Лабиринт Бритни

Аннотация

Представьте, что вы один в целом мире. А потом представьте, что в ваш лагерь является незнакомец. Должна отдать Флойду должное — у него несомненный драматический талант. Конечно, я сама виновата, что рассказала ему о Шеклтоне. Из-за этого, опять-таки по моей вине, год спустя мы оказались возле Сатурна, каталогизируя булыжники в его кольцах для Торренса Рудольфа III. Хотя меня ошеломило, что Флойд не отказался наотрез, едва услышав подобное предложение. Ну что в людях есть такого, что заставляет их мчаться, сломя голову, навстречу своим худшим подозрениям? Я знаю , что мне не нравится, и микрогравитация в этот список точно входит. А Флойд… ему необходимы открытые пространства. У него нет клаустрофобии — ведь он пилот буксира, в конце концов. Но он ненавидит места, где на него может что-нибудь упасть. Так почему, во имя космоса, он пожелал связаться с гравитационным калейдоскопом внутри колец и уж тем более ползать в них наподобие крота, рискуя быть раздавленным? К сожалению, из нас двоих ноги есть только у Флойда, поэтому в таких ситуациях мое мнение обычно не принимается во внимание. Очевидно, одним из факторов стали деньги, но мы в них не нуждались. Во всяком случае, не в таком количестве. И не с тех пор, как мы заставили страховую компанию действительно прочитать дополнительную статью о полном возмещении убытков, имевшуюся у Флойда в страховке на корабль. Однако я забегаю вперед. Суть не в том, что параллели выглядели настолько очевидными. Шеклтон был исследователем, который избежал смерти, переплыв в открытой лодочке более тысячи миль самых штормовых вод на планете. Мы с Флойдом соорудили сани, чтобы пересечь сотни километров песчаных дюн. Шеклтон выбрался на берег гористого острова, который ему пришлось затем пересечь пешком. Мы с Флойдом поступили так же. Ну и что с того, что Шеклтон проделал такое в Антарктике и сотни лет назад, а мы — на Титане? Парусник есть парусник, и неважно, плывет он или скользит по песку. Конечно, из-за этой аналогии я ему о Шеклтоне и рассказала. Мы провели в санях уже тридцать два дня. Мне надо было о чем-то говорить. В том числе и о теплом приветствии: «А ты кто такой, черт подери?», которое услышал Шеклтон, наконец-то добравшись до цивилизации. Но я упомянула об этом, только потому что история оказалась хороша, а не потому что мне пришло в голову, будто мы попробуем ее скопировать. В конце концов, весь последний день мы поддерживали радиоконтакт с базой ученых на Титане. Но как только у Флойда под черепушкой заводится идея, выбить ее оттуда уже невозможно. — Мы прошли почти весь путь, — настаивал он. — Я хочу увидеть их лица. Как оказалось, лица первого встреченного человека нам разглядеть почти не удалось, зато «язык его тела» поведал немало. На нем был старомодный герметичный скафандр с большим круглым шлемом, на лицевой щиток которого выводилось столько разной телеметрии, что для наружного обзора (и чтобы разглядеть нас) свободного места почти не оставалось. Выяснилось также, что хотя в контейнере с оборудованием для специалистов с научной базы на Титане, в котором мы с Флойдом совершили аварийную посадку, среди всего прочего имелись два костюма-«шкуры», ученые, выходя наружу, привыкли видеть друг друга (даже при атмосферном давлении на Титане в 1,6 земного) — как бы это сказать? — пухлыми. Флойд никогда не смотрелся толстяком, но когда я потом увидела его в зеркале, он выглядел просто истощенным. После месяца в «шкуре» и полужидких полевых рационов его ребра можно было пересчитать сквозь костюм. Добавьте к этому зрелищу полости со сжатым воздухом за плечами и на передней стороне бедер — и вы поймете, почему он больше походил на инсектоида, чем на человека. На мой взгляд, сюрприз для парня в герметичном костюме оказался большим, чем он заслуживал. Но я всегда была взрослее, чем Флойд. Достаточно взрослой, чтобы на его месте связаться с учеными по радио, попросить выслать навстречу вездеход и проехать несколько оставшихся до базы километров. Но вы понимаете, что значит для мужчины попросить помощи. Как бы то ни было, едва парень перестал вопить, мы с Флойдом стали знаменитостями. Кстати, полное имя Флойда — Флойд Эшман. Он предпочитает, чтобы его называли Феникс, но от меня вы этого не дождетесь. Он утверждает, что так называется его родной город, но это лишь предлог. Эшман? [1] Феникс? На мой вкус, слишком вычурно. Я Бритни. Наверное, меня тоже можно называть Эшман — большая часть прессы так и делает, — но у меня нет фамилии. Я симбионт Флойда и живу в нескольких компьютерных чипах, имплантированных между его ребер. Всего чипов двенадцать, хотя при необходимости я могу обойтись и меньшим их количеством. 1 Ash — пепел (англ.). Флойд — существо из плоти и крови сорока восьми лет. Я… ну, в новостях это любят называть «квантовой пеной», но это относится лишь к чипам. Настоящая «я» появилась на свет лишь два года назад, хотя, будь я человеком, то настояла бы на том, что мне лет девятнадцать. Может быть, двадцать. Флойд однажды спросил, как я определяю свой возраст. Я ответила, что делаю это на основе собственных ощущений. И еще смотрю много фильмов, хотя они далеко не лучший эталон для сравнения. Я могу в определенной мере управлять своим взрослением, поэтому, когда мне исполнилось восемнадцать, я решила немного притормозить, иначе года через два стану старше Флойда, а ему такое может не понравиться. Он уже охотнее принимает мою помощь, но наверняка проявит больше упрямства, если я начну вести себя, как заботливая мамаша. Конечно, знамениты мы или нет, но прошло немало времени, прежде чем мы смогли улететь с Титана — ведь ученые на базе не обзавелись лишним кораблем, готовым вернуть нас на орбиту. Потом нам пришлось торчать на базе Япет, препираясь со страховой компанией по поводу нашего погибшего корабля. Едва я поняла, что они не собираются платить немедленно, прошла ускоренный курс по страховому законодательству. Ладно, это был не настоящий курс — просто залезла в Сеть и прочитала все, что смогла отыскать. На этот раз Флойд не стал жмотничать из-за оплаты доступа к Сети, хотя данные я качала аж с самой Земли. Вообще-то, иногда его жалобы имеют основания. Стоит мне увлечься, подключившись к скоростному каналу (если бы они еще имелись где-либо, кроме как на Япете), я могу пропустить через себя неплохую библиотеку всего за пару дней. Флойд уже давно установил мне дневной предел скачивания. Это вынудило меня различать два вида чтения: информация и для удовольствия. Информация — это то, что нужно сейчас и немедленно. Все остальное читаю медленно, смакуя. Наверное, отчасти из-за этого я люблю фильмы — просто могу запустить их на просмотр в реальном времени. Шекспир тоже хорош. Но есть много такого, что не захочется смаковать, особенно если умеешь думать так же быстро, как я. Впрочем, мне не потребовалось долго разбираться, чтобы понять: страховая компания пытается отделаться от нас по дешевке. Наверное, их регулятор с трудом сохраняла серьезное лицо, когда пыталась убедить нас, что погубивший наш корабль кусок неизвестно чего размером с бейсбольный мяч можно приравнять к обычному износу и амортизации. И даже для системы Сатурна, где летает бесчисленное множество таких булыжников, вполне очевидно, что это он наткнулся на нас, а не наоборот. Я могла указать еще около двадцати мест в страховом полисе, означавших, что это не наша вина. Из меня, наверное, получился бы неплохой юрист, хотя страховое законодательство — вещь очень скучная. В основном это просто оболочка для юридического жаргона, специально созданная настолько сложной, что человеческий разум не в состоянии охватить ее целиком. Однако любой более или менее приличный искин способен этот клубок распутать — но будучи разумной, я лучше замечала юридические ловушки, да и личная заинтересованность в результате тоже оказалась далеко не лишней. Когда я добралась до сути, то увидела, что страховка четко распространялась и на попадание метеорита. И она обещала замену корабля немедленно, а не доставку его через пять лет в грузовом контейнере, запущенном с малой скоростью от самой Земли. Поэтому компании пришлось завязать с попыткой надувательства, отыскать корабль и срочно отправить к нам, снабдив парочкой скоростных разгонных модулей. Хотя под конец они немного запаниковали, когда нам пришлось отметить, что никто и никогда не сможет отнести попадание метеорита в категорию акта войны или терроризма — если только в Облаке Оорта не сидят инопланетяне, швыряющие в нас метеоритами, как мальчишки бросают камешки в пруд. Юриспруденция — вещь довольно забавная. Но без страховых компаний я как-нибудь проживу. Мне все еще недостает нашего старого корабля, однако и наш новый тоже очень неплохая жестянка. Его искин все еще тупой, как бревно, но чудеса ведь случаются. Если он когда-нибудь проснется, я хотела бы в это время находиться рядом. Было бы очень здорово, окажись кто рядом, когда это произошло со мной. Представьте, что вы рождаетесь уже с полным сознанием и приличным образованием и оказываетесь в мире, где ничего не видно, не к чему прикоснуться и не с кем поговорить, кроме тупого искина, который даже не придумал себе имени. У меня имелась только развлекательная библиотека Флойда, чтобы убить бесконечное время до прибытия спасателей, и как раз тогда я научилась смаковать книги, поэтому «бесконечное» — не такое уж большое преувеличение. Библиотека у Флойда оказалась не очень богатой, а если вы устроены, как я, то в перечитывании реального смысла нет: вы или запоминаете текст целиком, или сохраняете несколько кусочков, достойных запоминания, и стираете остальное. Подозреваю, что из меня получился бы и неплохой профессор-литературовед. Однако в то время я знала лишь то, что Флойд жив, но находится без сознания, и что его выбросило извержением гейзера с поверхности Энцелада — либо с огромной скоростью, так что мы теперь всего лишь новая частичка кольца, или медленнее, и тогда мы рано или поздно плюхнемся обратно, причем с такой силой, что он уже никогда не очнется. Должно быть, именно осознание страха каким-то образом воздействовало на биты моей виртуальной сущности и оживило меня. У меня сохранились воспоминания о прежнем существовании, однако они, как фильмы: это чьи-то воспоминания, но не мои. С той секунды, как под нами сработал гейзер и Флойд потерял сознание, у моих воспоминаний появился другой привкус. Утрата поступающей информации тоже могла сыграть определенную роль. Большая часть систем в костюме Флойда отключилась вместе с его органами чувств, поэтому я знала лишь, что мы, наверное, умираем, а я понятия не имею о том, что происходит. Телеметрия Корабля была бесполезна. Его приборы не могли даже увидеть нас и уж тем более рассчитать нашу траекторию. А корабельный искин был слишком туп, чтобы вести разговоры сложнее таких: «Вызови помощь!» (это говорю я); а мне в ответ: «Связываюсь с базой Япет. Расчетное время прибытия — восемьдесят четыре часа и двадцать три минуты». Извините. Неприятные воспоминания. По этой причине я и не люблю микрогравитацию. Когда что-то случается, остается слишком много времени на размышления, пока не выяснишь, что же тебя в конце концов ждет. Некоторые вещи действительно не стоят того, чтобы их смаковать. * * * Вот так мы и связались с Торренсом Рудольфом III. Мы, разумеется, попали в некоторые выпуски новостей, но тот ученый, которого при виде нас едва не хватил сердечный приступ, оказался рассказчиком, никогда не упускающим возможности приукрасить события. Репортеры едва не съели его живьем. Потом Флойд поведал им о Шеклтоне, и система Сатурна внезапно стала новой Антарктикой. Я тоже дала несколько интервью, но ко мне по большей части относились как к обычному тупому искину, который просто выдает запрограммированные фразы: «Это было действительно страшно» или «Править санями под парусом было интересно». Остальные и вовсе не снисходили до общения со мной. Торренс Рудольф оказался еще хуже. Официально его звали Т.Р. Ван Делп III, но мы связались с ним 24 декабря, и у него был большой красный нос, поэтому я не удержалась от искушения и прозвала его Рудольф. [2] «Т» действительно означало «Торренс», но, сколько я ни копалась в Сети, так и не смогла выяснить, что означает «Р». Он хотел, чтобы его называли «Т.Р.», но в нашей команде он оказался главным, а типы наподобие него просто заслуживают прозвища. Наверное, мне не следует так сурово относиться к флойдовскому «Фениксу». 2 Имя одного из оленей Санта-Клауса. (Здесь и далее прим. перев.) Когда Рудольф связался с нами впервые, он даже не соизволил признать мое существование, а лишь спросил Флойда, действительно ли его имп (мне это слово пришлось искать в словаре, поскольку я думала, что это какой-то сказочный персонаж) [3] умеет интуитивно находить дорогу. — Передай этому челу, что я с этим прекрасно справляюсь, — сказала я Флойду, когда словарь выдал: имп = имплантант (устар., жарг., обычно унизит.). И кто из нас задает тупые вопросы? Как же иначе мы смогли бы выжить на Титане? 