– Будь проклята война, – быстро и покладисто согласилась Никс. – Утром классика, вечером – экзотика. Верю, верю, верю... Ты всерьез утверждаешь, что это чудо природы не только гетеросексуально ориентировано...

– ...нет никаких оснований сомневаться в этом.

– ...не только нелениво в постели...

Натали только хмыкнула.

– ...но и хотело конкретно тебя?

Натали неопределенно пожала плечами. Никс, затягиваясь сигаретой, смотрела на нее изучающе.

– По правде-то и с ними плохо, и без них – невыносимо. Идеальный мужчина, как по мне, должен быть кривоног, лыс и уродлив, так, чтобы глядя в зеркало, а потом – на тебя, а потом снова в зеркало, непроизвольно тянулся к своей кредитной карточке, покуда ты не нашла себе другую. У парня с таким лицом должна быть какая-то убойная фишка. Совершенству в жизни места нет.

– Он нежен. Он умен. Он на шаг впереди на скользкой дороге. Он умеет... сделать красиво. Он даже знает, что делать с женской истерикой. И еще, Никс – он ласков. Это ни с чем не сравнить.

– И еще двадцать пять сантиметров мечты?

Натали вспыхнула, а Никс расхохоталась.

– И судя по упертому виду и остановившемуся взгляду теперь ты требуешь продолжения банкета. Военные нилоты – наш хлеб. С маслом. Учитывая, какими голодными ребята спускаются с орбиты... Но Руб Эстергази... – она потерла пальцами лоб. – А скажи-ка ты мне вот что: оставил он номер персонального комма?

– Как ты себе представляешь: девчонка вроде меня запросто звонит Эстергази? Да меня отсекут на входе. И потом, не все так просто. У него военная связь.

– Это неважно. Главное – жест. Ну, а твой-то у него есть?

Натали помотала головой.

– Его же вызвали... в десять минут, ночью. Залетел домой только саквояж схватить да меня на паркинге высадить. Перепрыгнул из машины в машину. Мы проститься-то толком не успели, так, два слова на бегу.

– Нда. И как всегда – не те два слова. Хотя, может, не все так уж и плохо. Кончится же когда-нибудь эта заваруха, а поскольку, как я поняла, его практически с тебя сняли, все предпосылки вспоминать – и желать! – именно тебя в те короткие минуты отдыха, когда у мальчиков физиологически рвет котлы, у него налицо. Возможно, он даже попытается тебя найти, если никто не перебежит дорогу. А вот тогда уже, если зевнешь – извини, подруга, не жалуйся.

День был мутный и серый, облака смога опять зависли над Рейном, и у Адретт Эстергази все валилось из рук. Верный признак, что следует все бросить и посидеть закрыв глаза, без видео, без книги, даже без музыки. Иногда ей бывало тягостно проводить дни в ожидании мужа, и она сожалела, что не работает, как в юности, когда ей посчастливилось перехватить взгляд молоденького офицера, нервно ожидавшего в приемной, барабаня пальцами по фуражке, пристроенной на колено. В этом вопросе свекор и теперь был неуступчив. И хотя они жили отдельно и были во всех отношениях самостоятельной семьей, да и нервности с тех пор у Харальда поубавилось, замшелые фамильные ценности остались прежними. Руки леди должны быть праздными.

За одним исключением. Четверть века назад ей пришлось взять в руки бластер, и тогда ни один Эстергази не осмелился возразить. Хотя нет. Протестовал Рубен, энергично пинаясь изнутри. Эстергази до мозга костей, и в этом тоже. Усаживаясь с видеокнигой в полном зелени зимнем саду, Адретт улыбнулась воспоминанию, счастливому несмотря ни на что. Тихий шепот воды в трубках системы автополива напоминал шорох дождя, в массе нависающей со всех сторон зелени прятались керамические фигурки животных.

Олаф по отношению к ней держался учтиво, но без теплоты. Когда Адретт была моложе, она думала, что это вызвано нелюбовью, и только потом, постепенно, сумела разобраться в сложном букете ревности: сына – к его жене, и еще – жену Олафа, которая от него ушла, и более того, покинула планету с каким-то дипломатом. Поговаривали, ей было все равно – с каким. Не так-то просто жить с Эстергази, у которых прежде всего – долг. Это официальная версия. На самом деле прежде всего была страсть к полетам, но с верноподданнической точки зрения первое звучало благопристойнее. До сих пор одно с другим сочеталось.

Да еще и генетическая линия у Адретт была не та, франко-испанская, под корень вырубившая программу улучшения породы, благодаря которой император Улле соглашался терпеть изначально этнических венгров Эстергази так высоко. Харальд был уже вполне светловолос.

Хотя брак – тьфу, тьфу! – удался. Она не могла припомнить, чтобы им пришлось повысить друг на друга голос, и в размолвках с его отцом Харальд всегда играл роль равновесного центра, в конечном итоге оказавшись силой, объединяющей семью. Среди немногочисленных подруг Адретт слыла скромницей и счастливицей, исповедницей и впитывающей жилеткой для их больших и малых трагедий, для бесчисленных историй измен, запоев, растрат и просто грязных носков, разбросанных где ни попадя. «Ну, – говорили они после, с облегчением сморкаясь, – у тебя-то все не так». Подразумевая, что сытый голодного не разумеет.

Действительно. Со временем, когда Олаф убедился, что младшая семья, ограниченная им в праве распоряжения имуществом, вполне удовлетворена жалованьем Харальда и друг другом, отношения наладились. Свекор стал появляться на горизонте чаще, и вскоре Адретт уже безмятежно блистала на фоне обоих офицеров и джентльменов.

Троих.

Она могла назвать день и час, когда ее мальчик встал в этот ряд. Родительский шок или что-то вроде. Момент изумления, когда она потеряла ребенка, принадлежавшего ей.

Ничто, как говорится, не предвещало. В гостях у нее за пятичасовым чаем сидела Китти Эреншельд. Здесь можно было расслабиться – Китти никогда не жаловалась и не искала утешений. Китти была во всех отношениях блистательна. Никогда не быв замужем – в подчинении, если пользоваться ее терминологией – Китти шла шпильками по сердцам. Она была из другого мира, эта дама, иной раз ехидно вопрошавшая: не скучает ли ухоженный, такой домашний Харальд. Сам Харальд, к слову, был от нее в легком шоке, а Олаф терпеть не мог этот шикарный сорокалетний скандал в мини-юбке. Тем не менее «особа» эта была единственной, кого Адретт могла принять в кухне, отослав прислугу и не заботясь об этикете. Особа сбрасывала туфли с умопомрачительных ног и в немыслимых количествах пила персиковый чай без сахара. Любовники оставленные, брошенные, переданные по наследству и спущенные с лестницы. Каждый раз другие: постоянство утомляло Китти. «Я, в конце концов, не бессмертна», – говаривала она. Адретт уже не помнила, кого именно из высших должностных лиц Империи Китти выставляла в уморительном виде на этот раз, потому что вошел Руб в поисках пожевать, печенья, к примеру, и чашечка чаю тоже пришлась кстати, и рыжая стерва переменилась в лице.