вы— зовет подозрений. Но пройдет время. Зной и ветер раскрошат тонкую але— бастровую корку. Тогда весь Кемт увидит, какое коварное существо охраня— ло великие пирамиды. Но жрецы уже не смогут отдать приказ распилить Сфинкса на плиты. Время обожествит в их глазах кощунственную вольность царских строителей… Отшельник вскочил на ноги и, порывшись в темном углу пещеры, вернулся со свитком папируса. Ментах бережно расправил папирус, и Хатор увидел чертежи и рисунки львиного Сфинкса. — Таким мы высекли Сфинкса спустя шесть лет, — сказал Ментах, — Смот— рите, юноши… Рука вашего учителя изобразила Сфинкса в алебастровой маске. Какое благородство на лице владыки двух стран! Вспомните «Книгу Меонг» и сверьте пропорции. Они не нарушены. Ментах передвинул изображение и открыл новый рисунок. Хатор вскрикнул от изумления. Черты Сфинкса неузнаваемо изменились. Это был не Хафра — отец Кемта, верный защитник народа, это был другой Хафра, правду о кото— ром Хатор узнал сейчас. — Сфинкс без маски, — сказал отшельник. — Таким он должен был стать тысячу лун спустя. Вглядитесь в лицо фараона. Какое безволие, подлость, какая жестокость… А улыбка? Разве не смеется Хафра над легковерием на— рода? — Прости, господин, — Хатор дотронулся пальцем до рисунка. — Никто никогда не говорил нам, что близ пирамиды Великого Дома стоит Сфинкс. — Время обогнало наши стремления, — сказал Минхотеп. — Скала поддава— лась с большим трудом. Пришлось вырубить в ней многочисленные уступы, замуровать щели, чтобы придать камню монолитность. Шесть лет… Наконец рабы сняли леса, и Сфинкс стал виден на много хетов вокруг. Величие его подавляло всех, даже тех, кто недавно обтачивал бронзовым скребком когти льва. Слухи быстрее ветра неслись через пустыню и гнали в город мертвых тысячи любопытных. Мы с нетерпением ждали Хафру, чье имя было дважды высечено на подно— жии Сфинкса. В полдень мы с тобой. Ментах, вместе с начальником стражи и мастерами встречали Царя царей. Хафра говорил с нами приветливо, изволил слегка наклонить голову. Но тут я увидел Хирама, который что-то шептал верховному жрецу. Жрец приблизился к фараону и сказал несколько слов. В это время Хирам с группой мастеров начали взбираться на Плечо Сфинкса, Хирам первым ударил киркой по лицу Сфинкса. Алебастр посыпался. Кирки все глубже вгрызались в хрупкое покрытие, и второй лик фараона начал медленно выступать из камня. Статуя ожила, линия подбородка и скул зак— руглилась, глаза расширились, брови взметнулись вверх. Рот, строгая ли— ния которого ранее дышала отрешенностью от всего земного, расплылся в улыбке, хищно вздернулись ноздри широкого носа. Хафра, подавшись вперед, визгливо прокричал: — Не вижу! Я ничего не вижу! И он действительно больше не увидел Сфинкса, потому что за одну ночь рабы засыпали Сфинкса. Землю на том месте, где была голова нубийца, рабы утоптали… Сам я не видел, мне рассказал обо всем начальник дворцовой стражи, когда я ожидал в темнице решения Хафры. Мне грозила смерть, но Царь царей проявил милосердие… Я остался один. Тебя, Ментах, не было со мной ни тогда, ни после, когда объявили приговор, и меня сослали на соляные копи Каграта. — Я бежал, — коротко сказал отшельник и, поскольку Минхотеп молчал, продолжал: — Хирам с мастерами полез на плечо Сфинкса. Я понял, что наши дни сочтены, и сделал тебе знак, Минхотеп. Ты не видел. Тогда я побежал. Никто не замечал меня. Все смотрели на меняющееся лицо Сфинкса. Я ушел в пустыню. Бродил по ней, как шакал, в поисках пищи и воды. Несколько месяцев спустя вернулся в Меннефер. Узнал, что бывший царский скульптор Минхотеп сослан куда-то по решению суда жрецов. Из отдельных фраз, намеков, случайных слов я понял, что произошло в городе мертвых. Там было в тот день больше ста тысяч человек. Рабы, крестьяне, воины, жрецы. Почти все они погибли. Рабы — в Ливийской пустыне, куда их погна— ли, как