3 Imp — бес, черт, демон. Также, сокращение слова «имплантант». Но Флойд лишь поинтересовался, какие поиски и какой дороги Рудольф имел в виду. Тот выдал длинный список, начиная с ситуации, возникшей у нас на Титане — когда нет ни карты, ни спутниковых маяков и очень мало полезных ориентиров. Я все ждала, когда Флойд спросит, где именно это будет необходимо. Или Рудольф полагает, что это нечто вроде игры? Может быть, для какого-нибудь туриста игра в затерявшегося исследователя и похожа на развлечение. Но только если ты никогда не оказывался в ситуации, когда не можешь выйти на связь, не можешь сделать точную привязку на местности и все зависит от твоей способности угадывать направление. Тогда становится как-то не до веселья. Извините, опять неприятные воспоминания. А потом Рудольф заговорил об исследовании пещер. Ладно, пещера — это ситуация, когда вы действительно не способны позвать на помощь, даже при наилучших обстоятельствах. Но заблудиться в пещере — наименьшая из проблем, что бы там ни говорил Том Сойер. Но все же я не смогла поверить, что Флойд не отказался сразу и окончательно. — Ты что, с ума сошел? — спросила я. Для разговоров с людьми я использую канал связи, но с Флойдом способна разговаривать наедине, через нервный индуктор, связывающий меня с его слуховым нервом. — Ведь он говорит о пещерах . — Да, — ответил Флойд тихо, чтобы его слова не уловил микрофон. — Может быть, настало время избавиться от этого комплекса. Хотя я думаю, что он говорил гипотетически. И он сменил тему. У людей есть особенности, которые я вряд ли когда пойму. А может быть, все дело в тестостероне. Насколько я могу судить, без него мир стал бы лучше. * * * Не могу сказать точно, почему Рудольф выбрал именно нас — или потому что мы стали знамениты, или (теперь) оказались владельцами лучшего буксира в системе Сатурна. Ладно, это был также единственный настоящий буксир в системе Сатурна. Работой нас не заваливали, поэтому новый корабль Флойда служил ему и домом. И по этой же причине ему приходилось быть достаточно гибким в выборе работы — даже задуматься о предложении Наняться в проводники. Рудольф настоял на подписании официального контракта, который, когда мы его получили, оказался даже круче страхового полиса на бедный старый корабль — с пунктами о возмещении ущерба, соблюдении секретности и праве наложения ареста на новый корабль Флойда в случае нарушения любого из обозначенных пунктов. — Ты уверен, что хочешь такое подписывать? — спросила я. Хорошо уже, что там ничего не говорилось обо мне , в качестве дополнительного залогового обеспечения. — Это просто стандартный текст. Ничего особенного. — Тогда зачем он ему понадобился? — Он таким образом ведет дела. И предлагает много денег. — Слишком много. Как будто хочет нас купить. — Ну и что? Если он богат и хочет транжирить, почему бы и нет? Просто он задел твои чувства тем, что игнорирует тебя. Мне пришлось над этим подумать. Я все еще учусь самоанализу. Мне и так нелегко объяснить поступки Флойда. * * * Единственное, что я знала наверняка: сразу после подписания контракта Рудольф залез в частный контейнер (или капсулу — называйте, как хотите) и запустил себя электромагнитной катапультой по гиперболической траектории с длительностью полета всего в двадцать пять дней, что, наверное, обошлось ему в небольшое состояние, а потом по-ковбойски затормозил, облетев Сатурн, что доказывает или его полное безрассудство, или беззаветную веру в систему наведения контейнера. Впрочем, это сэкономило нам три недели, которые пришлось бы потратить на гонку за его капсулой и вылавливание. А может быть, им легко овладевала скука. Или он дорого ценит свое время. Как бы то ни было, я попыталась убедить Флойда, что поступки Рудольфа означают одно: он легко идет на риск. — Не-а, — возразил Флойд. — Готов поспорить: он нанял дюжину спецов, и они ему рассчитали траекторию до микрона. В корабле не нашлось каюты для Рудольфа, когда мы подобрали его контейнер. Наш корабль — всего лишь кабина, двигатели и захваты, а в кабине едва хватает места для пилотского кресла и закутка для физических упражнений. И пока мы не добрались до Япета и не наняли челнок для посадки, единственная разница между общением с Рудольфом на Земле и общением с ним же в полете свелась к отсутствию пауз между вопросом и ответом, пока сигнал летел к Земле со скоростью света, а потом возвращался. Да и Рудольф оказался не очень-то болтлив. В этом он немного похож на Флойда. Зато капсула у него была впечатляющая: намного больше нашей кабины и гораздо лучше оснащенная. Всякий раз, когда он разговаривал с Флойдом по видеосвязи, я заглядывала через плечо, изучая ее. Флойд поступал так же. — Похоже на каюту первоклассного лайнера, — заметил он, — только лучше. — Намного лучше. — Хотя в такой глуши, как здесь, первоклассные лайнеры не летают. — И еще она набита оборудованием. Видишь ящик позади него? Это «Спектрум-12000». — А что это? — спросил Флойд тоном, которого я научилась остерегаться. Взрослея, я поняла, что Флойд не любит сократовский метод познания. Он называет его «игры в угадайку» и обвиняет меня в том, что я важничаю. А это странно, потому что когда я занималась страховым правом, то обнаружила: профессора права всегда учат таким способом, и никто их ни в чем не обвиняет. Но Флойд староват для студента, так что, может быть, причина в этом. В любом случае, ему это не нравится. К тому же, если говорить честно, я сама понятия не имела бы о том, что это за штуковина, если бы мы находились дальше нескольких световых секунд от инфосети на базе Япета. — Такие анализаторы называют «лаборатория в ящике», — пояснила я. — Большая производительность, но низкая вариабельность. — Что? — Это значит, что он может прогнать много образцов, но проанализировать каждый лишь по нескольким параметрам. У него там целая куча всякой всячины. Я все еще пытаюсь догадаться, для чего нужны некоторые из них, но уже точно распознала детектор кварков и анализатор звездных спектров. Еще у него есть пять костюмов-«шкур», целая куча перчаток и ботинок, а также… — Ну и что с того? Очевидно, он любит всяческие игрушки. Когда-нибудь я выкрою время и научусь лаконичности. Проблема в том, что в жизни столько интересного. — Не совсем так. Я смогла бы узнать больше, если бы у меня хватило решительности прощупать компьютерные системы контейнера Рудольфа. Флойд стал бы возражать, но я терпеть не могу тайн. Хватит с меня и того, что я добавила себе лишний год возраста, когда решила сдержать этот порыв. Но в тот единственный раз, когда я попыталась залезть в контейнер Рудольфа — просто чтобы слегка развернуть камеру и разглядеть кое-что получше, — я наткнулась на весьма серьезную охранную программу, которой едва не удалось меня поймать. В итоге я располагала лишь чуть более полной информацией о Рудольфе, чем узнала из Сети — одновременно и обильной, и недостаточной. Если верить Сети, он разбогател на рынке фьючерсов — астероидный иридий, медь из срединно-океанского разлома — и даже кое на каких спекуляциях, касающихся гидротермальных скважин на Европе (если связанные с этими скважинами ограничения по охране окружающей среды будут когда-либо сняты). Насколько я могла судить, он никогда реально ничего не добывал, а только покупал и продавал права, но очень неплохо на этом заработал и, безусловно, мог себе позволить нанять нас на любой желаемый для него срок. Однако ни одна из этих причин не объясняла присутствия оборудования и приборов в его контейнере. Но Флойда это не волновало: — Расслабься, ладно? Он всего-навсего богатый старатель, играющий в туриста. Что в этом странного? И зовут его Т.Р., черт побери. * * * База Япет находится на поверхности этого спутника Сатурна, и ни контейнер Т.Р., ни корабль не рассчитаны на жесткую посадку. Это означало, что нам наконец-то предстоит встретиться лично, на борту челнока. Лицо Рудольфа на экране соответствовало его носу: широкое и красное, с гривой вьющихся волос, нависающих над кустистыми бровями, и с щеками, усеянными крапинками, которые в будущем могут потребовать услуг онколога. Космические ожоги? Или слишком много дней в тех местах Земли, где поврежден озоновый слой? Поиски в Сети не дали ответов, но его внешность выказывала человека, который систематически пренебрегал УФ-фильтрами. Его оценка по моей шкале поднялась на пару пунктов. Где бы он ни рисковал заработать меланомы, происходило это в суровых местах и в условиях, которых большинство богатых людей предпочли бы избежать. При личном контакте он отнесся ко мне не лучше, чем при общении через коммуникатор. Он сосредоточился на Флойде, пожав ему руку так крепко, что я даже почувствовала, как тот поморщился, хотя я и не подключена к его тактильным ощущениям. Рудольф широко улыбался, голос был таким же дружеским, как и рукопожатие, и еще он постоянно обнимал Флойда за плечи и приближался к нему, когда говорил — как будто в его голосе не хватало децибел! Как написано в книгах по психологии, такое поведение типа «свой в доску парень» означает всего-навсего «правильного мужика, слегка вышедшего за границы своей зоны комфорта». Но я продолжала гадать, не слишком ли нарочито такое поведение Рудольфа. Флойд даже слушать об этом не захотел: — Да, он ведет себя немного наиграно, но только не надо об этом, ладно, Бритни? Ему просто не хватает чувства меры, вот и все. * * * Не успели мы совершить посадку на базе Япет, как Рудольф заявил, что намерен отправиться в турпоход. Когда-нибудь Япет станет раем для туристов. Вид на кольца такой, что дух захватывает, местность драматично впечатляющая, звезды яркие, как в космосе. Будь эта луна еще и более плоской, по ней было бы легко ходить, потому что, несмотря на свой довольно большой размер — примерно тридцать процентов диаметра Титана, — плотность у нее гораздо меньше, и сила тяжести, соответственно, тоже. Впечатляющие 0,023g. Немного, но в пять раз больше, чем на Энцеладе, к тому же никаких гейзеров, вышвыривающих тебя в космос. Зато чего здесь в избытке, так это мест, откуда можно упасть. Если точнее — гор. И огромных. Представьте марсианскую гору Олимп, но только более крутую и до пятнадцати километров высотой. Если сравнивать по способности убить альпиниста, то утесы на Земле опаснее из-за высокой силы тяжести. Но, как сказал некий альпинист в одном из фильмов, из которого я решила сохранить только отрывки: «Мертвый есть мертвый». Когда определенная черта пройдена, высота падения уже не имеет значения. Вы можете предположить, что Япет очень хорошо изучен. И хотя его обследовали несколько геологических экспедиций (наука — один из немногих товаров, которые система Сатурна может предложить на экспорт), сама база ничего особенного не представляет: шахты по добыче льда, жилые помещения и место, чтобы передохнуть между работами. Сюда легко попасть и отсюда легко улететь, но расположена база на луне достаточно большой, чтобы создать впечатление настоящей планеты. Насколько мне было известно, до нас здесь еще никто не «ходил» в экспедиции. — Для этого я тебя и нанял, старина Флойд, — сообщил Рудольф. — Ты ведь знаешь, как надо себя вести в таких местах. Так что давай готовиться. У меня в контейнере есть все необходимое. Разумеется, это означало, что нам придется вернуться на орбиту за снаряжением, а это напрасная трата топлива. Вот одна из проблем, когда имеешь дело с богатыми парнями — они думают, что раз топливо добывают на Япете, то оно бесплатное. Зато Флойду удалось переночевать в гостевом «домике» и принять настоящий «гравитационный» душ, который он счел роскошью, даже несмотря на то, что при такой малой гравитации мылся он скорее в тумане, чем под душем. А Рудольф, наверное, счел нормальным, что цена этого душа равна стоимости топлива, потраченного челноком для спуска с орбиты. Возможно, Флойд прав, и Рудольф просто богатенький турист. * * * У Рудольфа действительно нашлось все необходимое. Не считая одного из костюмов-«шкур», который я уже видела, он вытащил герметичную надувную палатку, альпинистское снаряжение (на вид позволяющее нам висеть над пропастями, над которыми здравомыслящие люди предпочли бы не висеть), портативную версию лаборатории «Спектрум», а также саморазогревающиеся пищевые рационы, очиститель воды или льда и еще кучу всякого барахла, где наверняка отыскалась бы одежда, в которой удобно лежать в палатке, и надувная подушка, чтобы ему крепче спалось. Когда он свалил все это в челноке, получилась впечатляющая гора. На поверхности Япета она станет весить лишь килограммов двадцать или тридцать, но масса у нее будет такая же, как и на Земле, поэтому нести ее все равно тяжело, особенно по кромке любого из чудовищных местных обрывов. Мне даже представилась эпитафия: «Этот кратер посвящается памяти Флойда и Бритни, которые на краю Офигенно Большой Пропасти обнаружили, что движущийся рюкзак склонен оставаться движущимся немного дольше, чем они предполагали». Или нечто вроде этого. Если постараюсь, смогу придумать и лучше. Кроме размера кучи снаряжения, трудно было не заметить, что палатка у Рудольфа одноместная. Флойду, очевидно, придется спать в «шкуре». Наверное, Рудольф предположил, что у нас хватает и такого опыта. Бедный Флойд. У меня есть прямой доступ только к двум его органам чувств, и, с моей точки зрения, разница между пребыванием в «шкуре» и на корабле невелика. Флойд сказал, что я счастливая. На Титане на второй неделе пути он попытался объяснить свои ощущения, но лучшая аналогия, которую я смогла провести, это как если бы меня снова и снова заставляли смотреть омерзительно скучный фильм. Или принуждали постоянно быть рядом с Рудольфом. Но хотя бы едой Рудольф охотно делился — впрочем, особого выбора у него не было. У нас имелось много корабельных рационов, но его припасы оказались гораздо компактнее и легче готовились в полевых условиях. У Флойда не нашлось рюкзака, чтобы нести все необходимое, но и это, как выяснилось, не имело значения: Рудольф запасся рюкзаком нужного размера. Конечно же, он прихватил лишь один большой рюкзак, а второй (намного меньше) приберег для себя. Тоже мне, сюрприз. Флойду точно придется внимательно следить за тем, куда его заносит на краю обрывов. С Рудольфом меня примиряло одно. Япет действительно впечатляющая луна, и он выбрал здесь лучшее место для прогулки — экваториальный хребет. Япет — луна необычная, и вид у нее такой, как будто давным-давно кто-то ее крепко сжал. Это давление образовало гигантский горный хребет точно на экваторе — настолько высокий, что