— Все это ерунда. Не слушай этого человека — это просто глупо.

Но второй ученый заинтересовался. Он сказал:

— Я куплю ее, — и добавил своему другу: — запомни, это моя женщина, и я не потерплю, чтобы кто-нибудь увивался вокруг моей женщины.

Первый ученый сказал:

— Никогда не думал, что ты так глуп. Это же просто резиновый мешок. Но тот ответил:

— Хочу предупредить тебя заранее. Я не буду смотреть спокойно, если ты попытаешься завести какие-нибудь отношения с моей женщиной.

— И не подумаю... — сказал его приятель.

Но это трудно себе представить: жить четыре месяца одному... Да еще когда тебе каждый день говорят об этой женщине: "Она такая миленькая, такая хорошенькая. Знаешь, я даже боюсь, что не смогу любить настоящую женщину. Ни одна настоящая женщина не может быть так красива и послушна".

Мало-помалу другой ученый тоже стал чувствовать, что ему нужна женщина. Однажды, когда друга не было дома, он решил воспользоваться случаем. Он надул резиновую женщину и воскликнул:

— Боже мой! Она гораздо красивее любой Софи Лорен!

Он не смог устоять и занялся любовью с этим резиновым мешком. И на этом дело не кончилось: играя с ее резиновой грудью, он прокусил ее, и женщина улетела в окно! Воздух вышел так неожиданно, что она вылетела в форточку. И как раз в этот момент вернулся его друг. Он сказал:

— Ну, все. Я предупреждал тебя, но ты не слушал. — И он застрелил предателя.

Через четыре месяца он вернулся в деревушку, чтобы купить кое-что. Продавец спросил:

— Как вам нравится женщина? Да, я что-то не вижу вашего друга.

Ученый ответил:

— Не говорите мне о нем. Он мне не друг. Мне пришлось пристрелить его.

— Пристрелить? За что?

— Он заигрывал с моей женщиной. Я за нее заплатил. Мало того, он испортил мою женщину, и я пришел за новой.

Продавец не мог поверить, что ревность может быть так тяжела — и по такому банальному поводу.

Но ревность держит вас внизу. Гнев делает вас тяжелыми. Конкуренция, жажда собственности сделали вас пигмеями; иначе вы тоже были бы великанами, подобно Заратустре или Гаутаме Будде.

Заратустра говорит: Враждебен я Духу Тяжести. Вместо того чтобы перечислять все, что делает вас тяжелыми, он просто пользуется словами Дух Тяжести. В них содержится все, что отягощает вас.

...Поистине, смертельна, непримирима, исконно вражда моя!

Я могу теперь спеть об этом, и хочу петь: хотя один я в пустом доме, и придется петь песню для собственных ушей.

Есть, конечно, другие певцы, у кого только в полном доме голос делается мягким, жест — выразительным, взор — красноречивым, сердце — бодрым: но я не похож на них.

Эти певцы — не настоящие. Песня приходит не спонтанно. Их песня — товар. Им нужна публика — покупатели; они не могут петь в одиночестве. Они не могут быть цветами, что цветут в одиночестве глухого леса, куда никто не заходит. Но цветок цветет всеми своими красками и отдает ветрам свое благоухание — не заботясь о том, достигнет ли оно чьих-нибудь ноздрей, увидят ли чьи-нибудь глаза его прекрасные краски. Это внутренний рост. Он не будет ждать прохожих, толпы, которая станет оценивать и аплодировать.

Заратустра говорит: "Есть другие певцы, очень искусные, очень красноречивые, но они будут петь только при полном зале; я не из них. Песня — моя душа. Она не продается; это не товар. Я пою ее не для того, чтобы развлечь кого-нибудь, я пою ее из чистой радости. Для меня радость — петь. Совершенно безразлично, похвалит ее кто-нибудь или осудит".

Тот, кто научит людей летать, сдвинет все пограничные камни — моя песня абсолютно свободна, она посвящена свободному духу человека; она хочет сдвинуть все пограничные камни — сами эти камни заставит он воспарить, и новым именем назовет землю — именем "легкая". Моя песня не принадлежит Духу Тяжести; моя песня — начало вознесенного существования.