стадо. Крестьян забили насмерть, сгноили в каменоломнях Турры. Такой была цена царского спокойствия. Хватали всех в слепом стремлении уничтожить любого, кто видел. Я ушел из Меннефера. Скитался. В каждой деревне рассказывал легенды о фараоне, об искусстве, о Сфинксе. Рассказывал о тебе, Минхотеп. Некото— рые верили. Большинство — нет. Крепким было убеждение в непогрешимости фараона. Но все же, все же… Шли годы. Я ослаб. Не мог больше скитаться. Но и жить с людьми не хо— тел. Подчиняться тому, кого осмеял? Пришел сюда. Лишь за пищей и водой хожу на запад, к Яро. Я сделал, что мог, Минхотеп. Пойди в любое селение Дельты или Верхне— го Кемта. Везде ты сможешь услышать передаваемую шепотом легенду, как фараон пошел против воли Озириса, запретил празднества, унижал крестьян, осквернил землю города мертвых. И как Озирис велел показать всем лик то— го человека, которого называют Великим Домом. Ничье имя не будет назва— но, Никто не скажет о Сфинксе. Но все намеки будут понятны для каждого, кто захочет понять. Единственная мысль терзала меня. Я думал, что предал тебя, Минхотеп. Был уверен, что ты погиб. И вот — ты жив! Сегодня, Минхотеп, я стал счастливым… Ментах опустился на колени перед скульптором и провел ладонью по его лбу. Хатор не смог сдержать рыдания. Отшельник встал, дотронулся рукой до груди юноши: — Ты знаешь теперь историю своего учителя. Назови его святотатцем. — Нет! — Хатор отпрянул, но тут же, будто очнувшись, опустился на земляной пол пещеры и тихо добавил: — Не знаю, — Хороший ответ, юноша, — одобрил Ментах. — Я тоже не знаю, хотя с той поры прошло много лет. Мы нарушили каноны — это грех. Мы ненавидели Царя царей — это грех. Но каноны придуманы жрецами. А Царь царей — ти— ран. Подумай, могли ли мы поступить иначе? — Не знаю, — повторил Хатор. — А твой друг и брат знает, — сказал Ментах. Только теперь Хатор уви— дел, что Сетеба нет в пещере. — Бежал, — сказал Ментах, — и это хорошо. Было бы хуже, если бы он предал вас уже в Меннефере. — Помолчав, отшельник добавил: — Ты понял теперь, почему твой учитель идет в столицу? — Суд, — пробормотал Хатор. — Суд над мертвым… На шестидесятый день после смерти фараона все подступы к Меннеферу были забиты толпами людей, пришедших из Верхнего и Нижнего Кемта, из Си— ная и Ливийских владений. Люди жили под открытым небом, проводя дни в молениях, спорах, разговорах, драках, благочестии и разврате. В заупокойном храме Хафры стоял саркофаг с мумией фараона. Круглые сутки не смолкали здесь стоны и вопли, приносились жертвы Озирису и Ану— бису, В царском дворце верховный сановник вместе с царицей Юрой и сы— ном-наследником Менкау-Ра обсуждали план погребальных шествий и корона— ции нового владыки. В узкой и высокой келье храма Птаха смуглый юноша, преклонив колени перед жрецом Пахором, молил бога простить ему тяжкий грех. Это был Се— теб. Долгий переход совершенно истощил его, и только глаза голодно свер— кали из-под слипшихся на лбу волос. Пахор слушал сбивчивый рассказ юноши с удивлением и затаенной ра— достью. Он знал, какие выгоды сулит ему поимка святотатца. Упустить слу— чай подняться на следующую ступень посвящения было бы глупо. — Преступление твое, — пропел Пахор с фальшивой тоской в голосе, — это преступление чревозвездной Нут. Нелегко будет очистить твоего бо— жественного Ка от скверны. — Я искуплю, искуплю! — твердил Сетеб, ползая у ног жреца. Пахор поставил перед юношей кувшин с молоком, прикрытый лепешками. Сетеб набросился на еду. Он уже был уверен в том, что жрец вызволит его душу из пасти Амамат. Великий Дом — воплощение добра и справедливости. Верить в легенду о Сфинксе может только безумец или враг народа Кемта. Когда Сетеб уснул, Пахор задул светильник и вышел из кельи. Смеркалось, нужно было торопиться, скоро верховный жрец Иссахар отбу— дет в царский дворец, чтобы попасть к церемонии отхода наследника ко сну. Плотно