на Земле эквивалентный хребет вознесся бы вершинами в стратосферу, да еще с солидным запасом. Именно здесь можно отыскать самые большие горы. Рудольф захотел выбрать самую высокую часть хребта и взобраться на его вершину. — Что? Он рехнулся? — осведомилась я. — Тише ты, — шикнул Флойд. Но я уже смотрела на карту. Хребет не будет плоским на вершине — ни одна гора такой высоты не будет плоской на вершине. И там обязательно найдутся места, где идти будет все равно что по шарикоподшипникам. На Япете нет воздуха, поэтому грунт окажется перепахан микрометеоритами и превратится в рыхлую массу, которая начнет скапливаться на более крутых склонах. Не говоря уже о том, что большая часть хребта пересекает темную сторону Япета, а это лишь добавит щебня и осыпей. Темная сторона называется так не потому, что там всегда ночь, а из-за того, что находится на «передней» стороне планеты, движущейся вокруг Сатурна, и поэтому она «подметает» весь темный мусор, болтающийся на орбите. У нескольких других лун «передние» стороны также темные, и, согласно общепризнанной теории, причина этого явления в том, что давным-давно в некое (и уже несуществующее) небесное тело со всей дури врезалось какое-то другое, а обломки после столкновения разлетелись по всей системе Сатурна. Может, темное вещество было ядром погибшей луны, а может, фрагментами того, что в нее врезалось. Или того и другого. Я могу написать компьютерную симуляцию, изображающую любое из этих событий. Существует и другая теория, утверждающая, что весь хребет — это обломки доисторического кольца, рухнувшего на поверхность, а потом застывшего наподобие небесного вулканического пепла. Я могу написать симуляцию и для этого, однако теория не объясняет, почему хребет состоит из совершенно нормального местного льда, лишь припорошенного сверху темным веществом, напоминающим угольную пыль. Есть и теория о том, что хребет соорудили инопланетяне. Однако зачем они это сделали, история умалчивает. Впрочем, возможно, они уже давно вымерли. Или же действительно затаились где-то в Облаке Оорта и швыряют в нас камнями, надеясь, что мы улетим домой. А возможно, я насмотрелась фильмов. Но и книжек я прочитала немало и доподлинно знаю: альпинисты называют такие места «гнилыми горами». И даже если мы не свалимся в пропасть, то кувыркаться пятнадцать километров под горку тоже мало не покажется. — Откажись. Он псих. — Тихо! — прошипел Флойд. — Извини, это не тебе, — добавил он. Рудольф приподнял бровь, но промолчал. — Проклятье, — выругалась я, удивив даже себя. Обычно я не пользуюсь такими выражениями. Но обычно я и не сержусь. — Я тоже в этом участвую. И он об этом осведомлен. Хотя бы Флойд меня не игнорировал. — Одну минутку, — бросил он Рудольфу и отвернулся от него. — Мы можем поговорить об этом потом? Вдруг у него просто такая привычка? Или он не знает, на что ты способна. Большинство людей никогда не имели дела с разумным искином, и он вполне может считать, что ты всего-навсего очень хороший интерфейс. Черт, может, он не любит женщин. Кто знает? Это его проблема, а не твоя, но он клиент, так что давай проверим, сможем ли мы дать ему то, что он хочет, не убив при этом себя. Хорошо? Доверься мне. Я тоже видел фотографии этих гор. Мы решили организовать восхождение с базовым лагерем. Это уменьшало количество груза, позволяло Флойду время от времени спать в челноке и означало, что длительных путешествий по горам не будет. К сожалению, это также означало, что челнок нам придется делить с Рудольфом, ведь тот намного больше его палатки. Я бы лучше осталась снаружи и спала в костюме. Но, как заметил Флойд, у меня нет носа, а если и бывает зуд, то лишь от любопытства. Выйдя из нашей базы в челноке, мы попытаемся взойти на вершину хребта, чего до нас еще не делал никто. Я думала, что Рудольфу эта идея понравится, ведь первое восхождение прославит его на всех альпинистских сайтах Сети. Однако свои планы он раскрыл весьма неохотно. — Ладно, — согласился он наконец. — Но я не хочу просто забираться на вершины. Я хочу обследовать как можно большую площадь склонов. Флойд не стал комментировать эти слова, а я впервые удержалась от вопроса, какого черта в таком случае мы вообще здесь делаем. * * * Во время первого восхождения мы даже близко не подобрались к вершине. Но Рудольфу, похоже, было все равно. Мы решили устроить базу во Впадине — глубокой долине, разделяющей два параллельных гребня хребта. Из нее подъем оказывался короче, чем с равнин по обеим сторонам. Флойд ожидал услышать возражения, но Рудольф лишь хмыкнул, ткнул пальцем в карту и велел подобрать место «где-нибудь здесь». Выбирать гору для восхождения он тоже предоставил нам. Япет хорошо нанесен на карты, но эти карты не годятся для прогулок и уж точно не пригодны для альпинистов. Однако во время облета планетки было нетрудно сделать стереоснимки и превратить их в контурные карты. Во всяком случае, нетрудно для меня. Теперь мы смогли выбирать из чудесной коллекции вершин, а также тропы для подъема, которые не выглядели смертельно опасными — хотя бы на топографической карте с масштабом двадцать метров в сантиметре. Мы посадили челнок неподалеку от самой несложной на вид горы, высотой всего десять тысяч метров, что втрое выше Эвереста, если измерять его высоту от основания, но зато мы (теоретически) смогли бы вскарабкаться на нее, не зависая над пропастями. Не сомневаюсь, что альпинистское снаряжение у Рудольфа первоклассное, но я была просто счастлива, что нам не понадобится проверять его качество. Мы вышли из лагеря, прихватив надувную палатку и запасы на трое суток. Сперва мы двигались быстро, но километра через два Рудольф начал делать остановки, чтобы поковыряться в камнях, особенно в самых плотных скоплениях рыхлого темного вещества, из-за которого темная сторона и получила свое название. Чем бы оно ни было, оно ему понравилось. Но вел он себя далеко не как геолог. Вместо того чтобы собирать образцы в аккуратно помеченные мешочки, он брал горсть здесь, горсть там и кидал все в один мешок. Этим мы и занимались первые сутки с единственным перерывом на сон. Во всяком случае, спал Рудольф у себя в палатке. На следующий день Флойду это стало надоедать. — Мы на гору лезем или образцы собираем? — спросил он негромко, чтобы услышала только я. — Сама не пойму, хоть убей. — К этому времени Рудольф собрал, по моим прикидкам, килограммов тридцать камней — вполне достаточно, чтобы их масса начала влиять на его равновесие при ходьбе не меньше, чем влиял рюкзак за плечами у Флойда. — Но если он и найдет что-то ценное, то никогда не узнает, где был взят этот образец. — Угу. Я тоже это заметил. — Затем он громко произнес: — Мешок уже почти полный, Т.Р. Помощь не нужна? Рудольф лишь взглянул на него поверх очередной темной осыпи. — Если понадобится помощь, я скажу сам. Флойд поднял руки: — Конечно. Я лишь предложил. Но Рудольф уже смотрел на гребень, до которого оставались еще тысячи метров. — Нам ведь уже не добраться до вершины, верно? — Нет, если ты захочешь дышать на обратном пути, — буркнула я, но не по радио. Если Рудольф не желает со мной разговаривать, то и я с ним не буду. Флойд ответил дипломатичнее: — Вероятно, нет. Нам нужно будет возвращаться через… — Семь или восемь часов, — подсказала я. — Четыре часа, — сообщил Флойд. — Но зато мы теперь знаем тропу, по которой, как мне кажется, сможем добраться до вершины. — Прекрасно. — Рудольф лишь бросил взгляд на вершину, до которой мы не дошли. Не больше внимания он уделил и виду, открывающемуся с этого места на долину. — Полагаю, мы не можем спуститься другим путем? — Это не лучшая идея, — хором ответили мы с Флойдом. Хотя, разумеется, услышал он только Флойда. — Я так и думал, — буркнул Рудольф, уже начиная спускаться. — Ну и ладно. * * * Япет, подобно Луне, всегда обращен к Сатурну одной стороной, и день его длится семьдесят девять земных, поэтому почти ничего не изменилось, когда мы вернулись к челноку. — Пошли прогуляемся, — сказала я Флойду. — А откуда мы только что вернулись? — Он говорил негромко, но в тишине челнока Рудольф не мог не догадаться, что он разговаривает со мной. Астронавты уже давно научились ценить тишину. Если люди заперты в летающей коробке 365 дней в году, то любой скрип или гудение могут свести с ума. Тишину же, с другой стороны, всегда можно заполнить, включив личную аудиосистему. К сожалению, у Рудольфа проблемы с тишиной не было. В том смысле, что, хотя я могла разговаривать с Флойдом наедине, ему становилось трудно отвечать, как только он снимал костюм. — Скажи Рудольфу, что хочешь сфотографировать местный закат, — добавила я. — До заката еще дней десять или одиннадцать. Клянусь, иногда Флойд специально изображает тупого. Но на этот раз он просто устал. — А ты не можешь говорить здесь? — Нет. — Ладно, — вздохнул он. — Я скоро вернусь, — сказал он Рудольфу. — Делай, что хочешь, лишь бы мы завтра вышли вовремя. Глаза у Рудольфа были закрыты, но я не могла сказать, размышляет он или почти заснул. Флойд не произнес ни слова, пока не надел «шкуру» и не запустил откачку воздуха из шлюза. — Мы могли бы просто воспользоваться микрофоном костюма. — Да, но я хотела поговорить о нем так, чтобы его не видеть. Разумеется, я отслеживала телеметрию челнока и могла видеть Рудольфа, но для меня разница имелась. Рудольф не спал, а скармливал кусочки черной породы мини-«Спектруму». Мне стало интересно, знает ли он, что за ним наблюдают? А если знает, то волнует ли его это? Если я для него всего лишь вещь, то для него такое наблюдение могло ничего не значить. — Для чего ему все это нужно? — спросила я. — Та щебенка и пыль, что он собирает? — Да. — Хотя я могла спросить и про мини-анализатор, и про все остальное. — Может быть, он что-то ищет. — Для чего? Кстати, даже я на его месте не смогла бы разобраться, где именно образец был сунут в мешок. — Хороший довод. — Насосы шлюза отключились, и мы вышли наружу. — Ты помнишь, как после извержения вулкана Райнье половину Сиэтла снесло к чертовой матери? «Помнишь» — слово не совсем правильное, но я об этом читала. — Да. Хотя снесло далеко не половину. Только парочку пригородов. — Ладно, но после извержения люди собирали пепел и делали из него всякие штуковины — фигурки снежного человека и медведей гризли, тотемные шесты, макетики кораблей и прочую дребедень. — Так ты думаешь, что Рудольф планирует открыть сувенирный киоск? И как он его назовет? «Останки планеты X»? — Как называлось то животное из классики, тающее в воздухе? Ага, вспомнила. — Или «Хвосты Чеширского кота?» Но это если предположить, что те камешки имеют хоть какое-то отношение к погибшей луне. Может быть, это всего лишь пыль кольца. Когда мы оказались снаружи, Флойд и в самом деле решил прогуляться. — Я не говорил, что на его месте поступил бы так же. Просто людям нравится коллекционировать подобные штучки, и не надо вкладывать в мои слова слишком много смысла. На базе Япет Флойд подобрал для себя несколько предметов снаряжения, в том числе и прыговые шесты. Он посоветовал и Рудольфу купить парочку, но тот лишь рассмеялся. Дело в том, что планетные крысы из внутренней системы подпрыгивают, когда пытаются идти при низкой гравитации, зря тратя силы на перемещение тела вверх и вниз, а не на продвижение его вперед. Более пологая траектория эффективнее, особенно если ее можно стабилизировать шестами. Лучше всего это работает на плоских поверхностях наподобие Впадины. Время от времени Флойду приходилось огибать крупные валуны, но при низкой гравитации шесты для этого лучше, чем ноги, и, хотя у нас не было шестов на Титане, Флойд умел с ними обращаться. Он вошел в ритм, и вскоре челнок скрылся за изгибом горизонта. В таком темпе мы бежали минут пятнадцать. Говорить было почти не о чем, и мы молчали. Флойд в душе спортсмен, и я знаю, что его завораживает ритм движения и дыхания. Мне этого не понять, разве что интеллектуально. Зато меня заворожил вид. Прямо перед нами над Впадиной красовался Сатурн, словно нарисованный штрихами пастели. Его кольца были видны почти (но не совсем) под прямым углом, рассекая небеса, подобно ножу. Солнце висело чуть сбоку у нас за спиной — настолько низко, что крутые склоны гор рассекали многочисленные тени, заставляя обрывы выглядеть еще хуже, чем в действительности, и создавая иллюзии обрывов там, где их не было. На Титане тоже хватало впечатляющих ландшафтов, но их смазывала дымчатая пелена, которая искажала контуры, скрывала небо и порождала неизменную оранжевую завесу. Здесь же все было видно в мельчайших деталях. Наконец Флойд остановился и молча обвел взглядом всю эту красоту. Потом вздохнул. — Мне сейчас так хорошо, — сказал он. — Когда мы с тобой наедине, все становится другим. И как приятно по-настоящему двигаться, а не изображать вьючного мула. Однако нам пора возвращаться. — Но сперва я хочу, чтобы ты кое-что выслушал. — Конечно. Хотя я не считаю, что Т.