Хескет не ответил. Уолтерс скривился и передернул плечами.

–  Все верно, - с облегчением произнес Вождев.
– Вы знаете какое значение имеют для нас ваши знания, Хескет. Для наших целей вы даже лучше, чем живой карног. Вы - бесценны. Вы - необходимы. Ясно вам?

Чувствуя, что этого от него ожидают, Хескет кивнул. Потом выдавил:

–  Ладно… - И отчаянно попытался придумать что-нибудь, хоть что-нибудь о своих тюремщиках.

–  Они … скользят, - беспомощно сообщил он.
– Я мог их слышать в наружном коридоре, когда они несли мне пищу.

–  Да, мы знаем, что они скользят, - спокойно согласился Вождев.
– Мы выяснили это, изучая их трупы. Лишь в таком виде они нам и достаются. Но это не то, что нам надо. Мы не можем достаточно долго держать карнога в плену, чтобы изучить способы его мышления - его психологию, короче говоря. А мы чертовски нуждаемся в такого рода знании.

–  Они заботились, чтобы мне было тепло, - с сомнением произнес Хескет.
– Там было теплее, чем у вас здесь. И снабжали едой, в раковине, что в углу. Там такой краник, если его повернешь…

–  Это интересно. Им, должно быть, пришлось изобрести для этого новую технологию, - медленно проговорил Уолтерс.
– Мы знаем, что вода действует на их метаболизм гораздо сильнее, чем крепкая кислота. Но, полагаю, мы должны знать об этом лет уже с пятьдесят.

Вождев фыркнул.

–  Все верно. Факт первый: они проявили определенное беспокойство, чтобы оставить Хескета в живых. Но мы могли бы установить это хотя бы потому, что он находится теперь перед нами. Что еще?

–  А воздух?
– поинтересовался Уолтерс.

–  Воздух был, - согласился Хескет.
– Как вы думаете, чем еще я мог бы дышать?

Уолтерсу как-то не приходилось слышать, чтобы кто-либо обращался к командору в такой манере, казалось, он преисполнился праведного возмущения. Вождев покосился на него и терпеливо обратился к Хескету:

–  Откуда поступал воздух? Хескет пожал плечами.

–  Он уже был. Я не знаю откуда от брался. Я этого не видел.

–  Должно быть они подавали его понемногу по трубам из запасных баллонов, - предположил Уолтерс.
– Вот и все. Я глотнул воздуха в том помещении, сэр. Он - смердел!

–  Это понятно, мы же сами прогнали кислород по всем туннелям, чтобы добить уцелевших, - заметил Вождев.
– Они вас кормили, верно?

–  Да. Регулярно.
– Желудок Хескета все еще не пришел в норму. Он сделал ударение на втором слове.

–  Ага!
– обрадовался Вождев.
– И как часто? Может, благодаря этому мы сможем установить период вращения их родной планеты. Это может оказаться крайне ценным.

Он выжидательно посмотрел на Хескета.

–  Каждые двенадцать часов, - ответил Хескет.
– Вот именно, каждые двенадцать часов.

Его собеседники разочарованно вздохнули.

–  Должно быть, засекли период обращения стрелки на его часах, - пожаловался Уолтерс.
– Я обратил внимание, что они все еще ходят, когда забирал его с собой. И за все эти годы не отстали, не убежали вперед, больше чем на несколько минут.

–  Но все-таки шли неточно?
– укоризненно спросил Вождев. Уолтерс виновато поглядел на него.

–  Простите, сэр, я еще тогда отметил это несовпадения - сверил со своими часами. Его отставали на восемь минут и несколько секунд.

–  Хм-м. Полагаю, сам факт, что ему позволили сохранить часы - это уже что-то, - по-прежнему недовольно заметил Вождев.
– Что-нибудь еще, Хескет?

–  Нет, больше ничего не приходит в голову.

–  Вы хотите сказать, что вас запихали в ту каморку сразу же, как взяли в плен, а потом заперли и ни разу больше не полюбопытствовали, что вы и как?
– требовательно спросил Вождев. Под конец этой фразы он стал высказываться почти по-человечески; у Хескета перестройка на новую тональность разговора потребовала определенного времени и он плохо расслышал последние слова.

–  Это не может быть правдой, сэр, - решительно заявил Уолтерс.
– Как я уже сообщал, между исчезновением транспорта, и временем, когда, согласно его словам, его взяли в плен, прошло свыше семи месяцев. Он не мог все это время находиться в спасательной капсуле - даже если допустить, что он пользовался регенераторами, ее жизнеобеспечения хватает на месяц, ну - на шесть недель автономного полета. А он назвал вполне определенный срок, который пробыл в камере, и часы его ходили, как я уже говорил.