запахнув плащ, жрец направился к ступеням главного входа. Четверо рабов пронесли перед храмом черные носилки, и Пахор вздрогнул: дурной знак — встретить носилки бальзамировщика. И чтобы отвести предз— наменование, незаметно плюнул на ладонь. Медленно покачиваясь на плечах рослых рабов, носилки свернули в пере— улок, где, окруженный высоким забором, стоял дом знаменитого бальзами— ровщика Сархаддоиа. Заскрипели массивные петли ворот, и траурная процес— сия скрылась в затененной навесами глубине двора. Опустив носилки, рабы присели на корточки, но перед ними вырос могучий Сархаддон и велел уби— раться. Привычным движением бальзамировщик сдернул с носилок покрывало и усмехнулся. Минхотеп лежал неподвижно, глаза его были закрыты. Сархаддон хлопнул в ладоши. Из дома выбежали слуги, скульптора внесли в низкое ка— менное помещение, где в центре прямоугольной комнаты стоял большой, оби— тый медью стол. Рослый нубиец выкладывал на нем толстый слой веток, пе— ресыпая их рубленой соломой. Минхотепа уложили на стол. Все вышли, оста— лись только Сархаддон и Хатор. Минхотеп открыл глаза. — Ну вот, — сказал он, слезая со стола, — разве можно верить сказкам о том, что стол бальзамировщика — это дверь в царство Озириса? — Я заткнул бы рты моих мастеров тряпками, но это не поможет, — мрач— но сказал Сархаддон. — Предательство, доносы, подкуп — вот зараза, кото— рая страшнее чумы. Так говорил мой отец, и он был прав. — Да, Нормат знал, что такое предательство, — согласился Минхотеп, — но он знал также, что такое дружба. Иначе разве я нашел бы приют в этой стохрамной тюрьме? — Твой ученик едва не поплатился жизнью, когда забрался ко мне в дом. Только узнав амулет со сфинксом, я понял, что должен помочь. Слава Ози— рису, теперь мы оба в безопасности. Вечерний прием закончился. Слуги гасили светильники в малом тронном зале. Другие собирали в корзины благовонные травы, разбросанные по мра— морным ступеням между колоннами. Утром траву отнесут в храмы, где жажду— щие исцеления станут прикладывать к ранам сухие пучки. В зале остались двое: царевич Менкау-Ра и верховный жрец Иссахар. — …Он опасен, хотя опасность можно предотвратить, — хрипел жрец. — Мне достоверно известно, что преступник скрывается близ Меннефера. Мы ищем пути для того, чтобы оградить церемонию от возможных случайностей. Внутренняя охрана с этой задачей не справится. Безопасность владыки должна находиться в надежных руках, А эти руки можно найти среди рев— ностных слуг Озириса и Птаха. Стража должна перейти в подчинение жрецов. Верховный сановник не способен вернуть Кемту былое спокойствие. — Вот как! — воскликнул царевич. — Не способен? Так знай же, что преступник, о котором идет речь, пойман. Он находится сейчас в доме бальзамировщика Сархаддона. Стоит мне приказать, и от него останется безмолвная мумия. И не о чем будет беспокоиться. Хитрость Менкау-Ра унаследовал от нубийца, подумал жрец. Придав лицу горестное выражение, Иссахар сказал: — Что я слышал? Неужели в Кемте забыты законы великой Девятки. Убить того, кто находится под защитой самого Озириса? Царевич нервно закусил губу. О какой защите идет речь, если на чашу весов положено бессмертие отца? Неужели этот жрец, которого боялся и не— навидел отец, будет распоряжаться и им, будущим фараоном Менкау-Ра? Нас— ледник вспомнил детство, вспомнил день, когда увидел отца, божественного сына Ра, могущественного Хафру ползающим на коленях перед Иссахаром. — Законы великой Девятки? Я должен знать о них! — заявил царевич. — Знать законы — желание, достойное будущего владыки Кемта, — сказал Иссахар с подобострастием. — Законы гласят: кто в день Суда над мертвым хочет потребовать отмщения, носит в себе частицу божественного гнева Го— ра. Он неприкосновенен. Нужно убедить святотатца отказаться от Суда. Он будет упрям. Придется пустить в ход золото, сыграть на тщеславии. Можно и