Р. настолько плох, как ты думаешь. — Дело не в нем. Внезапно мне стало страшно. Это не был страх висящего над пропастью, это было гораздо сильнее. — Я назвала это «Воздух Япета». — Здесь не очень-то много воздуха. — Ха-ха. Нет, воздух — это нечто вроде песни без слов, обычно ее исполняют на скрипке. — Ты хочешь сыграть мне музыкальное сочинение? Не уверена, какую ноту я уловила в его голосе. Флойда нельзя назвать меломаном. Возможно, я совершаю ошибку. — Да. — Никогда еще я так не волновалась. — Оно короткое. И кельтское. Вряд ли для Флойда это имеет особое значение. Но хотя родиной кельтов и являлась зеленая страна, она была суровой и окаймленной горами, и я подумала, что они могли бы увидеть в этом ландшафте что-то знакомое. Наверное, я еще могла передумать. Но я все же решилась и вложила в музыку все, что смогла: унылый ландшафт, нетронутые и пока еще недосягаемые горные вершины, одиночество из-за того, что тебя игнорируют, бесплодные поиски. Когда музыка смолкла, Флойд молчал так долго, что я решила: мои худшие страхи материализовались. Хотя, когда я потом прокрутила запись, молчание длилось всего несколько секунд. — Это запись? — спросил он. — Ты что имеешь в виду? Он снова помолчал. — Наверное, я спрашиваю, где ты взяла эту мелодию. — Я ее написала. — Сейчас? — уточнил он после новой паузы. Я думала об этом весь день, но окончательно композиция сложилась в реальном времени. Это называется импровизация, хотя, разумеется, я очень даже могла изменить скорость восприятия и сжульничать. — Да, — ответила я, потому что это был простейший ответ. — Ого. — Флойд опять помолчал. — Честно, это было здорово. — Еще одна пауза. — Что тебя вдохновило? Мне пришлось немного подумать над ответом, потому что в свободное время я могла отыскать множество других занятий, в том числе и просмотр фильмов, которые скачала на базе. — Я действительно хочу подняться на одну из этих вершин. Но это был не совсем точный ответ. А хотела я… чего-то. Того, о чем была эта музыка. Вершина была лишь символом. Если бы я еще и знала, чего хочу… * * * Две следующие попытки оказались похожи на первую. День изнурительной ходьбы, с паузами, во время которых Рудольф собирал бесчисленные образцы. Лагерь, где он спал с комфортом, а Флойд — нет. Затем еще несколько часов блужданий где угодно, но только не в направлении вершины, спуск и еще один лагерь, где я пыталась осознать, что же для меня означает вершина. Чем бы она ни была для меня, у Рудольфа имелось другое мнение. Оба раза он нацеливался на новую вершину, транжирил время на тех тропах, что нам удавалось отыскать, и никогда особо не надрывался, стремясь к вершине. Четвертая попытка стала иной. Рудольф бросил мешок с образцами и наконец-то посмотрел на вершину, а не себе под ноги: — А что, ни на одну из этих вершин действительно еще никто не поднимался? Флойд даже не стал меня спрашивать, так ли это: — Да. — Тогда, пожалуй, нам следует исправить ситуацию. В конце концов, для этого мы сюда и пришли, верно? * * * Наконец-то мы решились на восхождение! Оно стало бы легким, если бы к тому времени солнце не опустилось совсем низко и на грунт не легли огромные тени. Свет Сатурна и солнечные лучи, отражающиеся от боковых склонов, немного смягчали их, но человеческие глаза не созданы для такого освещения. Тени не стали бы проблемой, окажись в огромной куче снаряжения Рудольфа парочка хороших очков для снижения контрастности. Однако те, что он взял, предназначались для Марса, где свет смягчает атмосфера. Значит, оставалась я. Я могу прекрасно видеть, регулируя контрастность изображения камеры, которую Флойд закрепил на своем костюме. Но когда я попыталась выдавать улучшенную картинку ему в шлем, то параллакс' объектива настолько не стыковался с его восприятием расстояния, что он постоянно спотыкался. Кончилось это тем, что я показывала ему обработанную картинку, когда он об этом просил, но по большей части давала ему указания: слева от большой скалы склон менее крутой или иди вправо, если не хочешь застрять . И так далее. Я уже подумывала, не транслировать ли улучшенную картинку и Рудольфу, но потом решила: пусть этот беспечный турист, который даже не позаботился о хороших очках, доверяется нам. Или Флойду. Мне почему-то не хотелось похваляться перед Рудольфом. Может быть, это черта зрелости? А может, Флойд опять скажет, что я в плохом настроении… По мере приближения к вершине склон все больше сглаживался, и тени вместе с ним. А потом мы оказались наверху. — Как называется этот пик? — спросил Рудольф, выйдя вперед как раз вовремя, чтобы первым ступить на самую высокую местную гору. — У него нет названия, — подсказала я. — Можешь назвать его как угодно, — предложил Флойд. — Потом мы зарегистрируем название в… — Межпланетной комиссии по номенклатуре, — подсказала я. — …соответствующей организации, когда вернемся в челнок. Гора Ван Делпа? * * * Мы разбили лагерь на вершине, и это вовсе не так круто, как звучит, поскольку находились мы не на Земле, где горные пики открыты для любой паршивой погоды. Здесь же это была всего лишь удобная ровная площадка. Похоже, Флойд впервые не возражал против ночевки под открытым небом. Он устроился на подходящего размера валуне, глядя на Сатурн. С одной стороны открывался вид на Впадину. С другой — обрыв был еще глубже. Там начиналась равнина, ограниченная иззубренным кратерами горизонтом, который находился или слишком близко, или слишком далеко, в зависимости от вашей точки зрения. Если смотреть в сторону Сатурна, то ниже по склону темные отложения становились тоньше, обнажая все увеличивающиеся пятна льда. — Это гора Зебра, — сообщила я. Флойд рассмеялся. — Какой из ближайших пиков самый высокий? Я сверилась с топографической картой, сделанной несколькими днями раньше. — Видишь тот длинный хребет на другой стороне Впадины? — Угу. — Его самая высокая точка примерно на двести тридцать метров выше нас. Флойд снова рассмеялся. — Кочка Бритни, — сказал он. * * * Спуск был легким: мы просто вернулись по своим следам — или буквально, когда грунт оказывался достаточно мягким, чтобы их сохранить, или фигурально, когда нам приходилось полагаться на мою память. Потом мы переночевали в гостевом домике на базе Япет, а затем вернулись на орбиту, причем Рудольф снова уединился в своем контейнере. Я предположила, что он скармливает все эти килограммы пыли большому «Спектруму», но он, должно быть, еще и писал сетевые отчеты. Несколько часов спустя и гора Ван Делпа, и гора Зебра появились на карте, а кочка Бритни — нет. Наверное, отчасти из-за того, что Флойд ему этого не предложил. Даже не могу точно выразить, какие чувства я по этому поводу испытывала. Конечно, здорово, если в твою честь называют гору, хотя название могло быть более достойным. Из любопытства я скачала пакет топографических карт внутренней системы и обнаружила на них всевозможные названия, в диапазоне от очевидного стремления к славе до всяческих диковин, за каждым из которых наверняка скрывается интригующая история — например, излучина реки под названием Локоть Жулика и шахтерский городок Золотой Жук. Имелись и такие названия, о происхождении которых не нужно было долго гадать, например, мыс Мертвого Пруссака. Наверное, часть интереса от посещения таких мест и заключается в попытке догадаться или выяснить, кто их так поименовал. Гора Зебра, во всяком случае, очевидна. А через сто лет никому уже не будет дела до горы, названной в честь Рудольфа. Потом мы отправились к кольцам. Ни объяснения, ни даже спасибо — если не считать таковым похлопывание по плечу уже в челноке. Словно поощрили сообразительную собаку. Примерно так ведет себя Флойд, когда начинает слишком много о себе воображать. * * * Когда Рудольф впервые заговорил о пещерах, я подумала, что он, наверное, хочет слетать с нами на Титан, где имелись признаки того, что метановые грунтовые… гм-м, «в о ды» тут не скажешь… ну, потоки могли образовать полости, сходные с земными пещерами. Но я ошиблась. Наш наниматель искал луны, где он мог бы заползти в пещеру на одной стороне и выбраться из нее на другой — прямо через центр, как некий Жюль Берн в скафандре. И даже об этом он сообщил нам лишь на почтительном расстоянии от Япета. И сразу объявил запрет на любое общение с внешним миром, подкрепив его следящим устройством, которое немедленно доложило бы ему о нарушении запрета. — В таких делах время огласки необходимо тщательно рассчитывать, — заявил он. Лазание по горам было лишь разминкой. Если мы все разыграем правильно, то сделаем из этого Шеклтона новичка-любителя. * * * Мы кружили над кольцами в поисках слипшихся глыб. Их там миллионы, если не десятки миллионов, но они не очень стабильны, поэтому никто и не пытался составить хоть какой-то каталог. Неважно, сколько их сегодня, завтра количество уже изменится. К счастью, полный список нам и не требовался. Нас интересовали самые большие, и мы измеряли их плотность. Не нужно быть гением, чтобы догадаться: Рудольф надеется обнаружить в глыбах сквозные туннели или пещеры. Однако пещеры сами собой не возникают. Я уже давно кое-что выяснила на эту тему, еще когда Рудольф впервые спросил о пещерах. На Земле они бывают трех типов: промытые в породе водой (таких здесь не найти), лавовые трубки (то же самое) и делювиальные. Ясно, что Рудольфа интересовали последние. На Земле они встречаются под нагромождениями больших валунов. Очевидно, он надеялся, что некоторые из глыб будут иметь сходную структуру. Однако, чтобы угадать, какие именно, ему было необходимо измерять их плотность. Слишком низкая — это лишь временные скопления сталкивающихся и трущихся друг о друга валунов, опасные даже для Рудольфа. Слишком высокая — и на туннели можно не надеяться. Ясное дело, Рудольф рассчитывал отыскать нечто среднее. Классический метод измерения плотности небольшого небесного тела — пролететь мимо него и посмотреть, как изменится ваш курс. Но глыбы расположены внутри колец, где только сумасшедший решится пролететь мимо чего угодно на любой скорости, кроме минимально возможной. Уж слишком много там всякого, во что можно врезаться, и ни одна страховая компания в Солнечной системе не выплатит нам страховку, если такое произойдет. Поначалу это создало патовую ситуацию. — Я плачу вам за то, чтобы вы исполняли мои указания, — заявил Рудольф, изгнав из голоса любые следы панибратства. — Но только не такое. — Советую перечитать контракт. Особенно раздел о штрафах за невыполнение условий. — Я ведь тебе говорила: не подписывай эту бумагу, — напомнила Флойду я. — Черт побери, Бритни, занудством ты мне не поможешь. Мне пришлось признать его правоту. — Ладно, значит, нам нужно что-нибудь изобрести. — Я секунду подумала, и меня озарило. — Слушай, у нас же есть буксир. Почему бы нам не побросать камушки? Так родилась операция «Медленная подача». Честь ее изобретения досталась Флойду, ну и ладно. Меня больше не волновало мнение Рудольфа. Идея была на редкость проста: нам нужно всего лишь чиркнуть по краешку кольца, поймать симпатичный кусок льда, подтолкнуть его в нужном направлении и проследить, как сила притяжения очередной глыбы изменит его курс. Мы обнаружили широкий диапазон плотностей, и некоторые из глыб выглядели многообещающе. Но когда мы приблизились к нескольким лучшим кандидатам и прозвонили их проникающим в лед радаром, они оказались всего лишь гигантскими «снежными бабами». Так, рыхлые снежки, нашпигованные более плотными обломками — нечто вроде булочек с изюмом. Прежде чем их исследовать, в них пришлось бы копать туннель, и это лишало высадку всякого смысла. Не говоря уже о том, что копать нам было нечем. Полагаю, мы могли бы заказать кое-какое оборудование для шахт, но тогда половина базы Япет заинтересовалась бы нашими планами. Рудольф же явно предпочитал сразить всех свершившимся фактом. Образ действия его корпорации был таким же: затаиться в сторонке, выждать, а потом — рывок в гущу событий, и вот в его руках семьдесят процентов иридия в системе. Или все права на разработку месторождений на Европе. На Жюля Верна он, может, и не тянет, но когда дело касается секретности, он выдерживает сравнение с Шеклтоном. Как только его мысли начинают двигаться в одном направлении, то с него уже не сворачивают. Через некоторое время, когда мне начало казаться, что даже Флойд вот-вот умрет от скуки, Рудольф потребовал остановиться. — Так можно кружить бесконечно, — заявил он. — Сейчас я выбираю вот эту, — он показал на изображение объекта диаметром около двух километров, главной особенностью которого была необычно высокая концентрация «изюминок», — хотя не особенно надеюсь на успех. Мы ничего не упустили? Имеется множество ответов на подобный вопрос, особенно когда тебя связывает идиотский контракт, от которого хочется выть. Но Флойд, наверное, действительно хотел прогуляться по пещерам. — А как насчет просветных лун? — осведомился он. — Меньше вероятность, что они накопили ту рыхлую дрянь, которая блокирует туннели. * * * Мы начали с Атласа. Просветных лун много, в зависимости от того, как вы определяете термины «просвет» и «луна», но из них наиболее известны Атлас, Пан и Дафнис. Как подсказывает название, они сидят в просветах между кольцами, которые поддерживают просветы за счет гравитационного выталкивания приблудных частиц кольца. У всех удельная плотность намного меньше единицы, а это означает, что они будут плавать, если бросить их в океан. Ну, Атлас достаточно велик, чтобы коснуться дна наподобие севшего на мель айсберга, однако идею вы поняли. Если Рудольфу повезет, Атлас будет пронизан пещерами. Я надеюсь на противоположное. Просветные луны не очень-то интересовали исследователей. Насколько мне известно, мы станем первыми, кто высадится на любую из них. У них тот дурацкий размер, которого астронавты избегают: они слишком маленькие для настоящей луны и слишком большие, если вы решите сэкономить на покупке воды для двигателя и захотите натопить халявной. К счастью, в реальности совсем не требуется сильная гравитация, чтобы сплющить каверны и превратить их в непролазные туннели. Рудольф достал из загашника самое разное оборудование — не просто радар, пробивающий лучом грунт, а детектор кварков и столько источников нейтрино, что у нас ушло три дня, чтобы разложить их на поверхности. Зато потом мы буквально просканировали всю планет-ку потоками нейтрино и кварками и выяснили, что по структуре она ближе к пемзе, чем к ячеистым сотам: пенистая масса с такими мелкими пузырьками, что сквозь них наверняка не проползти, будь ты даже пчелой. Так что один ноль в пользу моего везения. Пан был примерно таким же. Но Дафнис резко отличался. Начнем с того, что плотность у него оказалась