– Михаил Венедиктович!
– снова вздохнула Заинька.
– Я стихи новые выучила! Вот, послушайте... Это так подходит к этому вечеру, это... это так прекрасно! Их написала одна моя подруга Татьяна, у которой случилась несчастная и трагическая любовь... Вот:

...Соловьи, соловьи, соловьи...

Как же вышло - вечер в июне,

Золотой и безудержно лунный.

...Говори, говори, говори...

Невозможность уйти навсегда,

Беспощадно ломается счастье.

Я любила, Вы - только отчасти.

Мне июнь не забыть никогда...

Михаил Венедиктович похлопал глазами и закатил их. Галстук жал, пот стекал.

– Эта Татьяна, - продолжала Заинька, и румянец выступил на нежных щечках, - она очень светлый человек... Она будет поэтом - она уже написала много стихов и послала их в областную молодежную газету!

– Да!
– сказал Михаил Венедиктович и, сняв пиджак, накинул его на Заинькины плечики.

– Мне жарко!
– испуганно сказала Заинька.

– Ты вся дрожишь!
– опалил ее ухо вздохнувший свободно Михаил Венедиктович.
– Ну почему ты вся дрожишь?
– бормотал Дерибасов, шаря под пиджаком.

Пульсировавший участок мозга перестал пульсировать, и порыв снова расправил свои широкие плечи.

Михаил Венедиктович схватил Заиньку в охапку и начал целовать пухленькие ее губки, курносенький носик, выпуклый лобик хронической хорошистки. Пиджак упал в траву, и Дерибасов вдруг остро пожалел новый пиджак, кажется, познакомившийся с коровьей визиткой.

Заинька бестолково вертела головкой, уклоняясь от претензий Михаила Венедиктовича, но вот глазки ее закатились, горлышко дернулось, издав невнятный стон, а на тоненькой светлой шейке забилась жилка.

– Ми... ми... хаил Be... Be...
– прошептала Заинька, - я никогда... я ничего... я вас люблю!.. Как Татьяна!
– голос ее звенел.
– Это я стихи писала! Сама!
– кричала она с восторгом признания.

– Тихо!
– оборвал Дерибасов и стал быстро шептать Заиньке что-то очень ласковое, долгое и общепринятое, отчего та сникла и перестала возражать старшим.

Где-то страдала гармонь. Вместе с ней маялся хрипловатый баритон:

...На рассвете вышла на берег крутой

посмотреть на полыхающий рассвет.

Тут Назаров сзади - парень молодой,

раскрасавец, двадцати неполных лет.

Мочи нет, мол, дожидаться до венца,

Степанида, дорогая, не гони,

ты не бойся ни мамани, ни отца,

ты ко мне со всею силою прильни!

И красавец мой не слышит ничего,

обнимает меня крепко, как жену.

Рассердилась я и бросила его

прям в Назарку, в набежавшую волну!..

Наконец Осип Осинов, в самый неподходящий для своей племянницы момент, отложил инструмент, зашел в хату, включил свет и достал «Уединенные наблюдения и размышления над людьми, природой и временем, том 29-й». Раскрыв свою 29-ю девяностошестилистовую душу в черной коленкоровой обложке на середине, Осип благоговейно перечитал итог вчерашнего дня:

«Заключаю: частая смена вождей вызывает падение нравов, но ускоряет прогресс. И лишь Назарьино, как всегда, мерно и спокойно шествует сквозь бедлам».

Осип задумался и подошел к окну. Он грыз ручку и смотрел, как по одной возвращаются с Назарова луга запоздалые коровы. Чуть позже он записал:

«Коровы, словно добрые пчелы, целый день собирают с лугов.

Вымя берет у земли сок и округлость.

Отсюда умозаключается, что молоко женщины - плоть, от коровы - душа трав.

Прочитав в пятницу, в «Литературной газете», что городские парни кличут своих девок «телками», вывожу: падение нравов исподволь сопровождается глубинным прозрением».

Глава 2. Дерибасов и Назарьино

– Это, - сказала Евдокия, - кабана резать будем.

– Бум, бум, - кивнул муж Михаил, потянувшись так, что стал выше и тоньше.

– Дохляк!
– критически оглядев мужа, бросила солидная ладная Дуня и зевнула, прикрыв рот. Муж Михаил обиделся:

– «Дохляк!» - передразнил он.
– В утонченности тебе не разобраться. Это от природы.

– Свинину повезешь ночью, - прервала Дуня, - завтра воскресенье, в городе базар. А я в магазин, - добавила она. Евдокия Дерибасова была признанной продавщицей назарьинского сельмага.