– Побудь здесь, – сказал он, – и постереги моего коня, а я пойду преклоню колено перед Боабдилом.

Вслед за этими словами он пристал к толпе, которая чередом продвигалась к трону.

– Как быть? – подумал я, оставшись сам по себе. – Ждать ли здесь, пока этот нечестивец вернется и умыкнет меня на своем бешеном скакуне бог весть куда; а может, не тратя времени попусту, вырваться из сонмища этих живых мертвецов? Ваше превосходительство сами знаете, солдат долго не раздумывает. Что до лошади, то хозяин ее был завзятый враг нашей веры и королевства, так что лошадь его по законам войны была моя. Я перескочил с крупа в седло, дернул поводья, шлепнул коня по бокам мавританскими стременами: забрался сюда, так пусть и выбирается как знает. Когда мы скакали мимо тех залов, где мусульманские конники стояли в недвижном строю, мне почудилось бряцанье оружия и глухой гул голосов. Я еще раз поддал коню стременами, и мы помчались вдвое быстрее. Позади раздался грохот, словно от обвала; цокну ли о камень тысячи копыт; меня нагнала бесчисленная толпа, понесла и вышвырнула из пещеры; тысячи тысяч теней разлетались на все четыре стороны.

В вихре и сумятице я грянулся оземь и лишился чувств. Когда я пришел в себя, оказалось, что я лежу на уступе скалы, а конь стоит возле: упавши, я неотпустил уздечки, а то бы он, пожалуй, умчался в свою Старую Кастилию.

Ваше превосходительство легко можете себе пред, ставить мое изумление, когда я огляделся кругом и увидел заросли алоэ, индийские смоквы и прочие южные растения; а внизу был большой город с башнями, дворцами и громадным собором.

Я побрел вниз, взяв коня в повод: сесть на него побоялся, чтоб он чего не выкинул, мало ли. По пути мне встретился ваш патруль, и я узнал от него, что подо мною – о диво! – лежит Гранада, а сам я у стен Альгамбры, крепости неустрашимого коменданта Манко, грозы всех зачарованных мусульман. Услышав это я решил тут же явиться к вашему превосходительству рассказать вам обо всем и упредить об опасности вокруг и снизу, чтобы вы своевременно оборон крепость и самое королевство от этого мерзостно воинства, затаившегося в утробе земли.

– Так скажи, друг, ты ведь опытный воин и нанюхался пороху, – сказал комендант, – как, по-твоему, вернее уберечься от беды?

– Смею ли я, простой рядовой, – смиренно сказал солдат, – давать советы вашему превосходительству, столь умудренному боевым опытом? Мне лишь кажется, что если ваше превосходительство прикажете наглухо замуровать все горные пещеры и расселины, Боабдил со своими полчищами окажется вроде как подземной мышеловке. А если еще и святой отец, добавил солдат, отвесив почтительный поклон иноку и набожно перекрестившись, – удостоит освятить эти завалы и укрепить их крестами, мощами и святынями, то что против них любые заклятья нечестивых!

– Да, святыни суть крепость нерушимая, отозвался монах.

А комендант подбоченился, возложив руку на эфес своего толедского палаша, вперил взор в солдата и медленно повел головой из стороны в сторону.

– Неужто же, приятель, – сказал он, – ты и вправду полагал обморочить меня такими дурацкими байками об очарованных горах и зачарованных маврах? Молчать, мерзавец! – ни слова больше. Может, ты и старый солдат, но пред тобой солдат куда постарше так что оставь свои воинские хитрости. Эй, стража! Заковать малого в кандалы.

Скромная служанка хотела было замолвить словечко за пленника, но, глянув на коменданта, смолчала.

Заковывая солдата, один из стражей заметил, что карман его отнюдь не пуст, и вытащил оттуда длинный, туго набитый кожаный кошель. Взяв его за конец, он вытряхнул содержимое на стол перед комендантом, и надо сказать, что добыча была отменная. Перстни, украшенья, жемчужные четки, сверкающие алмазные крестики, куча старинных золотых монет – все звякнули со стола на пол и раскатились по чертогу.

Правосудие приостановилось: все ползали, собираючи раскатившиеся сокровища. Один комендант, преисполненный подлинно испанской гордости, сидел горделиво и неподвижно, хотя в глазах его мелькала тревога, покуда последняя монета и последний перстень не были уложены обратно в кошель.

Монах был не столь спокоен: лик его пылал, как печь, а глаза блестели и разбегались при виде четок и крестов.

– Ах ты, гнусный святотатец! – воскликнул он, – храм или часовню ты ограбил, стяжав столь святые реликвии?

– Ни храм, ни часовню, честной отец. Добыча-то, может, и святотатственная, но ее давным-давно стяжал тот нечестивый всадник, о котором шла речь. О ней-то я и собирался сказать его превосходительству, когда он мне запретил говорить: я, завладев чужой лошадью, положил в карман кожаный мешок, который висел у луки, и в нем, как видите, давняя добыча, с тех еще пор, как здесь и всюду хозяйничали мавры.

– Рассказывай, рассказывай, а пока что посиди-ка ты у нас в Алых Башнях: они хоть и не под заклятьем, но годятся на такой случай не хуже любой твоей мавританской зачарованной пещеры, – усмехнулся комендант.

– Да как ваше превосходительство устроите, на том и спасибо, – безмятежно сказал пленник. – Мне что, мне любое помещение сойдет; ваше превосходительство сами знаете – солдат человек привычный и привередничать не станет. Была бы темница покрепче да похлебка погуще, а там хоть трава не расти. Об одном только попрошу ваше превосходительство: позаботившись обо мне, не забудьте заткнуть горные ходы-выходы.

На том покамест и кончилось. Узника отвели в Алые Башни, в самый надежный каземат, арабскому коню нашлось место на конюшне его превосходительства, а кожаному мешку – в его превосходительства заветном ларчике. Правда, монах закинул было удочку насчет того, что награбленные святыни суть достояние церкви, но комендант его как-то не расслышал, и пречестной брат решил понапрасну не настаивать на своем, а просто оповестить об этом церковные власти в Гранаде.