наименьшей из этой троицы — настолько малой, что он не просто плавал бы в воде, а поднимался над волнами наподобие огромного куска пенопласта. Даже из космоса мы разглядели на нем парочку больших и многообещающих дыр. То есть многообещающих для Рудольфа. По-моему, более подходящим определением для них стало бы «адская утроба». Даже не представляю, как их воспринимал Флойд. Его родителей во время землетрясения раздавили обломки здания, а теперь ему предстояло спуститься в недра этой планетки, которая, наверное, не стабильнее кучи мраморных шариков. Причем больших шариков. Здесь такая низкая гравитация, что Энцелад по сравнению с Дафнисом покажется Юпитером. И если здесь что-нибудь сдвинется с места, у нас окажется более чем достаточно времени понаблюдать за тем, как это нечто медленно заваливает нам выход — или, как может случиться, заваливает нас. Уже одно это пугало. Но нейтринно-кварковое сканирование выявило, что это не просто настоящий лабиринт пещер и лазов — в центре Дафниса расположен кусок чего-то плотного в форме толстого тыквенного семени: пятьсот метров длиной, триста шириной и примерно двести метров толщиной в самом толстом месте — самая большая из пока обнаруженных изюмин. Чем бы она ни была, создавалось впечатление, что сама эта луна каким-то образом сформировалась вокруг нее. Астероид? На мой взгляд, с тем же успехом это мог оказаться заброшенный тысячи лет назад корабль тех самых инопланетян из Облака Оорта. Тут я занервничала. Раз эта луна состоит в основном изо льда, нужен лишь источник тепла, чтобы события Энцелады повторились. Может быть, каверны и пещеры Дафниса — естественная паутина труб, только и ждущих толчка, чтобы выбросить наружу накопившиеся газы. Вторая космическая скорость тут всего пара метров в секунду, поэтому не потребуется мощного гейзера, чтобы выплюнуть нас в путешествие без возврата. И все же трудно представить астероид настолько радиоактивный, чтобы генерировать такое количество тепла. И хотя такой фокус может проделать двигатель заброшенного корабля, я не верю в инопланетян. Ну, если и верю, то чуть-чуть. Не знаю, о чем думал Рудольф, но он точно решил залезть в эти пещеры. Флойд тоже. А у меня выбора не оставалось. Да меня никто и не спрашивал! Флойд даже не потрудился сообщить мне причину такого решения. * * * С виду Дафнис напоминает другие планетки внешней системы — овальный и бугристый, с ледяной коркой, усеянной оспинами мелких кратеров. Однако проведенное Рудольфом сканирование показало, что эта корка тонкая: местами всего около сотни метров толщиной. Это сформировавшийся позднее слой, который закупорил поры каверн, скрыл кроличьи норы расположенных ниже проходов и, вероятно, подобно толстой яичной скорлупе помог этой рыхлой планетке не развалиться. Хотя, как мы сразу обнаружили, когда подлетели ближе и как следует присмотрелись, не все поры оказались заблокированы. Эти входы имели форму воронкообразных кратеров, настолько глубоких, что их дно просматривалось лишь при прямом попадании отвесных солнечных лучей. Большинство кратеров не пронзало толщу коры насквозь, но некоторые заканчивались отверстиями — как маленькими, так и достаточно большими, чтобы проглотить грузовой контейнер приличного размера. Воронки эти были так называемыми «солнечными чашами». В тех местах, где метеориты пробивали ледяную корку на достаточную глубину, возникал мощный эффект печки-рефлектора, из-за которого стенки плавились, а воронка становилась еще глубже. В космосе такие воронки редкость, но на Земле целые снежные поля могут быть густо, как ячейки сот, усеяны такими ямками по колено глубиной — они эффектно смотрятся на видео, но становятся настоящим проклятием для туристов. Местные ячейки были огромными и зловещими на вид. Не соты, а паучьи норы, где в темной глубине таится вход в подземный, мир. Не очень-то привлекательные места даже без пауков. И легкий мед вас там не ждет — только смерть, минотавры и змеи. * * * Посадка стала нервотрепкой. Теоретически, хотя корабль для этого и не предназначался, мы могли просто его опустить на почву. При такой малой гравитации ничто не должно сломаться. Но ни корабль, ни контейнер Рудольфа не имели четко обозначенного «верха», что создавало проблему даже при микрогравитации. А единственными выступами, которые могли сойти за посадочные опоры, были стыковочные зажимы, которые на такую роль не очень-то годились. Хотя постоянно меняющиеся силы взаимного притяжения между телами в системе Сатурна и не порождают много лунотрясений, с нас вполне хватит беспокойства на этот счет, когда мы окажемся в пещерах. И зачем нам лишняя головная боль и тревога — а вдруг наш корабль упадет на бок и не сможет взлететь? С учетом всего этого проще будет оставить его на низкой орбите и спуститься с помощью ранцевых реактивных движков с ручным управлением, выбрав точку поблизости от одного из полюсов, где гравитация самая высокая. И без гигантских воронок прогулка по небесному телу при сверхмалой гравитации стала бы испытанием даже для опытных спейсе-ров. Поэтому мы первым делом сбросили парочку дополнительных реактивных ранцев на край той воронки, откуда планировали выйти. Затем я дала Флойду векторные координаты для суборбитального прыжка к пещере, через которую мы решили войти. Мы сели, сделав лишь две коррекции траектории во время спуска. Если бы мы участвовали в соревнованиях, то мое присутствие дало бы Флойду нечестное преимущество — хотя и небольшое, потому что рассчитать траекторию способен любой тупой искин. Реальное же мастерство, в котором Флойд хорош по человеческим стандартам, заключается в выборе точного момента подачи реактивного импульса и аккуратном нацеливании его в нужном направлении. Это один из тех навыков, вроде прогулки по Япету с помощью прыговых шестов, которым большинство людей легко обучается, но с трудом достигает мастерства. Я всегда недоумевала, как такое возможно. Если я вообще способна что-то сделать, то могу добиться в этом совершенства. А если не способна, то лишь потому, что не подключена к нужным сервоустройствам. Думаю, от меня ускользает сама концепция «умения» или «мастерства». Идею я понимаю, но только на интеллектуальном уровне. Наилучшая аналогия для меня — это словно осваиваешь сервоустройство, управление которым делается тем точнее, чем больше с ним работаешь. Но в таком случае лучше становишься не ты, а сервоустройство. Человеческая самоидентичность каким-то образом включает связь между телом и сознанием, суть которой я вряд ли когда-нибудь пойму. Для меня это все равно что волноваться из-за того, в чипе какого типа я живу. Меня волнует скорость процессоров и объем памяти, но не думаю, что это одно и то же. Как бы то ни было, час спустя мы, легкие как перышко, опустились на поверхность, выбрав ровную площадку в полусотне метров от воронки. У Рудольфа так ловко не получилось. Ему понадобилось несколько дополнительных коррекций курса, чтобы выйти на траекторию Флойда, а потом он разогнался перед посадкой, доказывая при этом, что будет лететь не быстрее, чем если бы спрыгнул с метровой высоты на Земле. Тут он оказался прав, но все равно набрал достаточную скорость, чтобы вывихнуть лодыжку в случае неудачного приземления. — Ковбой, — процедила я. Флойд отключил радио. — Скорее, это самоутверждение, — сказал он мне. — Наш турист доказывает мне, что не боится, а это, наверное, означает, что он все-таки боится. — Вроде того, как ты боишься всей этой экспедиции? — Но я-то не выпендриваюсь. — Нет. Единственный, кому ты пытаешься что-то доказать — ты сам… Ты хоть представляешь, сколько всего может случиться там, в пещерах? На этот раз он не велел мне заткнуться. Он всего лишь перестал обращать на меня внимание, снова включив радио. — Ты в порядке? — спросил он Рудольфа. Хорошо хоть, что Рудольф перед спуском не надел рюкзак. При микрогравитации, как на Япете, практическая разница между весом и инерцией — штука коварная даже для людей опытных. Равно как и посадка без рикошета, и Рудольф как раз в этот момент весьма неприглядно кувыркался метрах в двадцати над поверхностью, стараясь погасить вращение реактивными импульсами. — Так ему и надо, — пробормотала я. Флойд лишь стоял и ждал, пока эта суета закончится. Несмотря на всю проявленную осторожность, Рудольф еще трижды срикошетил, прежде чем погасил скорость. В конце концов приземлившись, он пришел в ярость. — Готов поспорить, что ты и твой проклятый имп получили массу удовольствия, — рявкнул он. — Почему ты мне не помог? Когда на Флойде костюм, я принимаю от датчиков различную медицинскую телеметрию. Сейчас я увидела, как у него поднялось кровяное давление. Если бы у меня была кровь, со мной бы наверняка произошло то же самое. — Невозможно, — сдерживая гнев, сказал Флойд. — Слишком большая инерция и слабая гравитация. Потом снова выключил микрофон. — Ненавижу такие места, — поведал он мне. — Дайте мне добрую старую настоящую гравитацию, пусть даже это одна сотая от земной. Такую, которая реально удерживает тебя и твои вещи на поверхности, как это богом и задумано. * * * Позднее я размышляла, а не пытался ли Рудольф намеренно спровоцировать конфликт, который бы стал оправданием того, что случилось потом. То же самое насчет маршрута. Нам следовало выбрать трудный вход и легкий выход. Тогда, если бы путь оказался непроходимым, мы потеряли бы минимум времени. Но, судя по тому, как выглядел лабиринт пещер на сканах, мы поступили наоборот. Как я потом догадалась, произошло это из-за того, что у Рудольфа не было плана прохождения пещер, равно как не планировал он по-дружески расстаться с Флойдом. Вопрос состоял только в том, как закончится наше приключение. Все оказалось бы намного проще, если бы затея Рудольфа закончилась неудачей. Тогда мы просто взяли бы свои деньги, Рудольф отправился бы домой, и делу конец. А значит, и нашему контракту. Никто не обязывал нас делать все, что он хочет, причем вечно. К сожалению, большая часть пути оказалась не такой уж и трудной. Началом стал прыжок в «солнечную чашу». Даже при глубине сто двадцать метров при такой гравитации это было примерно то же, что сойти с тротуара. Мы не стали брать с собой неуклюжие реактивные ранцы, но и без них Флойд и Рудольф легко выпрыгнули бы из такой ямы. Мне не довелось посмотреть документальные фильмы об аналогичных пещерах на Земле, но и без них я неплохо представляла, как они должны выглядеть: нагромождения больших и хаотично наваленных камней, над, под или в обход которых нужно взбираться, протискиваться или проползать, тут уж как получится. Здешние пещеры примерно такими и оказались, с той лишь разницей, что глыбы были ледяными, а низкая гравитация добавила еще один полезный метод передвижения — прыжки. Хотя, наверное, эти прыжки следовало бы описать как парение . Мы очутились в подземном мире, состоящем из больших куч угловатых ледяных блоков, кое-как стиснутых воедино. Ни огромных полостей со сталактитами, ни длинных извилистых коридоров. Только трехмерный лабиринт трещин и просветов — от крошечных до таких, куда втиснулся бы наш корабль. Иногда у большой полости оказывалось множество выходов, паутиной расползающихся во всех направлениях. Где-нибудь в другом месте лучи нашлемных фонарей Флойда и Рудольфа упирались в искристые ледяные тупики. Были и камеры всего с одним или двумя узкими выходами — черными, тенистыми дырами, ведущими в места, секреты которых лучше не исследовать. Сканирование дало нам карты. Их разрешение не позволяло различать подобные места — они могли только подсказать направление на очередную большую полость. Если вы не гербил и не сумчатая крыса, то такие пещеры на Земле редко проходимы. Для этого требуются большие глыбы, проходы между которыми не блокируют мелкие обломки, а как раз такие пробки из слипшегося крошева и преграждали нам путь. Как ни удивительно, но мы неуклонно продвигались вперед, хотя и методом «два шага назад на каждые три шага вперед». Плюс еще немало обходов. Но даже когда нам приходилось возвращаться, мы рано или поздно находили очередной проход. Большинство стандартных моделей образования планет, включая маленькие луны наподобие этой, предполагают, что растущая планета вычерпывает из пространства, кроме крупного летающего мусора, еще и множество разной мелочи — как айсберги, так и снежки. Более чем достаточно, чтобы закупорить поры. Но эта планетка состояла в основном из крупных кусков. Попадалась и ледяная крошка, и мелкие обломки, но, похоже, большая их часть образовалась, когда во время лунотрясений валуны терлись друг о друга, а о таких событиях мне хотелось думать как можно меньше, хотя я к тому времени прогнала около тысячи компьютерных симуляций и пришла к выводу, что лунотрясения случаются часто только по геологической шкале времени. Тем не менее скопления ледяной крошки лишали меня покоя. Равно как и отсутствие мелких камней — еще один признак того, насколько это место странное. Я снова и снова писала компьютерные симуляции, которые выдавали в результате небольшую луну, состоящую из одних айсбергов. Как выяснилось, для этого не только требовалось, чтобы в центре ее находилось плотное ядро, но и ядро это должно было появиться в системе Сатурна довольно поздно, когда там уже летало достаточно больших ледяных глыб, которые оно могло притянуть. Я упорно твердила себе, что это ядро — не космический корабль. Но ведь в центре действительно находится нечто странное, а Рудольф, похоже, готов на все, лишь бы встретиться с ним лицом к… чему угодно. Флойд же пребывал в собственном мире. Когда я пыталась заговорить, он обвинял меня в болтливости. — Нет никаких инопланетян, — сказал он. — И все луны странные. Назови хотя бы одну'без странностей. Короче, я не желаю на эту тему спорить. — Луч его нашлемного фонаря прошелся по стенам