Пошёл на рынок, один из тех, на интерес и розыск всевозможного старья. Долго бродил между клеенок с потрёпанными томами и милыми антикварными безделушками, полчаса любовался на потёртый Зингер начала двадцатого века, и умилял своим видом продавцов-пенсионеров. Точно-точно, твердили они друг другу смешливым шёпотом. Чудак или художник, а то и вовсе поэт.

— Пишущая машинка есть? Какая-нибудь старая, но с русской раскладкой.

Этот вопрос был задан раз двадцать, и лишь однажды нашёлся достойный ответ:

— Есть, мил человек. Старенькая Оливетти, а вот раскладка не нашенская. Но есть набор матриц.

— Матриц? — насторожился покупатель.

Женщина в цветастой шали, потрёпанном пальто и новеньких кедах улыбнулась. Морщинки на лице сложили добрый узор под стать глазам. Светлым и понятливым.

— Так раньше называли металлические формы, штампы в форме букв.

— А… Тогда беру.

Перепаять машинку на Русь дело непростое, но доступное. Он краем уха об этом слышал, и не видел причин отступаться от чудной затеи. А вот клавиши придётся наклейками метить, тут ничего не поделаешь. Да и горе-то не велико, чем наклейки виноваты, что им на цифре жить прихожится?

Поиск мастера через газету «Из рук в руки» занял день или два, а после пришлось ждать неделю.

И вот случилось. Новенькая свежим древесным лаком, обработанная олифой и где-то начищенная до тусклого блеска старого металла, оказалась на столе.

Он подумал, что надо бы отметить такое дело и полез было за бутылкой коньяка, припасённой с какого-то давнего случая. Идея что надо, но он решил подождать. Предчувствие?

Вставил лист под копирку, поднял руки над клавишами.

В коридоре раздался звонок. Интересно, кто бы это мог быть?

Хозяин прошлёпал давно дырявыми тапками в коридор и приложился к глазку. Что-то там виднелось, маячило, но в коридорах темно, лампы слабые, смех а не лампы. Зазвенели-заскрипели звонок-цепочка, и дверь приоткрылась.

На пороге стоял мальчишка лет десяти, может старше. В клетчатой ковбойке, в лихих, изрядно потрёпанных беготнёй и играми широких джинсах и простецких одноцветных сандаликах. Непричёсанный как воробей растрёпыш, очень по-мальчищьи чумазый, но в меру, улыбался неполным набором зубов.

— Здравствуй, а я к тебе. Можно?

Стоит признать, как хозяин удивился, но по натуре он был добрый и отзывчивый. Доверчивый до чудачества, но какой-то бессовестно везучий, а от того и остался таким до своих первых седин.

— Заходи, — просто сказал хозяин и посторонился.

В прихожей оказалось понятно, как много мальчишка носится по улице. Одна сандаля так же как оба хозяйские тапка просила каши, а светло русые волосы выгорели и давно мечтали о профессиональной стрижке. На скуластом сероглазом лице пестрела россыпью чехарда мелких веснушек, и от того детская улыбка казалась очень задорной, даже задиристой.

— Пойдём на кухню, что ли?

Мальчик не стеснялся, а на предостережение, что сандалики можно оставить, просто пожал плечами и заправил ремешок обратно.

— Ладно.

Вдвоем вошли на кухню.

Мальчишка совсем не по гостевому резво и уверенно взял себе стул. Сел на него и скрестил ноги. Ладонями упёрся в стулью подушку и чуть подался головой вперёд.

— Ух-ты какая! — сказал он это уважительно про машинку на столе. А под столом тихо пылился компьютер. Не то чтобы без надобности, а так. Пока в порыве эмоций хозяин расчистил весь стол, а куда деть связку монитор-ящик-клавиатура дело десятое.

— Вот пришёл погостить, хотел на тебя так посмотреть. Вблизи и глазами. Ничего, ты не против?

— Кто ты? — ошалело спросил хозяин.

— Я? Внучок той бабки, которая машинку продала.

Хозяин с сомнением повёл бровью.

— Ля-ля-ля. А может, я и пошутил, — мальчишка рассмеялся, — Дети же шутят, придумывают и врут иногда, вот взрослые им и не верят.

— Так ты меня обманул?

— А сам не знаю. Слушай, да какая разница? Ты и так знаешь, кто я.

Хозяин сглотнул. Догадка проста как яйцо, но как-то неустойчива. Кстати, что было первым, яйцо или курица?

— А то ты не знаешь? — словно прочёл его мысли пацан.

— Ну, просвети меня, неуча.

— Рентгеном? — гость снова засмеялся и сунул руку в карман. Достал небольшое зелёное яблоко, упорно потёр самой круглой стороной о джинсовую ткань на бедре и надкусил с сочным хрустом тугую мякоть. Пожевал, а потом положил на стол надкусанный плод. Обоими руками залез в шевелюру и с наслаждением почесался.

— Да шучу я, шучу, — оправдался мальчуган и серьёзно добавил: — Вначале было слово.

И замолчал.