Шрифт:
Полярная швея — еще одна загадочная карма Адмиралтейской иглы. Пастернак мог бы покляться, что остался верен пушкинскому «Буря мглою небо кроет…» до последней ноты. Но антураж знаменитого зимнего стихотворения оказался связанным с другим пушкинским образом — Адмиралтейской иглой. Сам поэт саркастически называл стихотворение «полярными вшами». Если бы так просто. Изначально весь образный строй резко поляризуется, тяготеет к противоположным началам — северу и югу, плюсу и минусу, высокому и низкому и т. д. Но потом текст начинает напоминать многомерное пространство музыки. Происходит взаимное сопряжение уникального звучания и многоголосия, благодаря которому каждое слово ставится в центр особой системы координат и целое предстает как ткань, единственная в своем роде. «Слово — ткань» (Хлебников). Текст — это текстура, ткань, то есть целое, образуемое отдельными нитями, тесно переплетенными особым, лишь данной ткани присущим образом.
«Швея» разделена на две части — младенчество и зрелость, зарождение чувств и иступленное испытание страсти. «Белошвейка», т. е. женщина, занимающаяся пошивом нижнего, исподнего белья, именуется «полярной», что в первом приближении означает «белоснежная», «чистая». Пытаясь передать «первозданность» поэтессы, Пастернак пишет в стихотворении «Анне Ахматовой» <1929>:
Кругом весна, но за город нельзя.Еще строга заказчица скупая.Глаза шитьем за лампою слезя,Горит заря, спины не разгибая.По ним ныряет, как пустой орех,Горячий ветер и колышет векиВетвей, и звезд, и фонарей, и вех,И с моста вдаль глядящей белошвейки.Бывает глаз по-разному остер,По-разному бывает образ точен.Но самой страшной крепости раствор —Ночная даль под взглядом белой ночи.Таким я вижу облик ваш и взгляд.Он мне внушен не тем столбом из соли,Которым вы пять лет тому назадИспуг оглядки к рифме прикололи…(I, 227–228)Марсель Пруст признавался, что создавал свой роман величественно, как собор, и просто, как шьют платье. Ясно, какой «город, явный с первых строк, / Растет и отдается в каждом слоге». Первоздание поэтического Города — Адмиралтейство. И первообраз этого здания — Адмиралтейская игла. Игла этой белошвейки (в трех ипостасях — зари, белой ночи и самой Ахматовой) располагается по линии взгляда — в ночную даль («Взгляд, острей, чем игла» — позднее скажет Бродский). «Ночная даль», «вдаль» пронизана, приколота без оглядки и сшита иглой, нем. Nadel. Свою тему иглы-Nadel М. Кузмин в «Форели, разбивающей лед» проведет «на деле, а не как-нибудь». Заря, располагаясь горизонтально, горит «спины не разгибая»: лат. Spina — «игла». Вопреки Деррида, белизна здесь — не знак амнезии, а бурного анамнесиса, возвращения к истоку. Введенная в круг небесных светил, эта белоснежка должна породниться с Полярной звездой. Музой Пастернака поначалу была потерявшая туфельку, хромающая Золушка, теперь же в поэтическом хозяйстве севера начинает верховодить Белоснежка. «Рапсодия» по-гречески «сшиваю + песнь». Эта портняжка-звезда шьет, кроит, утюжит, тачает. Полюс единой линией соединяется с Полярной звездой; в брюсовском стихотворении «Первый меридиан» (1921):
Через сердце к весеннему полю,Первый проведи меридиан:Он упрется в точку, где полюсПолярной звездой осиян.(III, 93)Восхищенная игла полярной швеи как символ творения одним концом упирается в Полярную звезду, другим — в северный полюс Адмиралтейства. Она божестварь, как сказал бы Хлебников. Пастернаковская «мачта-недотрога» оформляет некую природную сущность. Из стихотворения «В лесу» (1917):
Был полон лес мерцаньем кропотливым,Как под щипцами у часовщика. Казалось, он уснул под стук цифири,Меж тем как выше, в терпком янтаре,Испытаннейшие часы в эфиреПереставляют, сверив по жаре.Их переводят, сотрясают иглыИ сеют тень, и мают, и сверлятМачтовый мрак, который ввысь воздвигло,В истому дня, на синий циферблат.(I, 208)Ее «светлость» упрямится, привирает и кокетничает. Она — облыжна, потому что искусство, по Пастернаку, всегда прибавляет лишнего, врет. Лгать значит слагать: стихи и числа, суммируя их, сочетая, ставя «+», крестик. Метель-заговорщица «Сочельника» перекликается с метелью-закройщицей в «Полярной швее», а Полярная звезда пастернаковской астрономиии — возвращение утраченной Вифлеемской звезды. Вифлеем — поэтическая колыбель Пушкина. «Стань вифлеемскою звездою…», — требует Анненский от Пушкина. Младенец получает укол этой иглы-звезды. [Метель метет и ставит знаки, метки. Должность ее — вьюжить и вьючить груз памяти напрямую, «на сердце без исподу»; мести и платьем милой намекать о расплате и мести. Франц. venger — «мстить». Сшивающая песнь, «рапсодия венгерца» Ференца Листа мстит перчаткой, «как лайковой метелью» изъясняются с Памятником Пушкина «новые поэты» в пастернаковском «Фантазме». ] Упрямая и прямая «светлость» Адмиралтейской иглы с поэтом (и нами) — «объясняется знаками». Какими?