– Эт как? – разинул рот Буслай.

– Вот захотел попить, но не становишься окарачь, не хлебаешь ртом, а ищешь ковшик, а если его нет, то мешкаешь ведь?

Буслай кивнул.

– Вспомни, как после сытного обеда хотел полежать кверху пузом, почесать… э-э… в общем, поступить так же, как любой зверь. Но ведь вставал, переламывал такое простое и сильное желание, как подремать, занимался делом. Вот то чувство, что заставляет делать не то, что хочешь, а что должно, – и есть воля.

Буслай смущенно хохотнул:

– Не самое прекрасное чувство.

Лют усмехнулся, согласился неожиданно легко:

– Не самое. Но глянь на животных – у них под волей не запреты, а свобода. Хочешь так жить? Без чести, верности слову, оружия, в конце концов. То-то.

Свет ударил по глазам, кожу лица защипало, нос заледенел. Лют оглядел хмурое небо, мрачные стены гор, заснеженные скелеты деревьев, вдохнул полной грудью, лицо осветилось. Буслай чихнул, в горах затихло восторженное эхо. Гридень выпрямил спину, грудь раздалась в стороны, как сорокаведерная бочка, взгляд устремлен за заснеженный хребет, к дому.

– Поторопимся, – сказал он взволнованно.

Лют молча кивнул, помял левую сторону груди, в глазах затаилась грусть. Скоро покинет горы, где живет Она, Единственная. И вряд ли вернется.

Буслай встревоженно ахнул, заругался:

– Где эта скотина? Лют, ты посмотри, стоянка пуста, ни коней, ни осла. Что творится?!

Лют огляделся обеспокоенно: вышли из той пещеры, в какую зашли, слуги Кащея провели так, что не пришлось ползать, – неведомой волшбой раздвигали стены. Вот черная язва костра, следы подков, прочие мелочи, но никого нет.

В снегу почти заваленная канава тянулась к противоположной стене гор, к выходу. Лют прикинул расстояние, вязкость снега, вздохнул горестно.

– Видимо, решил переждать за стеной, – сказал он неуверенно.

Буслай прекратил пинать снег, сказал злобно:

– Да сбежал он! Скотина, ну, попадись!

Лют оглядел снежные просторы долины: тишь да гладь, никакой живности. Небо бугрилось свинцовыми тучами, пронизывающий ветер хлестал по щекам. Толкнул Буслая в спину, взглядом указал двигаться впереди. Буслай заворчал недовольно и принялся протаптывать тропу, черпая полные сапоги снега и беспрестанно ругая пропавшего Нежелана.

К выходу из потаенной долины добрались порядком уставшими. Буслай перестал ругаться – и так рот застудил, язык покрылся коркой льда. Воины протиснулись в проем, скалы будто того ждали: дрогнули, с хрустом осыпаемой крошки сомкнулись. Гридни переглянулись, огляделись: следов пропащего нет.

– И что теперь? – спросил Буслай угрюмо. – Темнеет, а нам даже на ночь укрыться нечем. Околеем.

Лют возразил:

– Не для того шли. Пойдем, спуск будет долгим.

Буслай взмолился:

– Лют, какой спуск? Не сможем же идти ночью.

– Не хочешь – не иди, – сказал Лют безразлично.

Буслай горестно вздохнул, затопал за соратником. Над головой зашумели крылья. Лют молниеносно обернулся, зажав в усталых руках меч. Чудный голос, от которого застучало пропавшее сердце, а тело мигом согрелось, прозвучал с легким смешком:

– Не торопись, воин, я не враг. Пойдем со мной, ваш друг уже заждался.

Буслай растолкал бедовика, что нежился на перинах, вяло пожевывал диковинные плоды да поплевывал в потолок. Нежелан вздрогнул, посмотрел непонимающе на злое лицо.

– Вставай, чего разлегся? – буркнул Буслай хмуро.

– Так отдыхаю, – замямлил бедовик в ответ.

Гридень скривился, будто проглотил ком грязи, сказал строго:

– Хватит отдыхать, пора в дорогу. Собирайся!

Нежелан поспешно встал, в походный мешок наскоро сложил пожитки. «Чудит Буслай», – подумал он растерянно. Может, ему и надоело в чудесном хрустальном дворце, где отдыхают третьи сутки, но Нежелану с Лютом здесь нравится. И зачем его забирает, словно не мечтал избавиться?

Буслай вгляделся в лицо бедовика, зыркнул хмуро. Нежелан перекосился от тяжелого шлепка по плечу.

– Хватит думать, пойдем за Лютом.

Буслай поправил на поясе топор, Нежелан понуро зашагал вслед.

Хрустальные палаты переливались дивным светом, стены пропускали солнечные лучи, которые преломлялись внутри и ткали дивные узоры. Буслай хмуро посмотрел на изящные столики из камня, хрусталя, золота, богато усыпанные самоцветами, как крендель маком. На столиках в дивных вазах располагались цветы: были живые, но чаще – вырезанные из камня или искусно выкованные из золота, серебра.