— Ни! Ни! — повторял Пилипенко, вцепившись руками в штаны и не сводя глаз со шланга.

— Ни, ни. — передразнил его Король. — Ломается, как целка.

И ударил Пилипенко по рукам. Пилипенко, неожиданно для всех, да, наверное и для себя, сильно толкнул его в грудь. Король, смешно вращая руками, полетел спиной вперед, сбил стол, перевернулся, а Пилипенко бросился в окно, вынес плечом раму, вывалился наружу и дал ходу. Стрелок, приведший Пилипенко и стоявший у дверей, сунулся в сени, запнулся там и упал, загрохотав, как поленница.

Король, выпроставшись, наконец, из-под стола, подбежал к окну, выстрелил вслед Пилипенко — и промазал. Второи выстрел был удачнее; правда, в украинца Король так и не попал, но зато попал в старшину, который выбежал на шум из избы стрелков. Старшина бросил автомат и завертелся на месте, воя: «йо-о-о» и качая раненую руку.

— С пяти шагов в здоровенного мужика не попасть! — обозлился Бах. — Только в упор стрелять умеет. Крыса!

Впрочем, и в упор Король стрелял не блестяще. Вчера Бах видел, как Король подвел к выгребной яме капитана Филина. Он ухватил Филина за волосы (а волосы у капитана были буйные, курчавые, да еще отросшие за три месяца сидения), и стал наклонять вниз, к яме. Филин мотал головой, не давал приладить пистолет к виску, и все это длилось долго, непристойно долго; потом Король все же изловчился и выстрелил. Филин изогнулся, чтобы хоть упасть — не туда, но Король помог, подсобил коленом…

…На третий раз Король, наконец, попал. Пилипенко ойкнул, остановился — и Король попал еще раз. Пилипенко подогнул колени и медленно повалился ничком, и Король, выпрыгнув в окно, подбежал к нему.

— Это кстати. — решил Иоганн и, ни о чем больше не думая, схватил с печки котелок с гороховым супом и стал пить его прямо через край: жадно, но аккуратно, не проливая ни капли. Краем глаза он посматривал в окно. Король подошел к Пилипенко, тронул его носком сапога. Видно, Пилипенко был еще жив, потому что Король вдруг отпрыгнул, сунул наган ему в ухо и выстрелил в пятыи раз. Из головы быстро пошла черная кровь, а Пилипенко дернулся и застыл в той нелепой позе, которая бывает только у мертвых.

Бах прикончил суп, вылизал котелок хлебом и приступил ко второму. На второе у Короля намечалась пшенная каша, и Бах запивал ее чаем.

Во дворе продолжалась суматоха. Перевязывали раненого старшину. Обсуждали событие. Кого-то посылали за ухватом. Появился какой-то особистский начальник, без гимнастерки и с ложкой в руке.

— Враг народа! — доложил Король.

— Не забудьте почистить наган. — сказал начальник, — А то заржавеет. — и пошел прочь.

Принесли ухват и сковородник, попытались подцепить ими Пилипенко, но только задрали ему гимнастерку.

— На спину переворачивай! — сказал один стрелок.

Пилипенко перевернули на спину. Выходные отверстия были гораздо больше входных: на спине были только маленькие дырочки, а грудь была просто разворочена, и мясо торчало, и что-то сизое. Наконец украинца удалось подцепить под бока. Его отволокли в ту самую яму, в которой полчаса назад стоял Бах, с трудом запихали его туда вниз головой, утоптали ногами, закидали землей. Бах, уже через силу, сосал соты с медом и смотрел, как стрелки топчутся на яме. Через пять минут никакого следа на земле от Пилипенко не осталось.

Король, наконец, вспомнил про Баха, матюгнулся и побежал к избе. Бах поспешно сунул руку в узел.

— Не убежал? — поразился Король.

Бах пожал плечами.

— А что делал?

— Обедал. — сказал Бах. Ему было смешно. Вот сейчас Король закричит: «Кто ел из моей миски!».

Король посмотрел на пустой котелок, на руки Баха.

— Ну-ну. — сказал он, подумав. — Пороть тебя, пожалуй, не стоит. Весь пол уделаешь. Придется тебя застрелить. При попытке к бегству, а?

И с Бахом в этот момент что-то произошло. При слове «застрелить» тело его вздрогнуло. Бах увидел, что Король это заметил. Он с ужасом почувствовал, что боится Короля. Боится его нагана, его указок, и даже его идиотских вопросов. Тело, от которого Бах давно отрекся, напомило о себе. Это тело было сытым, разморенным и живым. Бах вдруг представил себе это тело, валяющееся в выгребной яме с развороченной головой, и губы его сами сказали «подпишу».

1990