оставить его в покое — пусть говорит. Имя Хафры столь чисто, что народ может сам расправиться с этим Минхотепом. Но стоит ли так рисковать? Нужно быть полностью уверенным в том, что погребение владыки пройдет как задумано и ничто не помешает Великому Дому стать бессмертным. Нельзя до— пустить, чтобы люди начали сомневаться в том, кому верили безгранично. У нас нет времени, до погребения всего две ночи. Этот шаг — визит царицы к бальзамировщику. — Это необходимо? — царевич не мог уловить связи между предстоящим подкупом мятежного скульптора и визитом матери к Сархаддону. — Так угодно богам, — пояснил Иссахар, давая понять наследнику, что есть вещи, которые навсегда останутся для него тайной. Попрощались они холодно. Меннефер засыпал. Улицы гудели: узкие, стиснутые лавками и мастерски— ми, они пели надрывно, им отвечали ровной басовитой нотой кварталы бога— чей и храмы. Минхотеп долго прислушивался к этой забытой в песках Каграта музыке города фараонов. Воспоминания больше не мучили его, скульптор думал о будущем, и этим будущим был Суд Озириса. Все остальное не имело смысла. Лязг засовов прервал размышления скульптора. Каморка наполнилась дро— жащим светом факелов. Могучая фигура Сархаддона выплыла из темной рамы двери. За дверью угадывались силуэты вооруженных людей. Сархаддон напра— вился к Минхотепу, но на его пути вырос Хатор: — Нас предали! — Что я слышу! — Сархаддон воздел к небу руки и принялся шумно расс— казывать о том, как царская стража уличила его в укрывательстве, но в последний момент, когда он чувствовал уже, что его голова становится слишком тяжелой для рлеч, от него потребовали молчания и отпустили. — Но меня заверили, — продолжал Сархаддон, — что долг гостеприимства не будет нарушен. Клянусь святым карпом… — Веди! — неожиданно сказал Минхотеп. Скульптор подошел к Хатору и, поцеловав его в голову, шепнул: — Если сможешь, беги… В маленьком зале для приема богатых клиентов ярко горели ароматные светильники. Царские храбрецы в черных накидках стояли неподвижно у стен. В большом золоченом кресле сидела высокая полная женщина в дорогих сирийских тканях, усыпанных хризолитовым бисером. Ее часто мигающие гла— за выдавали волнение, которому она и сама удивлялась. «Неужели этот дряхлый старик с взлохмаченной шевелюрой — Минхотеп? — думала царица Юра. — Как странно, ведь я любила его когда-то. И спасла его от смерти, когда взбешенный Хафра хотел уничтожить безумца. А теперь прошлое вернулось…» Она вспомнила слова, сказанные Иссахаром перед этим странным визитом к грязному бальзамировщику. — Нет ничего страшнее Суда Озириса. Он дает право, установленное и охраняемое богами. Каждый может воспользоваться этим правом. Но никто еще не воспользовался им, потому что для каждого из смертных Великий Дом — воплощение мудрости и справедливости. Но Минхотеп не способен увидеть божественное сияние, окружающее непогрешимого Хафру. Он способен обви— нить, вызвать смуту. Наши молитвы не остановили его. Пусть же материнс— кая сила Изиды, поможет тебе обезвредить жало скорпиона. Минхотеп подошел к креслу и едва удержался от крика. Перед ним была его статуя из белого мрамора. Нежный овал почти живого лица, каждая чер— точка которого переполнена быстротекущим временем. Неожиданно статуя ожила, и лицо обмякло, расплылось под слоем румян, потускнело. Царица Юра — он узнавал ее и не узнавал. — Великий Ра решил, что мы должны встретиться сейчас… зачем? — ска— зал Минхотеп, отступив. — Ты не знаешь? Голос… Нет, это не голос Юры, Минхотеп покачал головой, и царице показалось, что скульптор сказал «нет». — Суд, — сказала она. — Через два дня у гробницы Великого Дома ты выйдешь к судьям и произнесешь: «О Гор, великое солнце!» — Открыть народу правду, — Минхотеп сжал кулаки, — это единственное, что я могу сделать. Сказать, что лик, который каждодневно лицезреют на фресках, барельефах, статуях — не лик владыки, а только маска. Сказать, что владыка был тираном, что он, а не его подданные виновны в бедствиях народа. Проклятие богов… — Богов? Ты отрекся от них! — Нет! Я знаю — боги желают Суда! За твою разбитую жизнь… — Я царица! Я мать! Мой сын должен стать владыкой Кемта, и ему не придется носить на лице маску. Ни он, ни я никогда не думали о себе. Твоя правда, Минхотеп, вызовет смуту. Но ведь Суд может обратиться и против тебя. Вторично я не смогу спасти тебя, Минхотеп… Боги говорят, жизнь — это покорность. — А жестокость, подлость — это тоже от богов? — Ты похож на Сфинкса, — царица утомленно откинулась в кресле. — Думаешь о долге и забываешь о людях. — Сфинкс, — Минхотеп неожиданно улыбнулся. — Сфинксэто правда. Ког— да-нибудь ветры развеют песок… — Минхотеп… Забвение Хафры — это и твое забвение. Ведь это ты воз— высил его своим искусством. Его лицо — твое создание. Значит, и твое имя исчезнет со скульптур и рельефов. Юра была уверена, что сыграла на самой чувствительной струнке в душе Минхотепа. Ее намек слишком прозрачен. — Есть вещи, — сказал Минхотеп, повторив слова Ментаха, — которые прочнее пирамид. Человеческая память… Царица вздрогнула. Давая понять, что визит закончен, она медленно поднялась и хлопнула в ладоши. Вбежали служанки и закутали царицу в тя— желую накидку. — Помнишь, Минхотеп, — сказала Юра, — однажды во дворце моего отца я передала тебе амулет? — Он всегда со мной. — Пришли его мне, когда поймешь. Я буду знать. Прощай. Она вышла. Царские храбрецы с топотом двинулись вслед. Скульптор остался один в пустом зале. Для Сетеба настали спокойные размеренные дни: он молился Птаху, а в остальное время возился с испорченной каким-то подмастерьем глыбой мра— мора. Вечером являлся Пахор и вел с Сетебом беседы о покорности и вер— ности богам Кемта. — Мне жаль тебя, юноша, — сказал жрец однажды. — Я услышал голос: «Молитвы твои не доходят до великой Девятки, ибо тот, за кого ты мо— лишься, связан паутиной Сета с тем, кто покинул дорогу истины. Пусть бросит он в святотатца гарпун Гора и пусть скажет: я пронзаю того, кто замышляет против Озириса»… Дела, а не молитвы спасут твою душу. Сетеб склонил голову. Он понял, чего ждет от него жрец. Пахор протя— нул Сетебу нож. — Это оружие выковано из бронзы, которая упала со шлема Гора, пронза— ющего гиппопотама. Нож этот не знал промаха в руке жреца, когда приноси— лись жертвы Птаху. Пусть он будет точен и в твоей руке. Сетеб взял клинок, укололся и вскрикнул. — А теперь идем, — сказал Пахор. — Боги ждут. В последнюю ночь перед Судом Хатор не мог заснуть. В каморке, где он жил теперь один, было сыро и смрадно. Хатор думал об учителе. Со вчераш— него вечера, после визита знатной женщины, скульптор стал почетным гос— тем в доме Сархаддона. Ему отвели лучшие комнаты, но Хатору в гостепри— имстве было отказано, и даже сам учитель будто забыл о его существова— нии. Хатору казалось, что Минхотеп неспроста избегает встреч с ним, — юноша помнил взволнованный шепот: «Если сможешь, беги!» Но бежать — зна— чит оставить учителя в опасности. Хатор долго ворочался на жесткой подстилке. Вскочил, вышел из камор— ки. Среди навесов послышался шорох, Хатор прижался к стене и похолодел от ужаса: ему показалось, что это бродят беспокойные души мертвых. В лунном свете Хатор увидел человека, который, озираясь, шел к тяжелой, украшенной медными кольцами двери в хозяйские покои. Дверь легко подда— лась нажиму его плеча. Когда неизвестный скрылся в доме, юноша прос— кользнул следом. Незнакомец что-то высматривал. Наконец они оказались в небольшой комнате, устланной мягкими циновками. Человек опустил ниже светильник, который нес в левой руке, и Хатор едва не вскрикнул, узнав Сетеба, склонившегося над спящим скульптором. Сверкнуло лезвие ножа. Хатор метнулся вперед, выхватив из-за пояса тем. Оружие обрушилось на голову убийцы. Сетеб дико