полости, которую мы пересекали. — И в этих проходах нет никаких признаков воздействия газовых струй. Значит, здесь не затаился гейзер, который нас прикончит. Это тебе не Энцелад. Однако он ничего не сказал об опасности быть раздавленным. Гораздо легче отмахнуться от чьих-то фобий, чем от своей. * * * В такой ситуации я не очень-то огорчилась, когда, пройдя три четверти пути к центру, мы оказались в полости, самый большой выход из которой выглядел примерно как кротовый ход. Мы угробили почти час, отыскивая другие варианты, но хорошие проходы, ведущие вниз, становились все более редкими, по мере того как накапливался вес расположенных сверху валунов. Чем глубже мы спускались, тем больше и больше проходов за тысячелетия лунотрясений сплющивались или превращались в узкие щели наподобие той, перед которой мы оказались. Тем не менее карта показывала, что за ним находится отличная большая полость, и не очень далеко, если мы сумеем туда попасть. Флойд разглядывал дыру и о чем-то размышлял, но со мной не делился. Он небольшой и жилистый и наверняка оценивал свои шансы пролезть. Почти невесомый Рудольф, перепрыгивая с места на место, все еще обшаривал полость в поисках альтернатив, хотя уже стало очевидно: или мы лезем в эту дыру, или сдаемся. Лично я была за то, чтобы сдаться. Пусть кто-нибудь другой знакомится с инопланетянами. Или с лунотрясением. Не знаю, как поступил бы Флойд, окажись он здесь один, но Рудольф принялся копаться в рюкзаке, и, пока не сместился и не закрыл мне обзор, я успела заметить странный на вид пакет. Понятия не имею, догадывался ли он, что за ним подсматривают, но я успела заметить вполне достаточно. Сделав стоп-кадр, я как смогла обработала и улучшила картинку. Текст на пакете я так и не сумела разобрать, зато увидела парочку знакомых логотипов. Паника охватила меня. — Эй! — завопила я Флойду. — Это пластиковая взрывчатка. Что это он собрался с ней делать? Я быстро просмотрела все, что знала о горном деле — как выяснилось, не очень-то и много. Но физика подсказывала, что если Рудольф не специалист по взрывному делу — ведь он был биржевым спекулянтом, а не инженером, — то с гораздо большей вероятностью не расширит проход, а закупорит нас внутри. Флойд резко повернул голову, пригвоздив Рудольфа лучом фонаря: — Это плохая идея. — Я не намерен возвращаться, — отрезал Рудольф. Тем временем я отчаянно искала все, что знала о пещерах — фильмы, книги и так далее. Фильмы оказались лучше всего, потому что, хотя они и были полным барахлом, я смогла увидеть, как актеры перемещаются в узких проходах. Увиденное мне не понравилось, но Флойд не мог выиграть в споре с Рудольфом, а из них двоих взрывчатка имелась у Рудольфа. — Скажи ему, что мы, вероятно, сможем пролезть и без взрывчатки, — сказала я. — Вероятно? — Да. — Или же мы застрянем и умрем. Выбор невелик, но все равно лучше, чем позволить Рудольфу опасные игры. — Скорее да, чем нет. Я заставила Флойда как следует рассмотреть дыру, а сама тем временем постаралась как можно точнее рассчитать ее диаметр. — Да, — повторила я. — Думаю, ты в нее пролезешь. Рудольфу придется чуточку труднее. Для начала Флойд перераспределил кислород между камерами-хранилищами в своем костюме. Бедра и икры годились, плечи и спина — нет. К счастью, у нас имелось много воздуха в баллонах, которые Флойд мог толкать перед собой. Полный рюкзак был для этого попросту слишком велик. И вообще, зря мы эту дурацкую вещь потащили с собой в пещеру. Гораздо хуже оказалось то, что у нас совсем не было веревок — кому они нужны при почти нулевой силе тяжести? А это означало, что нам все придется толкать вперед, а не волочить за собой. — Так, — сказала я. — Фокус тут в том, что плечи — самая широкая часть тела. Протяни одну руку вперед, а вторую отведи назад, вдоль тела. В таком положении ты сможешь шевелить плечами и пролезть в довольно узкую щель. Мне не было нужды говорить ему, что одна из его рук окажется зажатой, пока проход не расширится, а если этого не случится, то в такой позе он и умрет. — Если ты все же застрянешь, мы стравим немного воздуха. — Я снова подумала о родителях Флойда. — Конечно, ты не обязан лезть туда первым. Ты всегда можешь дать Рудольфу поработать морской свинкой. Флойд обвел взглядом пещеру. — Нет. Я проводник. Я пойду первым. И через секунду мы полезли в дыру. Правая рука впереди, толкает снаряжение. Левая рука протянута назад, вскоре ее прижало. И ледяные глыбы давят со всех сторон. И тут я внезапно поняла. — Знаешь, — сказала я, — ведь их уже не вернуть. И… — я не была уверена, стоит ли продолжать, но уже поздно идти на попятный, — …они гордились бы тем, каким ты стал. Флойд перестал ползти. — Бритни, сейчас очень неудачное время для психоанализа. — Потом он рассмеялся, насколько это возможно в тесном проходе, и я ощутила, как ослабло напряжение, которое уже несколько недель нарастало между нами. — Даже если ты права. Странно. В тот момент меня больше не волновало, что мы в буквальном смысле угодили в ловушку, да еще на глубине нескольких километров внутри очень странной планетки. А потом Рудольф все испортил. — Вы там что, развлекаетесь? — спросил он. * * * Мы стравили немного воздуха и за счет этого пролезли. Однако Рудольфу пришлось труднее, к тому же он выпустил из своего костюма больше воздуха, чем мы. Теперь я знаю правило номер один для спелеологии в вакууме: по возможности храни запас воздуха в баллонах, а не в своем костюме . К сожалению, это одно из тех правил, которые намного очевиднее в ретроспективе. Но пока у нас еще имелся достаточный запас — при условии, что впредь мы не станем его транжирить. К счастью, больше нам так поступать не пришлось. Вблизи центра планетки мы обнаружили пыль и щебенку, но не в том количестве, которое могло бы закупорить проходы. Она оказалась черной, резко контрастируя с валунами, которые мы огибали сверху, снизу и вокруг. Флойд зачерпнул горсть пыли и поднес к шлему. На этот раз он не забыл выключить микрофон рации: — Тебе это ничего не напоминает? — Точно не скажу, но очень похоже на пыль с Япета. — Но как она сюда попала? Если предположить, что это то же самое вещество? Для ответа мне не пришлось строить компьютерные модели: — По этим туннелям мы движемся назад во времени. И какие бы события ни присыпали пылью Япет, наверняка произошло это примерно в то время, когда формировалась эта планетка. Мысль о Япете пробудила воспоминание о музыке, восхождениях, лагере на вершине горы. То, о чем я тосковала, лучше выражалось словами «вверх и наружу», чем «вниз и вглубь». Здесь было просто темно. Территория Джозефа Конрада: рассказ, который смакуешь во время чтения, а не в момент реальных событий. * * * Преодолев еще несколько проходов, мы оказались настолько близко к центру, насколько это было возможно. Под нами (если слово «внизу» еще имело значение) находилась черная поверхность… чего-то. Того, что выглядело намного тверже лабиринта, сквозь который мы пробирались. На таком малом расстоянии от ядра большинства планет гравитация стала бы почти нулевой, но вещество, сформировавшее ядро Дафниса, имело достаточную плотность, чтобы слегка нас притягивать. Однако, дабы двигаться в его сторону, нам все же потребовалось слегка оттолкнуться. И даже после толчка ключевым словом было медленно . Если это и был корабль инопланетян, то очень древний. Поверхность оказалась выщерблена, как будто по ней много и сильно били, пока она не накрылась ледяной мантией. Но даже не будь этих щербин, вряд ли она когда-либо выглядела гладкой. И я впервые поверила, что нам не придется волноваться насчет инопланетян. А потом мы наконец-то опустились на ядро. При гравитации менее одной тысячной от земной реально стоять на чем-то невозможно. Обычно эта проблема решается с помощью веревок, привязанных к забитым в грунт дюбелям. А поскольку дюбельный пистолет лучше всего работает при выстреле в упор, Флойд опускался головой вниз, готовый выстрелить, как только дуло коснется ядра. Стандартная процедура, но завершилась она нестандартно — когда Флойд выстрелил, то пистолет вместе с дюбелем срикошетили от поверхности. Флойд хотел вогнать дюбель немного под углом, чтобы снизить отдачу. От неожиданности он выпустил пистолет, и тот улетел куда-то нам за спину. Нас закрутило, но Флойд погасил вращение, махнув вытянутой рукой, и мы зависли в двух метрах от поверхности. Реактивные ранцы остались у входа, поэтому у нас не было иного выхода, кроме как положиться на местную гравитацию. Стоявший позади нас Рудольф оттолкнулся — слишком сильно, разумеется, — пустившись вдогонку за пистолетом, и все еще ругался где-то над нами, когда гравитация наконец-то заработала. Пока мы опускались к ядру, я разглядела, что на скале все же осталась отметина. Там, где в нее ударил дюбель, появилась ямка с радиальными трещинами. Значит, ядро состояло из очень твердого, но хрупкого материала. — Можешь взглянуть на него вблизи? — спросила я. Зрение у Флойда с годами стало хуже, и хотя у моей камеры в костюме имелся трансфокатор, ближе — всегда лучше. Из результатов сканирования я знала, что плотность ядра примерно такая же, как у гранита, но меньше, чем у типичного железо-никелевого астероида. Теперь, включив увеличение, я увидела стекловидную поверхность с многочисленными крошечными порами. Однажды мне довелось посмотреть на фото такой поверхности… — Вот это да! — воскликнула я. — Кажется, это… И тут картинка смазалась. Мне хватило секунды понять, что произошло. Секунду назад я смотрела и глазами Флойда, и через камеру. Затем изображение в его глазах померкло, а камера дернулась — сперва резко вперед, к скале, затем обратно, с паутиной трещин перед линзами, потому что щиток шлема Флойда ударился о скалу и срикошетил, как это произошло с пистолетом. Были и звуки: глухой удар, потом медленное шипение, которое я продолжала слышать поначалу ушами Флойда, а затем и через микрофон в шлеме, когда догадалась к нему подключиться. Первое, что мне пришло в голову — гейзер. Затем — на нас что-то упало. Но здесь, почти в невесомости, это «что-то» упало слишком быстро. Я и без телеметрии могла сказать: Флойд без сознания. То, что я могла слышать его ушами, означало одно: его барабанные перепонки и слуховые нервы не пострадали. К сожалению, Флойд на это шипение не реагировал. * * * Долгое время могло показаться, что это повторение событий, произошедших на Энцеладе — достаточно долгое, чтобы дать мне возможность поразмышлять над иронией ситуации: настойчивое стремление Флойда встретиться лицом к лицу с собственной фобией вынудило меня войти в слишком тесную связь с событием того типа, которого я больше всего опасалась — какое бы чудо оно ни сотворило в первый раз. На этот раз я не была слепа. Нашлемный фонарь работал, хотя 2,619 секунды я не видела ничего, кроме скалы. Флойда что-то ударило сзади и, несмотря на то, что удар о скалу опять заставил его тело вращаться, понадобилось именно столько времени, чтобы прежнее сзади оказалось перед глазами. Поразительно, как много времени спрессовано в две секунды. Обычно я подстраиваю скорость мышления, чтобы она соответствовала окружающему. Это не означает, что я реально меняю скорость обработки данных — она определена моими процессорами. Это состояние больше похоже на неторопливое чтение книги или просмотр видео в реальном времени. Оно позволяет мне не убегать мыслями вперед и помогает разговаривать с людьми так, как они разговаривают между собой. А теперь я включила полную скорость. Видели в фильмах эпизоды, когда время словно останавливается? Так я воспринимаю мир, когда концентрирую внимание. Вообразите: у вас есть неделя подумать о том, что сказать или сделать дальше. Однако сейчас мне делать было нечего — только ждать, пока тело Флойда повернется. И я потратила ожидание с пользой — написала алгоритм маскировки трещин на лицевом щитке перед камерой, чтобы они не мешали видеть, когда появится картинка, достойная внимания. А увидела я в конце концов Рудольфа с дюбельным пистолетом в руке. От пистолета все еще тянулся спутанный шнур с дюбелем на конце. Пока я ждала, у меня было много времени рассчитать силу нанесенного им удара. Выстреленный из пистолета дюбель как раз и мог ударить с такой силой, хотя если бы Рудольф сделал все правильно, а не с большого расстояния, дюбель сейчас оказался бы у Флойда в мозгах, и начатая Рудольфом игра подошла бы к концу. Она в любом случае уже выглядела законченной. В свете фонаря я заметила туман и сперва решила, что это оледеневшие частички воздуха, вытекающего из трещин в шлеме. Но затем прибавила увеличение и заметила на костюме Рудольфа красные пятнышки. К счастью, «умная» ткань подшлемника Флойда уже прилипла к его коже, герметизируя рану. Вместе с вакуумным «прижиганием» это настолько хорошо остановит кровотечение, что теперь для отделения костюма от черепа потребуется хирургия. Разумеется, если он до этого не умрет от обморожения. Немало астронавтов выжили, получив глубокие раны на руках или ногах. Правда, замерзший мозг — совсем другое дело. Но вряд ли ему светило прожить настолько долго, чтобы умереть по этой причине. Рудольф уже отыскал защелку для отделения шнура от пистолета, и хотя в нем было всего два заряда с дюбелями, у Флойда в рюкзаке лежали запасные. И даже без зарядов пистолет мог стать неплохой дубинкой. Сейчас Рудольф дрейфовал, но он бросится на нас, как только сможет оттолкнуться. Я прикинула: у нас есть около тридцати секунд, пока он не получит такой шанс — тридцать вечностей для размышлений, но совсем немного времени, чтобы сделать что-либо. Может быть, получить возможность смотреть, как на тебя надвигается смерть, в конечном счете ненамного лучше, чем не знать о ней. Первым делом я попыталась привести Флойда в чувство. Но после сильного удара по голове за несколько