Серые волны по-прежнему равнодушно плескались внизу. Женщина, прогуливавшаяся по набережной, продолжала хмуриться. Линдсей отдавала себе отчет в том, что, окажись она на месте подруги, вряд ли легко пережила бы подобную выволочку. Однако было ясно еще одно: с Джини все происходило совершенно по-другому. Линдсей имела уже возможность не раз убедиться в этом.

Вспомнить хотя бы то, что произошло в доме у Макса. Именно резкие и злые слова Роуленда Макгуайра, обвинившего Джини в эгоизме, мгновенно вывели ее из долговременного состояния вялости, хандры и самоедства. Каких-нибудь двух-трех реплик Макгуайра оказалось достаточно, чтобы в момент снять недуг, который Линдсей несколько месяцев безуспешно пыталась лечить с помощью сочувственного кудахтанья и уговоров.

Кажется, в представлении Линдсей понемногу начинала вырисовываться схема, по которой строила свои отношения с мужчинами Джини. Становилось понятным, что если в связи Джини с Паскалем появилась трещина или он, находясь в Боснии, каким-то образом подвел ее, то Джини в результате вполне могла оказаться в объятиях Роуленда Макгуайра.

Что же касается мотивов Роуленда, то тут все яснее ясного, раздраженно подумала Линдсей, отходя от балюстрады. Джини была не просто красива – она обладала какой-то особой притягательностью в глазах мужчин. Линдсей могла из года в год наблюдать, как безудержно, словно мотыльки на свет, устремлялись к ее подруге представители сильного пола. Тем более не мог не почувствовать силы этого сексуального притяжения Роуленд Макгуайр – тот самый Макгуайр, который с методичностью машины менял женщин одну за другой. Для него это могло означать просто очередную интрижку – месяца на два, быть может, на три. Всего лишь упражнение для чресел, к которому сердце не имеет никакого отношения.

Линдсей почувствовала, как негодование в ее душе перерастает в самую настоящую ярость. В подобных ситуациях ее симпатии всегда были на стороне женщины, тем более что из всех подруг Джини являлась для нее самой близкой. Злоба на Макгуайра росла, грозя перехлестнуть через край, пока Линдсей шла в Дом Казарес, где в скором времени должна была начаться пресс-конференция Лазара.

К тому времени, когда она добралась до места, Линдсей успела убедить себя в том, что больше не просто не испытывает никакого влечения к Макгуайру, но даже не чувствует ничего, хотя бы отдаленно напоминающего простое женское любопытство. Торопливые слова Пикси до сих пор набатом звучали в ее голове, и она пришла к окончательному выводу, что Роуленд Макгуайр не кто иной, как холодный и бездушный манипулятор, для которого женщина лишь средство удовлетворения похоти. Казанова, Вальмон, [36] иными словами, мужчина, не заслуживающий в ее глазах ничего, кроме глубочайшего презрения… И тут в густой толпе Линдсей заметила его. Достаточно было ей лишь мельком увидеть это прекрасное лицо, чтобы в ту же секунду забыть все, о чем она только что думала.

Линдсей не сразу увидела его. Когда она подошла к Дому Казарес, до пресс-конференции оставалось еще полчаса, однако у входа в здание уже бушевал людской прибой. Улица и площадка перед домом были сплошь забиты микроавтобусами, повсюду как грибы торчали белые тарелки спутниковой связи, тянулся телевизионный кабель. Громоздкое оборудование телевизионщиков мешало всем, однако ни капли не стесняло их самих. Си-эн-эн и прочие «киты» американского телевидения были тут как тут. Здесь же мелькали знакомые физиономии техников связи и девушек-распорядительниц из британских телекомпаний Би-би-си и Ай-ти-эн. Французы, итальянцы, немцы, испанцы, японцы – все прибыли в полном составе и разворачивались в боевые порядки. Линдсей в буквальном смысле слова попала в вавилонское столпотворение – люди стояли плотной стеной, со всех сторон звучала разноязыкая речь. Однако в вестибюле давка оказалась еще сильнее. Абсолютно все – и с пропусками, и без оных – норовили как можно скорее прорваться в конференц-зал, чтобы занять места поудобнее. Подобная толчея с элементами потасовки частенько возникала во время показов коллекций, но на сей раз здесь творилось нечто невообразимое. Линдсей физически ощущала какой-то особый, острый запах истерии, исходивший от толпы. Людьми владело не просто желание протиснуться в зал и поскорее занять место, но и другие, более сильные эмоции. Нездоровый ажиотаж на грани исступления был своего рода данью памяти почившей знаменитости. Многие здесь всерьез, почти как личную драму, переживали внезапную кончину Марии Казарес: некоторые дамы еще до начала пресс-конференции начали обливаться слезами.

