Еще пенсии? Еще вето.

Пенсии калекам? Вето.

Бастуют железнодорожники в Чикаго? Послать войска.

Известны его высказывания на эти темы. Например, о пострадавших фермерах он сказал, «Федеральная помощь в таких случаях приучает людей к ожиданию отеческой заботы со стороны правительства и ослабит наш твердый национальный характер». О железнодорожниках, «Если для того, чтобы доставить почтовую открытку в Чикаго туда следует послать всю армию и флот Соединенных Штатов, открытка будет доставлена».

Забастовки, формирование профсоюзов, индустриализация, бюрократизация — все это происходило на фоне общемировой так называемой «Долгой Депрессии», которая началась в 1873-м году обвалом венской биржи, последующей паникой, и началом политики протекционизма (Англия и Франция почти одновременно отказались от свободной торговли). И следует заметить, что в Америке забастовки были, и беспорядки были, и иногда кончались стрельбой в обе стороны, и все же, и все же… Пассионарии, направлявшие забастовки, к собственно профессиям забастовщиков имели малое отношение. Люди со стороны, часто (в Америке) иммигранты (правда, рабочие тоже были во многих случаях иммигранты). Самьюэл Голперз, к примеру, основатель одного из первых профсоюзов, родился в небогатой еврейской семье в Лондоне. В Америку прибыл взрослым. В 1872-м году стал гражданином США. И уже в 1877-м организовал профсоюз. Маркса читал, говорят, но марксистом не был.

А среди самих рабочих пассионариев, как всегда, было мало. Пассионарии не уживаются в коллективном производстве. Инертность рабочих была частично виной создавшемуся положению — во всяком случае в Америке. Ну, плохо тебе платят, ну, живешь ты впроголодь. Смени профессию. Не такая уж большая утрата — потеря угледобывательско- лопатных навыков. Иди к фермерам, или переезжай в большой город. Устраивайся моряком на судно. Но нет — копают уголь и плачут, что им мало платят. Ушла бы половина рабочих — глядишь и стал бы жадная сволочь хозяин платить больше.

А бацилла атеизма меж тем распространялась по миру.

«Коммунистический Манифест» опубликован был за три десятилетия до всех этих событий. Пролетарии всех стран — соединяйтесь, сказано было в нем. То бишь, соберемся вместе и дадим по башке. Кому-нибудь.

Человечество обожает принцип взятия чего-нибудь по праву сильного. Считалось, что пролетарии, соединившись, станут достаточно сильными, чтобы взять все, что им нужно, у тех, кто в данный момент сильнее. Уточнялось (в некоторых случаях) что им нужны персональные дворцы. О том, что на всех дворцов и дворецких не хватит, им не говорили. И многие, между прочим, очень долгое время думали, что хватит. И даже после того, как через двадцать лет «взятия» в одной отдельно взятой стране ни один пролетарий России не жил во дворце, многие пролетарии остальных стран считали, что это, наверное, у русских что-то не получилось (либо от нас скрывают, а на самом деле получилось), а у нас точно получится. Некоторым, наверное, все-таки приходило в голову посчитать, тыкая пальцем, дворцы вокруг, а потом, по головам, своих коллег в непосредственном окружении. Но может они думали, что в соседнем штате (в Кентукки, например) есть излишек дворцов, и они туда поедут после соединения и давания по башке. Не знаю.

В семидесятые годы француз с поэтическими наклонностями, именем Эжен Потье, составил несколько не очень изящных станс под общим названием «Интернационал». В восьмидесятых другой француз, Пьер Дежете, изобрел для этих виршей оригинальную музыку (изначально использовали «Марсельезу»). Песенку перевели на все языки мира. На английский — три раза. Существуют лондонская, чикагская, и южноафриканская версии. Псалмы пролетарскому богу. Очень повлияло на многие умы.

В непосредственной зависимости от бациллы атеизма в мир пришло еще одно интересное понятие, до сих пор владеющее умами многих, а именно — большинство право. Почему оно право — никто до сих пор толком не знает. Все давно поняли, что большинство, оно же массы — безответственно, слегка дебильно, жестоко, безжалостно, трусливо и кровожадно. И все-таки — право. И нужно подстраиваться всем под желания большинства — безответственного, слегка дебильного, и так далее.

Старые классические демократии, включая американскую, старались в свое время эту правоту как-то ограничивать до поры до времени. И даже когда время пришло — совсем снять ограничения никто не пробовал. Попробовали расширить понятие большинства. Но не до отказа. До сих пор, к примеру, пятилетние дети не имеют права голоса. Почему? Не потому, что они не в состоянии проголосовать, или менее умны, чем многие избиратели, или у них меньше потребностей. Просто взрослые сильнее физически и могут выпороть или в угол поставить. Это не шутка, это так и есть.

Большинство право — прямой путь в бюрократию. Корпорациями владеет большинство — совет директоров и вкладчики. У корпораций нет хозяина. Любая корпорация по определению безответственна и слегка дебильна. И права. Бога нет, человек человеку волк, выживают приспосабливающиеся. Вот и все заветы бюрократической формы правления. Правления большинства.

Но, скажете вы, ведь кругом было столько умных и прозорливых — писателей, по крайней мере! Почему же никто не писал о том, что происходит на самом деле? Почему мы читаем мнения той поры у тех же классиков, а там сплошная глупость? «Что делать?» Чернышевского, святые крестьяне графа Толстого, социалистические измышления Джека Лондона и Золя, и прочая, и прочая — и ведь никто из них не вспомнил, что богатые и бедные были всегда, и нужно как-то ограничивать, а не поощрять, эгоизм и тех и других? Неужто никто из них не заметил главного? Что Индустрия, грозящая вот-вот перейти с угля на нефть, возжелала заменить собою Бога? Но нет — все они поддались пропаганде Индустрии. Все! И если ранее христианские писатели-иконокласты восставали против христианства, т. е. являлись так или иначе сынами христианства, пусть и блудными — теперь они восставали против Индустрии, игнорируя христианство вообще и не понимая, что именно этого и добивалась Индустрия. Апологеты же существующего положения вещей лицемерно вздыхали, говоря всякие пошлости вроде «Такой у нас нынче век». Противники требовали крови, пятидневной недели, восьмичасового рабочего дня. И никто даже не подумал заметить возникновения корпораций-концернов, руководимых слегка дебильным большинством. Они как-то сами собою появились. Standard Oil, например. А когда посыпались вдруг как из бочки антитрестовские законы, было поздно — люди привыкли, что ненавидеть некого, ибо у корпорации нет лица. Главы корпорации — не гибкие, не знают реалий, не понимают долгосрочной выгоды, т. е. они вовсе не предприниматели, а просто — бюрократы. Самые настоящие. Они не живут — существуют. Они не работают — функционируют. Не принимают решений — приходят к консенсусу. И абсолютно безответственны — «решаю не я один». Сами-то главы советов директоров понимали ли, что они — ноль, ничего не значат, что деньги их — фикция, дела — тоже, благополучие — фальшивое?

Вот, предположим, есть страна с названием и историей, и живет в этой стране столько-то миллионов человек. Некоторые богатые, остальные бедны, где-то рядом бегает средний класс, корча из себя богатых. И вот заводы, производящие продукцию в громадных количествах. Кто ее, продукцию, покупает? Где потребитель? А потребитель — сами же производящие. Но у них нет денег. А продукция производится. И не продается. Замкнутый круг.

В то время, читатель, еще не было Призрачного Производства, еще не умели создать из ничего занятость и зарплату для миллионов. Поэтому все производство было повязано реальными фондами, и крах был неминуем. И он наступил.