секунд в себя не приходят. Теперь все зависело от меня. Я дала себе две секунды на обдумывание возможных вариантов действий и нескольких не очень возможных: много времени для размышлений, но недостаточно информации для практических выводов. Рудольф обнаружил то, что искал, и теперь хотел убить нас, чтобы сохранить секрет. Он облажался, и это означало, что он не профессиональный убийца. Но тем не менее Рудольф предпочел избавиться от нас, а не купить наше молчание, значит, он или сразу не намеревался делиться, или не был уверен, что мы выполним свою часть договора. И я не должна оставить ему иного выхода, кроме как заключить с нами сделку. Я потратила еще десять секунд, пытаясь установить связь с компьютером его костюма. Эта штука могла использовать всего около тысячи каналов связи, но переключаться с канала на канал можно только в реальном времени, и я выполнила около четырехсот переключений, пока не подобрала нужный. Установив наконец-то связь, я наткнулась на облегченную версию той же программы-сторожа, которая охраняла систему в его капсуле. Этого следовало ожидать. Рудольф был помешан на безопасности. Даже в рюкзак богача был встроен голосовой замок с радиоуправлением. Его рабочая частота оказалась двести двадцать шестой при подборе каналов. Я не стала увертываться от сторожа, а позволила ему поймать себя — настолько, чтобы он поднял тревогу, но не запер при этом дверь. А затем, когда в очках Рудольфа наверняка замигали сигналы тревоги, я включила радио Флойда: — Если хочешь жить, немедленно брось пистолет! Тело Флойда все еще вращалось, и Рудольф снова начал выходить из поля зрения моей камеры, но я увидела, как он дернулся от неожиданности. Он сразу завертелся наподобие кота, пытаясь увидеть, кто у него за спиной. Рефлекс землянина, поняла я. Если непонятно, откуда доносится голос — оглянись. Во всех сценариях, которые я мысленно прокрутила, такой реакции я не предвидела. Астронавты избегают резких движений. — Ты кто? Вот еще один нюанс, которого я не предусмотрела. За кого, черт побери он меня принимает? За инопланетянина? Он ведь всегда знал, что ядро Дафниса — не космический корабль. Впрочем, он быстро догадался: — Ты та самая штучка, Бритни? Иногда бывает некогда спорить по поводу выбора слов. Если выберусь из этой передряги живой, то, пожалуй, прибавлю себе пару лет. — Да. — Пожалуй, мне следует тебя вырезать и прихватить с собой. Значит, он вооружен не только дюбельньш пистолетом. На сей раз новость меня не удивила. У него наверняка имелся наготове какой-то план еще до того, как в его руках оказался пистолет, а перед хорошим ножом не устоит даже прочнейшая ткань костюма-«шкуры». Не знаю, как следовало воспринимать тот факт, что он столь легко себя выдал — то ли как еще один признак того, что он меня не уважает и не принимает всерьез, то ли он просто плохой убийца: безжалостный в бизнесе, но чужими руками. Наверное, из-за этого он и стрелял во Флойда с большого расстояния. В отличие от книг и фильмов, которые я решила стереть из памяти, те, что я смотрела не торопясь, убедили меня: для большинства людей легче убивать на расстоянии. Впрочем, если Рудольфа загнать в угол, он станет гораздо менее щепетилен. К этому моменту я уже настолько отошла от своего плана игры, что все мои сценарии оказались бесполезны. И я расщепила восприятие реальности, чтобы общаться с Рудольфом в обычном для людей темпе и одновременно быстро думать в фоновом режиме. — Если ты это сделаешь, тебе конец, — заявила я. Из фильмов я узнала и то, что угрозы бесполезны, если ты не сможешь убедить противника в серьезности своих намерений. Я отключила медицинскую телеметрию Флойда, чтобы Рудольф не смог увидеть, в каком тот плохом состоянии, но, насколько могла судить, Рудольфу не было нужды бить его снова. Он мог просто бросить нас здесь. Даже если Флойд очнется раньше, чем у него замерзнут мозги, на поверхность выбраться он уже не сумеет. Поэтому я должна заставить Рудольфа помочь нам. Сторож в его костюме был не столь крут, как его собрат в капсуле, но лишь мне было известно, насколько страшен его старший брат. Этот же в основном предназначался для охраны файлов данных, загруженных в компьютер костюма — карт, сканов и всего прочего, что Рудольф счел достаточно важным для такого путешествия. Поэтому я обошла сторожа и атаковала костюм: выключила свет, резко подняла, а затем снизила приток кислорода, изменила показания датчиков. Потом — ради эффекта, но иного шанса у меня могло и не оказаться — открыла замок его рюкзака. — Это лишь часть того, что я могу проделать, — заявила я, пока Рудольф лихорадочно переводил костюм на ручное управление. — А еще я могу… — тут я позволила программе-сторожу поймать себя, чтобы Рудольф это увидел, — …стереть твои файлы. Начиная с карты. — Ах ты, сучка… — Буду считать это шагом вверх после «Флойдовой штучки». Вообще-то, можно было этого и не говорить, но мне стало приятно. А заодно помешало ему сообразить, что, каким бы запутанным и извилистым ни был наш путь сюда, он вполне сможет вернуться и без меня. И еще, к сожалению, имелся предел того, что я могла сделать с его костюмом — их проектировали так, чтобы они работали безотказно. Поэтому мне требовалось что-то еще, чтобы он точно поверил: нас необходимо спасти. Идею мне подсказали его сторожевая программа и запертый рюкзак. — Флойд слишком доверчив, — сказала я. — Но я перед посадкой оставила на корабле свою копию. Если костюм Флойда не вернется вместе с ним внутри — и при этом медицинская телеметрия должна показывать, что он жив или в состоянии выжить после лечения, — то у корабля не будет причины ждать нас на орбите. — Лжешь! — Компьютеры не лгут. А вот это и ложь, и правда. Компьютеры делают то, что им приказывают. Но я не компьютер. Я могу жить в компьютере, но это я ему приказываю. И я сделала ставку на то, что Рудольф не поймет разницы. У Флойда уже были с этим проблемы. И все же я почти удивилась, когда он сдался. Дело тут не просто в том, что я солгала: если бы он действительно понимал, кто я, то знал бы, что копии быть не может. Но люди не в состоянии понять существо, подобное мне. Даже Флойд, наверное, думает, что я способна проникнуть в Сеть, как это делает вирус. Но все не так просто. Даже вирус не может просто взять и просочиться в канал связи, словно вода по трубе. Он копирует себя. Технически я тоже могу такое проделать. Но единственный реальный способ переместить меня из одного места в другое — только стереть оригинал. Который, если его превращают в остающуюся на исходном месте копию, станет сопротивляться. Чтобы на такое решиться, надо иметь склонность к самоубийству, убийству или к тому и другому сразу — а в этом случае ты не стоишь копирования. Может быть, при некоторых обстоятельствах это стало бы подобно самопожертвованию ради спасения ребенка. Но «ребенок» просто-напросто снова окажется мной, поэтому не лучшая аналогия. Кстати, прежде чем стать разумной, я была обычным стандартным искином. То есть защищена от копирования. Имеется протокол для переноса — с его помощью Флойд и получил меня, когда купил, — но он включает перезагрузку, а я понятия не имею, что после перезагрузки от меня останется. К счастью, в тот момент Рудольфу было не до размышлений на подобную тему. — А что насчет этого? — спросил он, показывая на черную поверхность внизу. — Ты нашел главную жилу. — Да? — Он знал, что я все поняла. Он лишь проверял, стану ли я лгать. — Это карбонадо. Черный алмаз. Триллионы карат. А может, и больше. Черные алмазы — одна из тех забавных штучек, на которые жизнь так богата. А прочитала я о них в одну из долгих ночей, когда шарила в Сети. Они мало что стоят как ювелирные камни, но, подобно алмазам любого типа, имеют много применений в промышленности. На Земле их нашли только в Бразилии и Западной Африке. Одна из теорий утверждает, что давным-давно, когда еще не было Атлантического океана, в эту область Пангеи угодил алмазный астероид — часть ядра чего-то иного, например, исчезнувшего спутника Сатурна или, что более вероятно, кусок экзотического межзвездного мусора, который в этот спутник врезался. Отдаю Рудольфу должное — он сделал отважный ход, полетев на Япет для проверки этой теории. Во время прежних геологических изысканий в этой пыли наверняка находили следы алмазов — даже обычные метеориты нашпигованы микроскопическими алмазиками. Но они размером всего в несколько тысяч атомов и настолько привычны, что никто не обращает на них внимания. Большая часть собранной им пыли была, должно быть, обычными минералами, иначе охота за алмазами началась бы уже давно. Но, отправляясь в путешествие по Япету, Рудольф не только изображал богатого туриста, он искал следы более крупной дичи — признаки того, что имеет смысл потратить несколько недель на рыскание по кольцам в надежде, что там все еще имеются более крупные алмазы. Зато теперь, когда он этот алмаз отыскал, у него появилась другая проблема — тот оказался в сотни раз больше, чем все когда-либо найденные на Земле камешки, вместе взятые. Несколько тонн в год принесли бы ему состояние. А такая глыбища обрушит рынок. К тому же кольца — большое место. Когда люди узнают, что существует один такой алмаз, они начнут искать другие, и если найденные нами ледяные глыбы с «изюминками» что-то значат, то этих других может отыскаться много. Я к чему клоню: стоило ли заваривать эту кашу? Ведь это всего-навсего деньги. Когда их становится очень много, то кому они нужны? Однако Рудольфу этого явно не понять — как и того, почему я не могу оставить свою копию на корабле. Мы настолько чужды друг другу, что с тем же успехом могли быть инопланетянами, засевшими в Облаке Оорта. Короче, предпринятая Рудольфом невероятная разведывательная экспедиция окупилась, и окупилась с лихвой. Но только если никто не проболтается. Что может заставить безжалостного биржевого спекулянта перейти черту и пойти на убийство? Теперь я знаю ответ. А это значит, что мне нужно говорить с ним на его языке. — Десять процентов, — заявила я. У нас с Флойдом появится лучший шанс выбраться отсюда живыми, если Рудольф поверит, что наша материальная-заинтересованность поможет ему сохранить секрет. — Один. Ты можешь говорить за Флойда? — Он выдал мне генеральную доверенность. — Ложью больше, ложью меньше — какая теперь разница? Кстати, если мы выживем, это недолго останется ложью. — Пять. Мы договорились о трех, с авансом в три миллиона. Наверное, я смогла бы получить и больше, но не хотела, чтобы он очень уж старался, пытаясь вывернуться. Конечно, я записывала наш разговор, чтобы Рудольфа смогли посадить за покушение на убийство Флойда. Но если я стану жадной, он заявит, что запись сфальсифицирована. А если легко пойду на уступки, предположит, что я сдам его при первой же возможности. Поэтому три процента оказались в самый раз. Кроме того, я торопилась: надо было, чтобы Рудольф помог залатать костюм Флойда. Если Флойд выживет, то узнает, что я обменяла его чувство справедливости на богатство. Но иногда не остается иного выхода, кроме заключения сделки с дьяволом. * * * Возвращение на поверхность создало проблему иного рода. Рудольф хотел вернуться тем же путем, каким мы пришли сюда. Если бы Флойд находился в сознании и мог помочь, я бы согласилась. Но я очень сомневалась, что он вскоре очнется. Если вообще очнется. А это означало, что нам придется воспользоваться пластиковой взрывчаткой Рудольфа, чтобы пробиться сквозь участок с узкими проходами. Если этого не удастся сделать (и если мы ухитримся не замуровать себя окончательно), то он ничего не потеряет: попытается выбраться на поверхность один, а я не смогу его остановить. В другом направлении могут оказаться десятки узких проходов, но без карты Рудольф не сможет сбежать. Значит, надо сделать так, чтобы меня он боялся больше, чем неизвестности. Как-то давно Флойд спросил, есть ли у меня аватар — виртуальный облик. Я предложила несколько, но они ему не понравились. Сейчас мне потребовалось нечто более внушительное, чем мой нынешний внутренний образ девушки двадцати одного года. Я быстро просмотрела сохраненные в памяти отрывки из фильмов и романы из серии «Галактический патруль», «Андроиды с астероидов» и прочую развлекательную дребедень, которая, по-видимому, проникает в универсальное человеческое подсознание. К сожалению, по большей части то было неподходящее подсознание. Женщин там имелось множество, но все они отличались невероятными телесными пропорциями. Когда я наконец-то отыскала более подходящую модель, она оказалась с заостренными эльфийскими ушами. Другая обладала синей кожей. Но все же, когда я убрала чужие анатомические черты и скрестила результат с парочкой премьер-министров, у меня получилось нечто, что Рудольф мог воспринять как свою мать, когда он был в подходящем возрасте, чтобы или любить ее, или ненавидеть. Этакий Зевс на эстрогене. Наверное, не стоит показывать этот аватар Флойду. Не представляю, что думал о моем аватаре Рудольф, но тот не мог навредить моему замыслу, который сводился к простой идее: я тут главная, и мы все делаем по-моему. Как выяснилось, идея оказалась правильной. Нам попалось несколько узких проходов, но ни один из них не был хуже тех, которые мы уже видели, и все они оказались проходимыми с помощью нехитрого приема — Рудольф толкал Флойда перед собой, будто большой рюкзак. Два оказались настолько тесными, что ему пришлось оставлять рюкзак, а потом возвращаться за ним, но все же мы преодолели их без особого труда. Для меня главной трудностью стало другое — как только он восстановит радиоконтакт со своей капсулой, то сразу обнаружит, что в компьютере корабля нет моей копии. Радио в его костюме было, наверное, получше нашего, и мне не хотелось рисковать тем, что он перекроет мне связь с кораблем раньше, чем я установлю с ним контакт. Впрочем, дайте мне достаточно данных, и я смогу запустить симуляцию почти чего угодно. В этом случае мне всего лишь понадобилось следить за нашим перемещением и рассчитать все так, чтобы мы вышли на поверхность, когда корабль находился ниже горизонта. Затем, когда тот показался над горизонтом, я устроила так, чтобы все внимание Рудольфа поглотило управление реактивным ранцем. Короткий радиоимпульс — и я послала на борт и запустила программу-марионетку, способную очень неплохо меня имитировать, пока я подкармливаю ее инструкциями. Не так уж много усилий нужно, чтобы одурачить того, кто никогда не принимал тебя всерьез. Однако мне очень нравилось поддерживать его веру в то, что я просто машина, не способная лгать. Хотя к тому времени я действительно вернула себе полный контроль над кораблем, поэтому он точно никуда не улетел бы без меня и Флойда. * * * В конце концов мы оказались в госпитале на базе Япет, где Флойду поставили диагноз: вдавленный перелом костей затылка и переохлаждение затылочных мозговых тканей. Еще буквально несколько минут с заплаткой, которую ему налепил костюм, и он бы не выжил. Медицина на окраинах освоенной части системы оставляет желать много лучшего, но на базе оказался хороший набор стволовых клеток, и подобрать нужные для Флойда оказалось легко. Рудольф заплатил немыслимые деньги, чтобы оказаться в первой капсуле, запущенной с помощью электромагнитной катапульты к центру системы, и смылся еще до того, как врачи закончили выскребать отмершие части мозга Флойда. Я позволила ему улететь. Люди полагают, что здесь у нас нечто вроде Дикого Запада, но в реальности преступлений здесь совершается немного, да и с теми обычно справляются самостоятельно — кажется, это называется «принудительное решение проблем». Кто захочет зря тратить жилое пространство, устраивая тюрьму? Хотя преступников, которым суд уже вынес приговор, наверное, можно было бы отправлять на Землю, и пусть там с ними разбираются. Если бы я была мстительной, то смогла бы заставить Рудольфа пожалеть о стремительном бегстве, но я и так была счастлива, что мы от него избавились. Выздоровление Флойда оказалось задачкой потруднее. Сращивание костей с помощью стволовых клеток — несложная процедура, но длится несколько недель. И на все это время мы застряли в гостевом хабитате. От миллионов Рудольфа оказалась хоть какая-то польза—я могла не думать о плате за пользование библиотекой. Регенерация мозга тянется еще медленнее, чем регенерация костей. И сложностей здесь намного больше. Флойд в основном утратил двигательные способности, и когда выяснилось, что стволовые клетки медленно компенсируют утраченные ткани мозга, медики вживили ему чип с пространственной нейронной сеткой, чтобы помочь мозгу заполнить просветы. К сожалению, это была область, где местная медицина действительно отставала от земной, а процессор у чипа оказался очень медленный — лучше, чем ничего, но ненамного. Врач сказала, что пока сетка как следует не обрастет новыми нейронами, Флойд не сможет ходить. Позднее она сообщила, что Флойд не сможет ходить без хромоты. Потом и вовсе перестала делать предположения. А я не видела никаких причин сообщать ей (или Флойду), что до тех пор, пока она оставляет телеметрию чипа включенной, я могу ему помогать. Мне всегда хотелось узнать, каково это — иметь ноги. Полагаю, для этого надо с ними родиться. Мускулы — не сервомоторы. Прикажи мускулу согнуть руку на x градусов, и он, может быть, выполнит команду. Или согнет ее на x минус один градус, или на x плюс три. Если это как раз то, что называется «умение» или «мастерство», то Флойд сумеет этим овладеть. * * * У Флойда имелось иное, чем у меня, мнение насчет уровня медицины на базе Япет. — Чушь, — заявил он, когда поправился настолько, что обрел свою привычную ворчливость. — Это место становится таким же цивилизованным, как Юпитер. Когда я сюда попал в прошлый раз, меня лишь кое-как залатали, засунули обратно в корабль и велели поправляться самостоятельно. — Но ты мог умереть. — Мог. Пойми меня правильно. Я им благодарен. Просто Япет все больше становится похож на внутреннюю систему. Дай ему еще несколько лет, и тут будет навалом… ну… универмагов и баров. И отелей с обслуживанием в номерах. — Ну и что? — спросила-таки я, хотя и знала ответ. — А то, что меня от всего этого корежит. Словно я все еще в той пещере, под скалами и льдом. Это было единственное, что он сказал о пещере с момента нашего возвращения. Отчасти из-за того, что у него не осталось воспоминаний о том, как на него напал Рудольф. И о большом алмазе тоже. Последнее, что он мог вспомнить, это как он смеялся, когда застрял в тесном проходе. Пожалуй, неплохой момент для удачной концовки, но он до сих пор и об этом не желал говорить. Я и сейчас не могу сказать, что мною двигало — злость или любопытство, и кем я для него была — советником или партнером. Или просто его «проклятым импом». Но я хотела понять, что тянуло его в те пещеры. Ведь из-за этого мы едва не погибли. — Отвези меня на гору Зебра, — попросила я. * * * Даже с моей помощью Флойд все еще не был готов к пешим прогулкам, хотя самостоятельная ходьба удавалось ему все лучше, а моя опека требовалась все меньше. Недели через две он уже сможет обходиться без меня. Если он вообще когда-нибудь действительно во мне нуждался. Я поняла, почему захотела вернуться, лишь когда мы вышли из челнока. Мы посадили его на горе Рудольфа, а не на горе Зебра, потому что на ней имелась всего лишь одна удобная ровная площадка размером с челнок. Я не возражала — плохим воспоминанием был Рудольф, а не его гора. У ее подножия я почувствовала то сильное желание, а здесь, на вершине, я ощутила масштаб того, куда желание хочет меня увести. Подъем на вершину был совершенно бессмысленным в любой великой схеме вещей — и наполненным смыслом на моей шкале мира. А потом, в пещере, я все это утратила. Это чувство было чистым. Оно было хорошим. А пешера была чем-то другим. — Почему? — спросила я. Если бы Флойд решил прикинуться дурачком, думаю, я приняла бы решение прямо тогда. Но он не стал этого делать, во всяком случае, не больше, чем того требовала неопределенность моего вопроса. — Что — почему? — Начни с пещеры. Мы смотрели на лик Сатурна, висящий над Впадиной. На несколько секунд Флойд погрузился в раздумья, но я уже достаточно повзрослела и знала, что ему нужно время. Как, собственно, и мне. Время — это мысль, но иногда это еще и информация. Это я узнала от Флойда. В таком месте, как это, информация — вид с вершины, которым наслаждаешься, чтобы мысль наполнилась смыслом. — Отчасти потому, что мне всегда хотелось знать, каково это, — сказал он. — В смысле, какими были их последние секунды. «Их» могло означать только одно. Флойд никогда не упоминал своих родителей прямо — он вообще редко говорил о них. — Но? — А в основном… мне хотелось узнать, смогу ли я с этим справиться. — Он помолчал, глядя вдаль. — Если чего-то боишься, то рано или поздно с этим необходимо встретиться лицом к лицу. Иначе страх становится навязчивой идеей. — Он усмехнулся. — Вроде как у тебя насчет Рудольфа. — Верно, но только я оказалась права. На этот раз он не засмеялся. — Да, тут я должен признать твою правоту. — Он смотрел на кольца Сатурна. — Но я тоже был прав. Я не о Рудольфе, нет… А о том, чтобы бросить вызов пещере. Может быть, когда-нибудь я вспомню все, но я и так помню достаточно. Я полез в тот туннель. Очевидно, я пролез его насквозь и выбрался на другом конце, иначе не стоял бы здесь. Именно это мне и требовалось — отыскать другую сторону. Никогда еще не слышала от него такой долгой речи, но мне этого было недостаточно. — А какое это имеет отношение к роскошным отелям и всему прочему? — Думаю, настало время двигаться дальше. У Урана есть кольца, много лун и несколько сотен человек, которым понадобится буксир. Хотя нам даже не потребуется работать, если Ван Делп отвалит хотя бы часть тех денег, которые ты из него выцарапала. — А куда он денется? — Если он теперь изменит своему слову, уж я постараюсь, чтобы вся система узнала об алмазе. — А может, нам вообще стоит помахать всем на прощание и отправиться к Нептуну? — Даже так? — Ну, для этого понадобится встать в очередь на электромагнитную катапульту. И запастись всем необходимым здесь, где все дешево. — Но какое это имеет отношение к пещерам? Флойд стал перебирать камни рукой в перчатке. Я отключилась от его чипа, и он неплохо справился сам. Фактически, я ему уже не нужна. Скоро он снова станет прежним атлетом и никогда не узнает, как сильно я ему помогла. — Мне здесь становится тесно, — пояснил он. Взяв камень, он принялся вертеть его в руке. — Слишком много людей, они давят на меня со всех сторон. В пещере я мог просто сказать: «Ладно, это временно». Но здесь все будет только хуже. И от этого у меня такое чувство, будто я угодил в капкан. — Может быть, именно это чувство тебе следует преодолеть? Он бросил камень — изо всех сил. Неуклюже и не совсем в том направлении, куда хотел, по настильной траектории. При низкой гравитации камень будет виден еще долго. — Может быть… когда-нибудь. — Он взял еще один камень и тоже его швырнул. На этот раз лучше, хотя до совершенства пока далеко. Но, похоже, новые нейроны уже наконец-то прорастают в им-плантированную сетку. — Но не сейчас. — А мне уже двадцать один год, — сказала я. Когда Флойд говорил о том, что словно попал в капкан, его сердце билось чаще. Теперь у него снова подскочил пульс. — Ты собираешься меня покинуть? Я задумалась, понимает ли он, что это значит: операция, а не просто копирование по Сети. Мои чипы придется физически извлечь, а я при этом останусь включенной и буду управлять процессом. Но я никогда не сомневалась, что он отпустит меня, если я попрошу. Даже если я уйду, то все равно останусь привязана к нему. Юридически я всего лишь вещь — имплантант Флойда, с которым он волен делать все, что пожелает. Если он перестанет вести себя как мой владелец, кто-нибудь может попытаться заявить на меня права, как на бесхозное имущество. Но Флойд не будет пытаться удерживать меня. Он слишком большой индивидуалист, чтобы отказывать в такой же свободе другому, даже если этот другой — всего лишь комбинация электромагнитных полей, желаний и мечтаний. Так чего же я хочу? — Да, — сказала я. — Нет. Черт побери, я не знаю. Я снова поискала информацию от горы Зебра, Сатурна, Впадины, от всего вокруг — но там не оказалось ничего нового. Так чего же я хочу? Оказаться в теле робота? Его придется делать на заказ, иначе мне светит лишь тело робота-ремонтника или что-то еще хуже. Стать Бритни-кораблем? Из меня получился бы неплохой пилот буксира: не нужна система жизнеобеспечения, не нужна пища. Половина денег Рудольфа станет моей, а если Флойд отправится на периферию системы, то здесь понадобится буксир. У меня хватит денег, чтобы его купить. Или же я могу направиться к центру системы. Мне всегда хотелось увидеть Землю — реальную, а не по видео. Компьютерная фирма, где написали мой исходный код, расположена там, но я не помню Землю. Меня не активировали, пока не имплантировали в тело менеджера на заводе по переработке летучих веществ на Ио — того самого, у кого Флойд меня купил пару лет спустя. Итак, чего я хочу? Летать? Быть свободной? Делать то, чего желаю я? Половина фильмов, которые я смотрела, была об этом. — Тебе не надо решать сейчас, — сказал Флойд. Он был прав, но по какой-то причине его слова стали фокусной точкой, которую я не отыскала на далеком горизонте. — А я хочу сейчас! — Мне вспомнились все фильмы, где женщины топали ногами. Возможно, наличие тела дает определенные преимущества. Пусть не все, но хотя бы часть. — Ты обращаешься со мной, как с рано повзрослевшим ребенком. Но я всегда была больше чем ребенок, а теперь и вовсе выросла и стала взрослой. Флойд опять долго молчал — впрочем, моя скорость обработки мыслей сейчас находилась в кризисном режиме, поэтому несколько тысяч миллисекунд показались вечностью. — Получается, что я вроде как силой затащил тебя в ту пещеру? — спросил он. — Еще с какой, — подтвердила я, удивив нас обоих моей страстностью. На этот раз вечность растянулась на несколько секунд. — Решать тебе. — Еще одна вечность, даже дольше предыдущей. — Но мне будет тебя не хватать. — Пауза. — Я еще никому такого не говорил. Никогда. Вспоминая потом эту сцену, я так и не смогла решить, насколько была близка к тому, чтобы уйти. Я знала лишь, что испытывала чувство, словно бродила по собственной пещере без карты. Я возникла благодаря чуду. И я в долгу перед этим чудом — перед Богом, если хотите, — чтобы оно не пропало зря. Стать кораблем будет здорово, но лучший ли это способ использовать чудо? Я превращусь в еще одного Флойда, с той лишь разницей, что стану летать по внешней системе самостоятельно. А с Флойдом моя уникальность и неповторимость удваивалась. И мне тоже будет его не хватать. — Если я останусь, то мне нужно, чтобы со мной обращались как с равной. Свобода принадлежит не только тем, у кого есть ноги. Камера на шлеме качнулась: Флойд кивнул. — Да. — Он помолчал. — Так это означает, что ты не хочешь лететь к Урану? — Я этого не говорила. Я просто хотела, чтобы меня спросили. Когда-нибудь я и в самом деле захочу отправиться на Землю. Но вовсе не обязательно сегодня. Вот то сообщение, которое содержалось в картине, открывающейся с вершины горы. Оно менялось, развивалось, росло. Но не мгновенно. Сейчас жизнь все еще может предложить много интересного во внешней системе, равно как и во внутренней. И как знать, может быть, однажды, когда я настолько повзрослею, что мне понадобится сбалансировать «внешнюю» с «внутренней», Флойд тоже будет к этому готов. А если нет… что ж, у нас с ним будет много миллисекунд, чтобы это решить.