— Ну ладно. — Роланд отошел, поставив банку на стол. — Но я хочу внести ясность, — сказал он в сторону кухни, — это я делаю для тебя, а не для него.

— Тому все равно, лишь бы ты открыл банку.

Направляя вниз лезвие консервного ножа, Роланд обратился к Дару:

— Почему вы разрешаете ей выбрасывать деньги на такую ерунду?

Дару приподняла бровь.

— Вы предпочитаете другой сорт? — спросила она с нотками сарказма в голосе.

— Ладно, проехали.

Он вскрыл банку и невольно сморщился от запаха, затем поставил ее на пол. Том понюхал, осторожно попробовал, одобрил и начал есть. Дару глянула на Роланда, как ему показалось, с улыбкой превосходства и направилась в ванную. Чувствуя себя в меньшинстве, Роланд достал гитару и для успокоения начал перекладывать на музыку игру света и теней вокруг силуэта стоящего у окна Эвана.

— Столько боли, — почти неслышно сказал Адепт, глядя на ползущего по стеклу муравья, держащего в челюстях мелкое насекомое. Он набрал в легкие воздуха, ощутив запах бетона, асфальта и стали, вкус скорби, ненависти и боли, и вздохнул. Так много материала найдет здесь Тьма. Но его согрело солнце, а дуновение ветра донесло детский смех, и он не смог бы, да и не захотел, отринуть надежду.

Роланд видел, как согнулись плечи Эвана, и добавил в мелодию немножко грусти, а когда они распрямились — сменил и ритм, и тональность. Он умел чувствовать публику — талант, отточенный годами на улице: там даже взглядом можно отогнать платящего слушателя и надо учиться смотреть краем глаза.

Дару стояла возле дивана, переводя глаза с Роланда на Эвана и обратно.

Под тяжестью ее взгляда Роланд перестал играть и повернулся к ней.

— Твою музыку просто видно было, — сказала она с удивлением в голосе. — Как зеркало из звука… Я видела…

Роланд покраснел от смущения и потупился, поигрывая медиатором.

— Завтрак!

Ребекка вынесла из кухни полное блюдо, и Роланд, воспользовавшись моментом, подскочил к ней, чтобы взять его. С похвалой он мог справляться, лишь когда она выражалась наличными. Только похвала от Ребекки была исключением, хотя он и не понимал почему.

Созерцание завтракающего ангела отвлекло Дару и Роланда от собственных тарелок, потому что Эван наслаждался не только вкусом, но и запахом, и эмоциями, превращая процесс поглощения яичницы с ветчиной в чувственный опыт.

— А там, откуда ты пришел, разве не едят? — спросила Ребекка, когда Эван коснулся тоста, исследовал слой маргарина и облизал кончики пальцев.

— Конечно, едят. — Он откусил кусок залитой яйцом колбасы, испытывая удовольствие от множества вкусовых ощущений. — Но это — новое. А каждая грань новизны должна быть исследована и превращена в источник наслаждения.

— Я тоже так думаю, — кивнула Ребекка.

Дару попыталась скрыть улыбку, вспомнив, как впервые угостила Ребекку пиццей и девушка ткнулась рукой в расплавленный сыр, а потом минут пять изучала, как он умеет вытягиваться.

«У нее куда приятнее лицо, когда она улыбается, — подумал Роланд, устроившись там, где ему одинаково хорошо было видно и Дару, и Эвана. — Не так похожа на ястреба».

Роланд только теперь понял, что означает слово «поражает». Не красивая, не привлекательная — а именно поражающая внешность была у Дару. Темно-золотая кожа, черные глаза — такие, что радужка сливалась со зрачком, высокий лоб, гордый изгиб носа, рельефный подбородок, и все это в ореоле густых волос цвета черного дерева. Не то чтобы холодна, но сурова. Он подумал, что стоит попробовать флейту — если он вообще доберется до дома, — потому что для его гитары музыка Дару звучала слишком высоко.

— Вы мне хотите что-то сказать? — внезапно и резко спросила Дару, заметив его пристальное внимание.

«И стерва к тому же, — добавил Роланд к мысленной характеристике Дару. — Сурова и стервозна».

Он заметил, как усмехнулся за завесой светлых волос Адепт, и уже в который раз задался вопросом, сколько из его мыслей тот читает.

— Вроде бы ничего. — Он поднялся и начал складывать пустые тарелки. — Сегодня опять намечается жаркий денек.

— Ага, — вздохнул Эван, и улыбка его исчезла. Он легко встал и вернулся к своему месту у окна. — А когда так жарко, и свет слепит, и воздух тяжел и горяч, как пелена расплавленного стекла, лопается людское терпение, и даже хорошие люди могут оказаться на грани — или за гранью.

— Так ты думаешь, это его работа? — спросил Роланд, перекрывая шум наполняемой раковины.

— Да, — не оборачиваясь ответил Эван.

— Но сейчас лето, — возразил Роланд. — Хоть Канаду и называют Великим Белым Севером, но летом тут жарко.

— Не так, — задумчиво заметила Дару. — Не так жарко, и не так долго. И не в июне. Неделю-другую в августе — это бывает.

— И что ты будешь с этим делать? — спросила Ребекка, возвращая разговор на деловую почву.

— Я уже делаю, Леди.

Дару повела бровью, впервые услышав, как Эван титулует Ребекку.

— Там, на юго-западе, собрались дождевые тучи, и я их уговариваю двинуться в нашу сторону. Через два дня в городе будет легче.

— А почему не раньше? — поинтересовался Роланд, подавая Ребекке стопку чистых тарелок.

Эван развел руками, браслеты тихо зазвенели.

— Дождь путешествует как хочет. Передвинь его слишком быстро — он развеется. Слишком медленно — и ему станет скучно, он прольется.

— Дождю станет скучно?