По пути к дверям конференц-зала Линдсей молила в душе Бога, чтобы ее не затоптали. Ей наступали на ноги, ее пихали, швыряли из стороны в сторону – оставалось только надеяться, что не повалят на пол, что означало бы верную гибель. Сотрудники фирмы Казарес, облаченные в строгие черные костюмы, пытались хоть как-то утихомирить толпу. Но их было слишком мало – бурлящий людской поток грозил смести и разметать и их. О том, чтобы заставить каждого показать на входе пригласительный билет, не могло быть и речи. Линдсей получила по голове длинным штативом с увесистым микрофоном на конце, и по пальцам ее ног прогулялась какая-то особа в туфлях на острых шпильках. Грузный, как медведь, мужик – представитель одного из американских телеканалов – саданул ей локтем под ребро. Линдсей отлетела от него будто пушинка и закружилась в мощном водовороте. Перестав сопротивляться, она позволила толпе нести себя вперед. Перед ее глазами открылся зал, залитый слепящим светом. Вдали виднелась черная сцена, похожая на эстраду, на ней – пюпитр, микрофоны, камеры, а над всем этим – гигантская фотография Марии Казарес, всем известный битоновский портрет, увеличенный до невероятных размеров. Набравшая силу волна вплеснула Линдсей внутрь зала. Тогда-то она и увидела Роуленда Макгуайра.

Он находился буквально в паре метров от нее, чуть в стороне от эпицентра давки. Высокий рост позволял ему видеть всех, кто входил, вернее вваливался, в эту дверь. Как подметила Линдсей, одет Роуленд был в черный плащ и черный костюм. Довершал этот ансамбль черный галстук. Своим строгим одеянием он заметно выделялся на фоне пестрого многолюдья. Его лицо было бледным и сосредоточенным, взгляд не отрывался от дверей. У Линдсей не было и тени сомнения, кого именно он высматривал в этом муравейнике.

Должно быть, Роуленд Макгуайр сразу заметил Линдсей, хотя поначалу не подал вида. Но, выбрав удобный момент, он неожиданно сделал резкое движение вперед. Грузный американец, ранее грубо оттеснивший Линдсей, полетел в сторону с такой силой, что едва устоял на ногах. Крепкие пальцы стиснули локоть Линдсей и вырвали ее из тисков толпы. Все это Роуленд проделал молниеносно, ни на мгновение не сводя глаз со входа.

– Видишь вон того распорядителя? – мотнул он головой в сторону одного из служащих Дома Казарес. – Он держит для нас три места – центральный сектор, четвертый ряд. Иди к нему прямо сейчас и попроси, чтобы он тебя усадил. А я задержусь тут на минутку.

– Целых три места? Да еще стерегут для нас? Черт возьми, Роуленд, как это тебе удается?

– Умение распоряжаться финансами, – натянуто ухмыльнулся он. – Иди, Линдсей, не задерживайся.

Линдсей повиновалась. Распорядитель проявил такую любезность, словно перед ним был сам главный редактор американского издания «Вог». Ошеломленно оглядевшись, она поняла, что мыслила в правильном направлении: в том же ряду важно восседали издатели крупнейших журналов, освещавших новости моды и светской жизни. Из американских здесь был представлен не только «Вог», но и «Харперз базар», а из французских – тот же «Вог», только парижское издание, и «Пари-матч». В представительной компании примостился и издатель «Хелло!». Приход Линдсей был встречен взглядами нескольких пар глаз, округленных в приятном изумлении. Кое-кто даже послал ей воздушный поцелуй. Через пять минут появился и Роуленд. Сев рядом с ней, он осведомился: