Шрифт:
Там же
История современных евреев трагична, но вздумай кто-нибудь написать об этой трагедии, его еще осмеют. Это трагичнее всего.
Мысли, заметки, импровизации
Никогда не говорить об отношении к евреям! Испанец, который каждую ночь во сне беседует с богоматерью, из деликатности ни за что не коснется ее отношений к Богу-отцу: самое беспорочное зачатие все-таки остается зачатием.
Там же
Евреи лучше христиан, если они хороши; если же плохи, то хуже.
Там же
Окончена ли миссия евреев? Я полагаю, она будет окончена, когда придет земной Спаситель – индустрия, труд, радость.
Там же
После Исхода о свободе говорят всегда с еврейским акцентом.
К Лютеру
Мы заботимся о благе материи, о материальном счастье народов, не потому, что мы, подобно материалистам, относимся с пренебрежением к духу, но потому, что мы знаем, что божественность человека проявляется также в его физическом естестве и что нужда разрушает и принижает тело, образ божий, отчего и дух погибает равным образом. Мы боремся не за человеческие права народа, но за божественное право человека.
К истории религии и философии в Германии
Мы готовы принести себя в жертву ради народа, ибо самопожертвование относится к нашим утонченнейшим наслаждениям.
Признания
Доброта лучше красоты.
К истории религии и философии в Германии
Все купцы в мире исповедуют одну религию.
Там же
Самый жизненный вопрос в мире – это вопрос о существовании Бога.
Там же
Жизнь – болезнь, мир – больница, смерть – врач.
Признания
Воображаемое горе доставляет не меньшую боль.
Там же
Мысль – это незримая природа, а природа – зримая мысль.
Там же
Восток – истинный хитрец: он почитает маньяков как пророков; мы же смотрим на пророков как маньяки.
Лукские бани
Бог простит: это Его профессия.
На смертном одре, 1856г.
Человеческое ничтожество слишком велико, чтобы обходиться без веры.
Признания
Человек – аристократ среди животных.
Город Лука
Только чувством можно понять чувство.
Лютеция
Римляне так и не нашли бы время завоевать мир, если бы их сперва заставляли учить латынь.
Мысли, заметки, импровизации
ВОИНСТВЕННОСТЬ БЕРНЕ
Современник, соотечественник, коллега и во многом единомышленник Гейне, Людвиг Берне (1786-1837) относится к тем свидетелям наступившей эмансипации евреев в Европе, которые сразу же разглядели ее "призрачность и лицемерие". Берневские сочинения, особенно те, которые посвящены программе еврейского движения в новых условиях и которые вызывали негодование как у германского правительства, так и у самого еврейства, знаменательны тем, что они напоминают о неодноплановости духа Израиля, и, в частности, о его неожиданной воинственности. Органичность этого начала в еврейском духе подтверждается не только Библией и не только прошлым еврейства, но и тем, чему суждено было осуществиться после Берне: рождением таких лидеров, как Зеев Жаботинский в России и Теодор Герцль в Австрии, и таких феноменов, как политический сионизм и государство Израиль.
Мы, евреи, должны отречься от всякой умеренности и в словах и в действиях. Пусть свобода отдалена от нас целым морем крови, – мы все-таки достанем ее; пусть она лежит в непролазной грязи, – мы и оттуда вытащим ее. Оттого-то злоба и побеждает всюду, оттого-то глупость и пошлость всегда остаются в выигрыше, что они идут к цели кратчайшей дорогой, не заботясь о том, чиста она или грязна. Чистота не устрашает их, они употребляют даже благородные средства для достижения скверных целей, – а мы, станем ли мы избегать грязи даже в том случае, когда по ней можно дойти до добра? Нет, выискивая только чистые тропинки, мы теряем время и все; ведь где бы мы ни нагнали нашего врага, где бы мы ни напали на него, везде будет грязь, и рано или поздно, нам придется вступить в нее, если мы хотим, чтобы наше дело одержало победу… Да, меч против меча, коварство против коварства, собачий лай против собачьего лая! Гейне говорит, что и свобода должна иметь своих иезуитов; я говорю то же самое. Не только иезуитов, – она должна иметь все, чем обладают ее враги. Нам незачем противопоставлять коварству искренность, пороку – добродетель, наглости – кротость, грубости – вежливость.
Скажите, в этих великих битвах нашего времени, когда одна сила сражается с другою, не повторяется ли то же самое, что видим мы в мелких поединках всех времен, когда два человека дерутся между собой, каждый из-за своей собственной жизни? Разве дурак не побеждает всегда мудрого, злодей – благородного? Это происходит оттого, что благородные люди сражаются правом за право. Право можно добыть только неправдою, потому что даже в битве за истину нельзя обойтись без наемников, а этим последним не заплатишь добродетелью.
Парижские письма
Чудное, право, дело! Тысячу раз испытал я уже это, и все-таки оно для меня вечно ново. Одни упрекают меня в том, что я еврей; другие прощают мне это: третьи даже хвалят меня за мое происхождение, но вспоминают об этом все. Они точно заколдованы в этом магическом еврейском круге и никак не могут из него выбраться. И я очень хорошо знаю причину этого злого колдовства.
Бедные немцы/ Живя в подвале, имея над собой семь этажей высших сословий, они находят облегчение в беседе о людях живущих еще ниже, чем они, – в погребе. Сознание, что они не евреи, утешает их в том, что судьба не делает их гофратами. Нет, мое еврейское происхождение никогда не было причиною моего озлобления против немцев, моего ослепления. Я ведь не был бы достоин наслаждаться светом солнца, если бы из-за насмешек, которые я всегда презирал, из-за страданий, которые я давно выстрадал, – мне вздумалось платить постыдным ропотом за милость, оказанную мне Господом в том отношении, что я в одно и то же время – немец и еврей. Нет, я умею ценить это незаслуженное счастье, – счастье быть немцем и одновременно евреем, иметь возможность стремиться ко всем добродетелям немцев, но при этом не разделять с ними ни одного из их недостатков и пороков. Да, именно потому, что я родился рабом, свобода милее мне, чем вам. Да, вследствие того. что я был обучен рабству, я понимаю свободу лучше вас. Да, оттого, что у меня не было при рождении никакого отечества, я жажду приобрести его гораздо сильнее, чем вы, и вследствие того, что место, где я родился, было ограничено одною еврейскою улицей, за запертыми воротами которой начиналась для меня чужая земля, – мне недостаточно теперь иметь отечеством ни город, ни провинцию, ни целую область; я могу удовольствоваться только всею великою отчизной.