закричал и рухнул навзничь. Светильник выпал из его рук и погас. — Учитель! — Хатор бросился к старику. Дом наполнился движением. Крики слуг, шум распахиваемых дверей. Сар— хаддон в сопровождении телохранителей ворвался в спальню, — Что здесь происходит?! — вскричал бальзамировщик. — Убийство в моем доме, о боги! Минхотеп, стоявший на коленях перед Сетебом, поднял голову. — Убийцы — там, — сказал он, с трудом переводя дыхание. — Они убивают в людях самое лучшее — совесть… Старый скульптор замолк на полуслове. Страшная усталость охватила его. Он понял, что все бессмысленно. Цель, которой Минхотеп посвятил жизнь, не стоит тех мук, какие пришлось вынести. Вопреки справедливости он может простить Хафре его зло, потому что более ценным, единственно ценным стали для него ученики. Его мастерство, душа, которую он вложил в них. Теперь остался один Хатор. Нельзя рисковать и его жизнью. Скульптор рванул тонкую золотую цепочку и швырнул амулет к ногам Сар— хаддона. — Передай это… сам знаешь кому, — сказал он. Бальзамировщик схватил амулет и скрылся, окруженный слугами. — Что теперь будет с нами, учитель? — спросил Хатор. — Суд, — сказал Минхотеп. — Но не над мертвым — над живыми… На семьдесят второй день после смерти Великого Дома Кемт являл собой страшную картину запустения и горя. Стоял месяц хойяк, разлив Яро достиг высшей точки, но шадуфы «, перекачивающие воду на сухие поля, без— действовали. В городе мертвых неисчислимые толпы народа с самого утра стояли на коленях, устремив взгляды в сторону заупокойного храма. Оттуда доноси— лось пение: жрецы приносили последнюю перед погребением жертву. Царские храбрецы освободили от людей широкий проход от храма к усыпальнице. Единственная плита, которая должна была после погребения навсегда зак— рыть вход в могилу фараона, держалась в поднятом положении канатом. Минхотепу удалось пробраться близко к помосту у пирамиды, и он в ка— ком-то отупении разглядывал многотысячную толпу. Хатор поддерживал учи— теля за плечи. Юноша был насторожен, угрюм. Он видел перед собой Сетеба, свой занесенный для удара тем, струю крови… А Минхотеп думал. И проклинал себя за слабость. Он совершил глупость, вернув амулет. Минутная слабость прошла, но теперь уже поздно менять ре— шение. Слово дано. Вот они, крестьяне Кемта, стоят на коленях, как стоя— ли всю жизнь. Бедняки, обираемые жрецами и царской казной, замученные и затравленные, но свято верящие, что проклятый богами Хафра — посланец Озириса. Скажи им правду, Минхотеп, и тысячи рук протянутся к тебе, ты— сячи глоток выплеснут на тебя ругань и проклятия, и даже царские храбре— цы не спасут тебя от растерзания. Великая вещь вера, но слепая вера в праведность порока — ужасна. И все-таки Минхотеп промолчит… Пение, доносившееся из храма, стало громче. У начала дороги показа— лась процессия. Во главе ее, держа в руках белокрасную корону царя обеих стран, шел верховный жрец Иссахар. Он ступал медленно, устремив взгляд в одну точку, туда, где у входа в усыпальницу стоял жрец с мечом наизго— товку. Следом на повозке, влекомой буйволами, везли саркофаг, Минхотеп хорошо представлял себе лицо Хафры, скрытое под тремя гробами — гранит— ным, алебастровым и золотым. Лицо тирана, губителя, возможно, и сейчас скрытое под маской. Лицо человека, которого он, Минхотеп, может лишить погребения. Зачем он вернул амулет? Шествие замыкала группа из сорока двух жрецов — это были Судьи над мертвым. Они не пели вместе со всеми — ритуал запрещал Судьям перед на— чалом обряда воздавать хвалу умершему. Но тем с большим рвением они за— поют гимн Озирису, когда признают Царя царей чистым от грехов. Протопали мимо жрецы, саркофаг водрузили на помост. Гул пронесся над долиной: вер— ховный жрец подал знак, и люди встали с колен, речь наследника нужно бы— ло слушать стоя. Минхотеп открыл глаза, встал, опираясь на руку Хатора. Тихо стало