Сержанты не могут влиять на злодеев, а начальство может, манипулируя датой их увольнения. Увольнение может случиться, например, двумя месяцами позже. По соображениям поддержания боеготовности и обеспечения замены классного специалиста. Таким образом, злодеи рьяно выполняют негласную роль бригадиров, как на лесоповале.

Прослужил я уже год или около того. Стою в наряде дневальным. Вижу из окна, как построилась и пошла в столовую наша группа.

Сопровождающего сержанта не было, и офицеров поблизости тоже.

Поэтому группа шла как шпана – не в ногу. Вспомнил, какое впечатление производит колонна солдат, идущая в ногу по Хользунову переулку. Единый организм. При каждом шаге этот организм гибко качается то в одну, то в другую сторону. Все в одинаковой форме, все молчат, гулко, четко печатают шаг. Теперь я видел, что это единство обманчиво и не распространяется дальше строя.

Мне кажется, что неуставщина жизнеспособна только в мирное время.

Cлучись масштабная война, все воинские подразделения распухнут в несколько раз за счет воинов запаса. В армию придут взрослые, семейные мужчины, с чувством собственного достоинства.

В институте я учился на военной кафедре, служба в армии мне не грозила, а лишь три месяца военных сборов по окончании. До окончания военной кафедры оставался год, когда я дважды попал в больницу с поджелудочной. Кто-то посоветовал: зачем ты ходишь на кафедру, все равно не призовут. Иди в военкомат и получай военный билет с отметкой 'контужен'.

В зиловской больнице мне сделали ангиографическое обследование поджелудочной. В операционной я разделся и лег на стол. Хирурги в зеленых халатах и зеленых чулках рассказали мне, как будет протекать операция, и ее цель: В артерию введут катетер. По нему пустят контрастное вещество, чтобы спровоцировать поджелудочную и снять картину кризиса на рентген. Я пытался, было, посоветовать: '… штихель штихелю рознь… и не вздумайте обойтись без рифлевки и шабера…'. Меня накрыли клеенкой с небольшой дыркой в правом боку, а лицо зашторили, чтобы я не подсказывал. На время рентгеновской съемки хирурги дружно уходили за толстые стены в смежную комнату.

Наркоз местный. Слева от меня стоит черно-белый телевизор. На экране трепещут кости грудной клетки и таза, огузок, кострец, голье, ливер.

Программа 'Время', смекнул я, но потом узнал свои продукты. Снизу короткими рывками продвигается вперед белый проводок – это катетер.

Перед выбросом контрастного вещества хирурги предупреждают: 'будет горячо'. И действительно внутри происходит нагрев. За четыре часа кровь мою сильно разбавили контрастным веществом. В голову лезет:

'Дай папиросочку, у тебя брюки в полосочку', 'Москвашвея'.

Все закончилось благополучно, и я двинулся в военкомат с надежным медицинским заключением.

– Молодец, – сказал мне военком, – приходи завтра с кружкой и сухарями.

На следующий день я начал проходить медкомиссию.

– А теперь сутулый, я сказал сутулый! – прорычал терапевт за дверью. Захожу.

– Товарищ, товарищ, – говорю, – болять мои раны. Болять мои раны в глыбоке. Одна нарывает, другая заживает, а также беспокоит пендицит.

Доктор посмотрел результаты моего обследования и написал в графе

'Поджелудочная': 'Не фурычит'. Военкомат выдал мне военный билет с отметкой 'условно годен в военное время для распространения паники во вражеском обозе'.

Это было в 83-м году, а в 86-м пришла новая повестка. За три года я ни разу не обратился к врачам – приступы 83-го крепко меня убедили что можно, а что не нельзя есть. Военкомат устроил повторную медкомиссию. Меня отправили на исследование в больницу, у Филевского парка. Как назло, моя поджелудочная спокойна. Куплю пачку масла, съем у развернутого красного знамени, может тогда заболит? Масла в магазине не было, купил маргарин. Пошел в парк, в палате же нельзя.

Развернул пачку, откуда ни возьмись, появилась стайка синичек.

Птичек пятнадцать. Пятеро запросто расселись по моим пальцам, остальные ждут очереди на ближайших кустах. Две – три синички тыкают клюв в маргарин, улетают, а на их место садятся другие. Одна деловито вытирает клюв о мое запястье. Стою с протянутой правой рукой и осторожно, чтобы не вспугнуть их, верчу головой в разные стороны, надеясь увидеть кого-нибудь и поделиться счастьем. Вскоре стайка так же неожиданно улетела. Походил, походил среди кустов, надеясь вновь найти их. Встречались по две, три синички, но они не были так смелы.

Поджелудочная моя работает нормально, и медкомиссия городского военкомата сказала – годен. Теперь стало ясно – призовут. У меня забрали военный билет и паспорт и выдали новый билет, с другими шифрами. На работе ребята мне сочувствовали. Игорь принес для меня аджику – помидоры с чесноком и ацетоном. Дома я поел эту жуть – не помогло, поджелудочной как будто нет. Так я оказался на Угрешской улице.

У меня нет плохих воспоминаний об армии, но Угрешская улица – это что-то особое. Горвоенкомат на Угрешской стоит далеко от остального мира, вокруг на километры пыльные заборы, каких-то старых предприятий без признаков жизни. Транспорт по улице почти не ходит.