Позже понял с горечью, что плот не повезет без когтя – на кой Кащею сдался безногий дурак с пустыми руками? Без когтя и старания Люта будут бессмысленны: костлявая нечисть поглумится, но обещанного не даст.

Навалилось безразличие, глаза высохли, тело устало обмякло. Рука скользнула к поясу, в пальцы уткнулась рукоять ножа. «Пожалуй, выход», – подумал Буслай вяло. Лучше так, чем ползать остаток жизни на брюхе.

Пальцы скользнули дальше и уперлись в кожаный мешочек, чудом уцелевший на крючке. Упитанные бока мешочка услужливо промялись. В мозгу воина полыхнула молния: там же лекарственные травы, что Лют дал еще в горах! Затеплившаяся надежда быстро разгорелась в пожар, охвативший тело.

Откуда силы взялись: Буслай собрал кучу хвороста, терпеливо чиркая трут разжег огонь, долго выдирал подкладку шлема, полоскал клепаный металл в ручье, измучился, пристраивая доспех с водой над огнем.

Из мешочка достал душистые травы, всмотрелся в дикой надежде. Сердце часто-часто бухало, кровь в кончики пальцев приливала жаркими волнами. Связки сушеной травы ломко хрустели, осыпаясь подобием пепла. Средь сухих стеблей попался клубок влажных корней: тугие, как откормленные черви, распираемые соком.

Наморщил лоб – что такое? – но смекнул: травы заварить, а соком белесых корней натереть раны. Предчувствие чуда окутало жаркой волной. Когда же мелькнула мысль, что травы могут не помочь, от страшного разочарования едва не отшвырнул шлем с греющейся водой.

С трудом взял себя в руки, дождался, когда над водой завьюжит спираль пара, а гладь зарябит пузырями. Махом швырнул охапку трав. Шлем забило под завязку, и он притопил траву палкой. Потом отставил шлем – пусть настаивается. Кое-как снял рубаху, морщась и охая при движении. Белесые корни сочно лопались под пальцами, когда он втирал их в синяки и порезы.

Под мышками зияли ровные надрезы – Змий напакостил, когда удерживал для пинка. Буслай застонал от стыда и унижения и резкими движениями втер сок в раны. Ноги смазал особо обильно, выжимая корни досуха, елозя по коже растрепанными волоконцами.

Горячий шлем согрел руки, заваренные листки разбухли и в отсветах костра казались склизкими змеями. Буслая передернуло. Край шлема прилип к губам, в рот хлынула волна страшной горечи. Скривился, чудовищным напряжением успокоил бунтующий желудок и уставился невидящим взглядом на темные стволы, слегка подпаленные светом костра.

Немедленного чуда не произошло. То холодея, то обливаясь потом, он поспешно сгреб траву и запихнул в рот. Второй жевок дался с невероятным трудом. От гадкого вкуса челюсти окаменели, а язык судорожно пытался выпихнуть мокрые комки. Буслай сжал зубы и глотал, как утка.

От едкой горечи мелькнула мысль выплюнуть гадость – перспектива остаться калекой уже не пугала. Но Буслай смирил гнусные порывы, запихал остатки трав в рот и, давя отрыжку, прожевал. Ком застрял в горле – едва не задохнулся, – но ухнул в желудок с грохотом камнепада.

В животе начались страшные рези. Буслай схватился за пузо и бессильно застонал, не отрывая взгляда от ног.

– Давайте, – прошипел он умоляюще. – Давайте!

Дурнота накрыла волной, заглушила звуки леса и треск горящих сучьев. Глаза уткнулись в непроницаемую тьму. Кто-то жестоко дернул за ногу, и Буслай с криком провалился в небытие.

Звуки резко ворвались в уши – яркие, оглушающие. Буслай распахнул глаза: справа ревело пламя, огненная стена поднялась до неба, языки огромные, как отроги гор. Буслай испуганно сообразил: пока валялся без памяти, как девица, оставленный без присмотра костерок перекинулся на замшелые деревья и жадно вгрызся в новую пищу.

В лицо дохнуло страшным жаром, будто оказался внутри печи. Невольно застонав, он отбежал подальше, волны прохладного воздуха ласково пригладили… шерстку?

Я хожу!

…На четырех лапах.

Буслай смятенно оглядел лапы, поросшие густой короткой шерсткой, небольшое тельце, длинный, болезненно голый хвост. Вскрикнул в изумлении и страхе – и услышал жалкий писк. Лапа потянулась к уху, но коснуться его не смог, раздраженно засопел, шевеля… усами.

Лес вокруг преобразился: откуда-то выросли новые деревья, странно гладкие, без веток. В лесу непрестанно щелкало, хрюкало, хрустело, посвистывало. Звуки были странные, пугающие. Крохотное сердечко билось часто, как ливень по крыше. Воздух неожиданно загустел, ноздри щекотали сотни незнакомых запахов.

«Мышь, – вздохнул Буслай разочарованно. – А почему мышь? Почему оборотился?»

Озарение полыхнуло яркой вспышкой, смешок полевки затерялся в гигантских стеблях травы. Тирлич! Оборотная трава, чьим соком пользуются ведьмы для богопротивных делов… Но Лют сокрушался, что сжег тирлич у Грузда, вместе с дурманом… Перепутал, оно понятно, все же не волхв.

Буслай подпрыгнул, с радостью чуя в задних лапах упругую мощь, запищал счастливо. Смех мыши оборвался, крохотные лапки засеменили по пористой земле. Мимо мелькнула грязная куча, беленые корешки сплелись густо – в ячейку и коготка не просунешь. «Да это одежа!» – мелькнула мысль.