вокруг. Менкау-Ра вышел к изголовью саркофага, и в тишине слышен был скрип его сандалий. Минхотеп всматривался в этого человека, думал: какой он? Что общего между ним и тем, кто лежит в гробу, и к кому царевич, сын Юры, обращает сейчас свою молитву? Суд над мертвым начался. Менкау-Ра воздел руки к вершине пирамиды, сказал громко, так, что его слышно было у дальних могил: — Так говорит царь, покоящийся здесь. Я любил тебя, народ Кемта, и все заботы посвящал тебе. Я думал только о твоем благе и твоем счастье, никакое бремя не было для меня слишком тяжелым, никакой труд слишком большим. Я не грабил храмов, не обманывал, не опечалил никого. Никогда не закрывал я уха от голоса истины. Усмешка на лице Минхотепа застыла. Не грабил храмов? О да, если не считать того, что потрачено на строительство пирамиды. Не обманывал? Еще бы, если считать правдой ложь, а истиной — святотатство! Заботы посвящал народу? А кому же еще? Разве не о спокойствии народа заботился Хафра, когда приказал уничтожить всех, кто видел Сфинкса? О воистину благосло— венный владыка! Наследник вернулся к семье, взял за руку царицу. Минхотеп не видел лица Юры: она стояла с низко опущенной головой, сгорбившись, жалкая нес— частная женщина. Из группы Судей вышел Глава — высокий жрец с несоразмерно короткими руками. Опираясь на посох, он приблизился к саркофагу, — Народ Кемта! — воззвал жрец. — Царь твой, лежащий здесь, просит те— бя о почетном погребении. Кто может обвинить умершего в злодействе, кто может упрекнуть его за тягостную жизнь, кому он причинил вред телесный или по имуществу, пусть выйдет и пожалуется на него. Здесь стоят его Судьи, которые решат честно и справедливо, без ненависти и пристрастия. И пусть жалобы будут без ненависти и мстительности! Кто пожалуется лож— но, тот наказание за вымышленную вину навлечет на собственную голову. Но у кого есть справедливое основание для жалобы, пусть тот выйдет без страха и робости! Молчание. А ведь они действуют наверняка, думал Минхотеп. Богам угод— но, чтобы каждого умершего, будь то пекарь или фараон, судили после смерти Судом людей. Сколько раз за малейшую провинность, неуплату налога Судьи отказывали в погребении крестьянину. Ка не может покинуть тело и отправиться на поля Иалу — вечный позор. Но Царь царей… Никто не слы— шал, чтобы его осудили земные Судьи. Кто решится? Да ведь они и не знают ничего о Хафре, эти люди… Еще раз выступил вперед жрец, снова прозвучали над толпой ритуальные слова призыва. Стоявшие далеко не слышали, что говорил жрец, но каждый знал с детства слова обращения, каждый знал: настанет день, и на великом Суде он, как и все, простит Царю царей его грехи. Простит вытоптанные лучниками посевы — Великий Дом не мог знать о такой мелочи. Простит уг— нанного в рабство за долги сына — таковы законы. Простит умерших от го— лода внуков — так повелели боги, а не фараон. Простит все, и встанет на колени, и скажет вслед за Главой Суда: «Войди, оправданный, войди в по— кой1» И будет счастлив: он видел погребение владыки. Минхотеп едва держался на ногах: мир вокруг него начал растекаться расплавленным оловом, пирамида осела. Он оперся на плечо Хатора и в зыб— кой тишине услышал голос, насмешливый, низкий, знакомый: — Великий Озирис, неужели вы все слепы?! Минхотеп невольно шагнул вперед: у края помоста лицом к толпе стоял Ментах. Хитон висел на нем клочьями, борода была спутана. — Я Ментах, бывший царский зодчий, строитель пирамиды! Толпа всколых— нулась. Минхотеп не смел обернуться, оторвать взгляда от лица друга. Озирис не потерпел, думал он, Озирис не потерпел… — Вы все, — продолжал Ментах, — трусливые шакалы. Я жил среди вас. Я знаю все. Знаю, что каждый таит в сердце легенду о Сфинксе. Что сказать вам? Сфинкс у вас под ногами. Копайте! Копайте мотыгами, руками. Копай— те, и вам откроется правда о вашем владыке. Ну! Чего вы ждете?! Ментах побежал к толпе. Иссахар молча поднял два пальца. Никто не увидел, откуда была пущена стрела, она вонзилась в спину отшельника, затрепетала. Ментах упал, и Минхотеп услышал крик, свой крик, смешанный с тысячеголосым воплем толпы. Святотатство! Невиданное святотатство — убийство на Великом Суде! Минхотеп почувствовал боль разрываемых тканей, ощутил в своем сердце острый холодный наконечник. Пирамида рассыпалась на отдельные песчинки, Минхотеп тонул в песчаной реке, кричал, протяги— вая к солнцу слабеющие руки… — Учитель, учитель, — голос Хатора вернул скульптора к жизни. Минхотеп приподнялся на локте, ничего не понимая. Где он? Где Ментах? Стрела… Кровь на песке… В двух шагах плавал в луже крови труп крестьянина. Поодаль — еще и еще. Скульптора затошнило. Он остановил ды— хание, поискал рукой руку Хатора, не нашел. Хатор стоял рядом, но не смотрел на учителя. Минхотеп огляделся. Обморок, вероятно, продолжался долго, потому что Хатор успел перенести скульптора на свободную площадку в десятке хетов от храма. Минхотеп вздрогнул: прямо на него смотрело хищное улыбающееся лицо Ахрома, коричневое широкоскулое лицо нубийца. Оно будто возвышалось прямо из песка, и народ в бесчисленном множестве копошился рядом. Вопили крестьяне и стражники, летели стрелы, на головы людей обрушивались темы и мечи, но никто не уходил, никто не отступал. Сфинкс медленно вырастал из песка. Суд свершился, думал Минхотеп. Суд свершился, потому что легенда о Сфинксе жила в сердцах. Ментах рассчитал верно — Суд свершился, и теперь Кемт навеки проклят, навеки оставлен богами. Неожиданно глухой удар пронесся над долиной, и мгновенно смолкло, застыло все: чья-то неловкая или злая рука перерубила канат, державший на весу плиту у входа в пирамиду. Плита обрушилась и с грохотом закрыла отверстие. Вопль горя и радости, ненависти и ликования вознесся над городом мертвых. Царю царей нечего было ждать теперь от своего народа и от бо— гов: закрытый склеп священен, никто не может открыть его вновь, пирамида останется пустой, тело Хафры обречено позору, а душа — вечным скитаниям по земле. Проклятие Кемту, проклятие Великому Дому, горе, горе. «Ра— дость. Пойдем, — сказал Минхотеп. — Все кончено. Суд свершился. Они уходили на север. Они шли мимо залитых водой полей, мимо скрипя— щих шадуфон, мимо пустых землянок и хижин. Сфинкс был виден долго, но они ни разу не обернулись. ПОСЛЕСЛОВИЕ. Более трех тысячелетий прошло после смерти фараона Хафры. За это вре— мя истлели многие папирусы, потускнели настенные изображения, стерлись фрески. Трудно воспроизвести в деталях события многовековой давности. Но в повести многое — правда. Суд над мертвым — не фантазия, в Древнем царстве такой ритуал действительно имел место. По описанию греческого историка Диодора, случалось и так, что фараону отказывали в праве на погребение. Со временем ритуал Суда применялся все реже, и в Среднем царстве он носил уже сугубо формальный характер. Вот мы и допустили, что Хафра был осужден своим народом. Ведь внутри пирамиды Хафры в Гизэ действительно нет саркофага с его мумией. У большого Сфинкса действи— тельно негроидные черты лица, в то время как древние египтяне придержи— вались очень жестких правил и законов при изображении людей (впрочем, «Книга Меонг» — наша выдумка). И Сфинкс был действительно когда-то зарыт и полностью откопан только в 1817 году. И зарыт Сфинкс был намеренно, потому что, по описанию египтолога Карла Оппеля, «нашли попеременно слой песка и почти в фут высотой слой мелких камней, и все это было так твер— до, что можно было высекать ступени». Менее уверенно можно говорить о том, что Хафра силой сверг с престола Джедефре, но ведь царствование Джедефре действительно было кратковременным, а имя его оказалось стертым с памятников… Все это и дало нам пищу для фантазии. И разве то, о чем шла речь в повести, не могло случиться на самом деле?