Пересказывать тосты – дело безнадежное, если у вас не налито и вам не с кем чокнуться. Скажем лишь, что первым делом пили за Тиграна Аванесовича, покойного Артурова отца. Причем один из арсенов, но не кузен, другой, весь в золотых цепях, хозяин кондитерского дела в Северо-Западном округе столицы, долго и пушисто говорил алаверды Артуру, расхваливая покойного, – и закусили горячей долмой, каковую наворачивала старуха накануне праздника весь день, и получилась целая огромная кастрюля. Гобоист шепнул жене: наш Артур, значит, Тигранович, очень ему подходит… И в будущем в домашних разговорах иначе как Тигровичем соседа не называл.

И тут вывели самого наследника – заспанного, трущего глаза кулачками и щурящегося на яркий осенний свет и на гостей. По-видимому, такое скопление оглушительно галдящего наперебой черного люда отнюдь не было для него в новинку, он лишь лениво отклонялся от поцелуев и лукаво отворачивался, пряча блаженную улыбку, когда женщины щекотали ему живот. Его водрузили по правую руку отца, по другую сторону наследника уселась старуха, какой-то громадного размера армянин -оказалось, двоюродный дядя, тоже Долманян, пожелал дорогому нашему Каренчику стать таким, как дедушка, стать таким, как отец, не уронить честь рода Долманянов, уважать старших и ценить братскую мужскую дружбу, за что и выпили под баклажаны с чесночной подливой, под фаршированные помидоры и зелень, завернутую в лаваш. И окутал застолье ароматный дым древесного угля, потому что кузен замахал над жаровней фанеркой, оживляя жар, и Артур собственной персоной встал перед мангалом, держа в руках по вееру шампуров с кусками корейки на каждом, прослоенной помидорами, – потому что на Кавказе всякий знает, что мясо в доме должен готовить мужчина.

У Гобоиста от армянского гвалта, от дыма уже разболелась голова, и Анна милостиво разрешила ему пойти проветриться. На его место уселся вывернувшийся откуда-то милиционер Птицын – он уже был вполпьяна, но все совал жене пластмассовый флакон Fairy.

– Ну-ка на место положь! – шипела Птицына.

– Нет, ты скажи – то или не то? – упрямился подвыпивший милиционер.

Анна обсуждала с армянскими женами цацки, которых на каждой было килограмма по два, показывала свои браслеты и кольца, тоже ведь была лицом южной национальности. Гобоист отошел метров на десять и закурил. Ему хотелось домой. Или дальше – на гастроли в Испанию, куда ему предстояло отправиться в октябре. Лучше в Барселону, и вечерком, нарядившись в белый костюм, выйти на променад на Эспланаду…

– Артур сказал, в культур-мультур работаешь?

Гобоист обернулся. Перед ним стоял тот, в золотых цепях, цеховик-кондитер, то ли Арсен, то ли Армен. Карен – вот как! Скалился во весь рот, сверкая золотыми коронками.

– Да, помаленьку, – кисло промямлил Гобоист.

– Платят вам в культуре хорошо, знаю, у меня брат в филармонии замдиректора работал. Ну, пойдем, – приобнял его кондитер за талию, – будешь шашлыки кушать. Такие шашлыки Артур делает – пальчики оближешь… Еще будешь просить. А потом мой торт кушать будешь. Во-от такой торт, слушай. – Он развел руки, потом ткнул Гобоиста в живот и довольно засмеялся всеми своими золотыми коронками. – У вас в Москве такой торт не пекут…

Гобоист съел шашлыка две палки, выпил почти литр водки – ему все настойчиво наливали, и пил он, не дожидаясь тоста, причем глотками, как привык на приемах и уже не умел пить до дна махом. И совершенно осовел, даже икнул пару раз. И шепнул Анне: я пойду. Его проводили нехорошими взглядами, когда он, не сказав тоста, не поблагодарив, шатаясь, выполз из-за стола. Русские свиньи, говорили эти взгляды, за столом себя вести не умеют…

Анна, конечно же, осталась – сгладить впечатление от поведения мужа, а тот побрел к себе, все бубня под нос: культур-мультур -мультикультур… В кабинете он поставил свой собственный диск, на котором были собраны лучшие из исполненных им квартетов, рухнул на тахту и все повторял сквозь дрему: культур-мультур…

Поздним утром он очнулся, попросил Анну заварить крепкого чая, принял аспирин и раскрыл футляр. До гастролей оставалось совсем немного времени, а все лето за этими хлопотами по домоустройству он занимался через пень колоду. Так в детстве всегда говорила его мать, никогда не говорила иди учить уроки. Именно что заниматься. Или: тише, папа занимается, а не работает, скажем. И, говорят, ежедневно репетируя, так же говорил сам Рихтер.

Обычно, приступая, он для начала подносил футляр к лицу. Бережно доставал инструмент. И перед тем, как приблизить к губам, потягивал два-три раза носом, обнюхивал. Гобой пахнул молодым деревом, как волосы помытого ребенка… Он прилежно занимался часа полтора. Насквозь вспотев, вышел на балкон с гобоем в руке. Внизу Артур и его кузен, оба по пояс голые, несли тяжеленные носилки со щебнем -засыпать дорожку скорее всего. Они вывалили щебень перед их общей калиткой – так было устроено в Коттедже, что на каждые два смежных отсека была одна калитка из переулка. Артур увидел Гобоиста, опустил носилки, вытер пот со щеки, сверкнул зубами и весело крикнул:

– Физическая работенка – самое то с похмелья! Пот выгоняет лучше всякой сауны.

Но тут откуда-то из-под балкона вывернулась старуха, задрала голову и грубо заорала, будто и не было вчера дружного общего застолья:

– Что, натрубился уже?

– Это не труба, мать, это гобой, – сказал ее сын, опустив носилки и с интересом наблюдая всю сцену.

– По мне хоть тромбон, – живо откликнулась старуха, обнаружив некие музыкальные познания. И снова обратилась к Гобоисту: – Ты что ж, ядрена матрена, хочешь, чтоб они на тебя пахали, так, что ли? По дорожкам-то ходить будешь, а? Не слышу! А носилки они одни должны таскать? Мы, значит, армяне, а вы – на гобое!

Гобоист ретировался в страхе и обиде. Он ничего не понимал. Не он ли тайно сунул вчера блок дорогих дамских сигарет старухе. И как ей объяснить, что его руки, его руки… Часто билось сердце -тахикардия. Он налил себе коньяка.

Вокруг жил народ.

Поселяне все были люди не местные, кто откуда. Потому что поселок был построен всего несколько десятилетий назад для рабочих так называемого Хозяйства МК, то бишь Московского комитета партии. Соответственно, основной жилищный фонд – все эти развалюхи и бараки – принадлежал не жителям, а Хозяйству, и был, что называется, служебным. Соответственно, и жители поселка были не хозяевами, а существовали от щедрот начальства.