Собравшиеся ждали царской колесницы. Она не замедлила выехать из дворца и, встреченная ликующими криками, двинулась к золоченой статуе Троянского Коня. Приам, на этот раз одетый с утонченной роскошью восточного царя, но без показной пышности, стоял в колеснице рядом со своей женой. На Гекубе было густо-малиновое платье, расшитое по вороту рубинами, и сплошь затканное золотом покрывало из тончайшей, совершенно прозрачной ткани. Царские венцы были обвиты венками лавра. За колесницей Приама показалось еще несколько – в них ехали его уцелевшие в битвах сыновья, брат царя Анхис и племянник Эней, самые знаменитые троянские герои. Появление колесницы Гектора было встречено ревом толпы, перекрывшим звучание лонтр и тимпанов. Люди бросали в колесницу цветы и ветки туи, пытались, подпрыгнув, дотронуться до своего героя, ликуя, желали ему победы в состязаниях. В этот день – и об этом уже все знали – Гектор, впервые после своего тяжелого ранения, собирался вновь померяться силами с другими героями на больших праздничных играх. Он смеялся в ответ на приветствия, здоровался с воинами, окружившими колесницу, то и дело осаживал своего возницу, чтобы тот, в усердии не отстать от колесницы Приама, кого-нибудь не задавил. Троянцы были так рады Гектору, что почти никто не заметил одной особенности: на голове героя был не лавровый венок, как на всех царских сыновьях и знати, а простой серебряный обруч, который он носил и в обычные дни.

Когда царская колесница достигла Троянского Коня, произошло то, чего все ждали, о чем за годы войны успели почти забыть – статуя ожила! Огромный конь медленно и величаво тронулся со своего места и, сопровождаемый ликующими криками, двинулся к Скейским воротам. Рассвет уже наступил, уже разгоралась над холмами заря, и в ее блеске великолепная статуя сверкала чистым золотом. Колеса, спрятанные в копытах коня, были совершенно незаметны, механическое устройство, приводимое в движение двенадцатью находившимися внутри статуи рабами, работало бесшумно и со стороны казалось, будто Троянский Конь действительно ожил и движется сам по себе!

Ахилл, Одиссей и Антилох стояли на выступающей сторожевой площадке Троянской стены, справа от Скейских ворот, и во все глаза следили за великолепным шествием.

Ахилл был приглашен на праздник Аполлона давно, и был единственным ахейцем, получившим приглашение от самого царя, притом еще до окончательного заключения мира. Когда соглашение с Агамемноном было достигнуто, назначено время выплаты дани и вооруженное противостояние прекращено твердыми приказами с обеих сторон, ахейским базилевсам передали, что Приам будет рад, если кто-то из них захочет посетить его праздник, и что им будут оказаны почести. Атриды побороли искушение, не подозревая на этот раз коварства со стороны Приама, но разумно рассудив, что любое случайно брошенное слово, нечаянная обида, неосторожный намек могут вновь вызвать вражду. К тому же, если идти в Трою им, то надо брать и воинов, а уж стычку между ними и воинами троянскими можно считать предрешенной – двенадцать лет смертельной ненависти не могли быть забыты за несколько дней. Возможно, втайне гордым братьям Атридам и хотелось бы чтобы случайная ссора привела к возобновлению войны, однако теперь это было вдвойне невозможно: Ахилл уже никогда не будет сражаться с троянцами, и у троянцев снова есть Гектор...

Но базилевсу итакийцев хитроумному Одиссею, было не справиться со своим любопытством, к тому же он искренне радовался миру и совершенно не собирался его нарушать. Он не питал жгучей ненависти к троянцам, зато любил Ахилла и был ему бесконечно благодарен за прекращение войны. И когда мирмидонский базилевс предложил ему пойти на праздник Аполлона вместе с ним, сын Лаэрта с радостью согласился. Что до Антилоха, то ему, не помнившему настоящих праздников на родине, очень хотелось повеселиться, да и увидеть Трою тоже хотелось.

Они пришли едва стало светать, и имя Ахилла, названное страже, тотчас раскрыло перед ними ворота. Более того, когда сообразительный Одиссей, понимавший, что, стоя внизу, они мало что увидят, попросил у начальника стражи позволения подняться на стену – чтобы посмотреть начало праздника с ее высоты, тот позволил, лишь незаметно отдав своим воинам приказ следить за ахейцами. Но сделано это было из простой добросовестности.

– Как она едет, эта фигурища? – прошептал Одиссей, любуясь величавым движением Троянского Коня. – В жизни не видывал ничего подобного! У нее наверняка внутри люди.

– Так и есть, – кивнул Ахилл. – Но что за красота, а! Как тебе город?

– Ты был прав, – Одиссей огляделся, обозревая освещенную рассветом Трою, улицы которой были полны людей и оттого особенно нарядны. – Она прекраснее Микен, прекраснее Критских городов, прекраснее Афин. Отсюда всего города не видно, но и того, что я вижу, довольно, чтобы это сказать. И все же, друг мой, при мысли, что я скоро увижу мою серенькую Итаку и мой дворец, сложенный из неотесанных как следует плит и ничем особо не украшенный, и единственный в моих владениях город, где дома одноэтажные, с крохотными окнами, вымазанные глиной – при мысли об этом меня прошибает слеза, а ты знаешь, что я не охотник плакать... Моя Итака кажется мне красивее этого величайшего из городов, и я рвусь к ней всей душою. Но, честно сказать, хорошо, что нам не пришлось все здесь пожечь и порушить. Гнусное было бы дело!

– Как нарядны колесницы царя и царевичей! – прошептал Антилох, во все глаза рассматривая шествие. – Приама я никогда в жизни не видел... Красивый старик. А жена его даже и старухой не кажется! Неужели это она ему нарожала столько сыновей, что мы за двенадцать лет всех не перебили? А кто дальше? Ба-а! Гектор! Никогда его не видел без доспехов. Он же совсем еще молодой... А это кто – Деифоб, что ли? Как ему повезло год назад, что у меня наконечник соскочил с копья... Не то бы он уже так не катался! О, богоравные базилевсы! – тут юноша возвысил голос, не в силах сдержать возмущения. – Посмотрите-ка на пятую колесницу! Это же Парис! И улыбается, и машет рукой, как все троянские герои, будто он тоже герой! Ах ты, собака... Ну, был бы у меня лук!

– Живо уйми свой пыл! – воскликнул Ахилл, хватая Антилоха за руку и с некоторой тревогой оглядываясь на троянскую стражу. – Мы здесь гости. Это первое. Второе – он совсем не улыбается, а строит кислосладкую мину, чтобы не выглядеть хуже всех. С чего ему улыбаться-то? У него жену увезут через несколько дней, опозорят на всю Трою, какие уж тут улыбки!

– А в-третьих, – подхватил Одиссей, – ты стоишь так близко к краю стены, что можешь с нее свалиться. Мне и тебя было бы жаль, но еще меньше хотелось бы, чтобы ты сломал шею кому-то из троянцев внизу и поставил под угрозу договор с Приамом и наш счастливый отъезд из-под стен этого великолепного города!