Я, Вейхштейн и Данилов сидели возле баобаба на корточках, со связанными руками. Двое незнакомцев пленили нас за какую-то минуту – пока я сидел с раскрытым ртом, чувствуя кожей виска холодное прикосновение вороненой стали, седой накинул моим спящим товарищам на руки хитро сложенные петельки: одно движение, и путы затянулись. Затянулись, судя по всему, на совесть – во всяком случае, Данилов, собаку съевший на морских узлах, поглядывал на седого с долей уважения.

– Кто вы такие? – повторил вопрос седой.

– Уже сказал.

– Ну да… капитан НКВД… краснофлотец… и геолог. Предположим, я вам верю. И что же вы делаете в Анголе?

– Наш корабль немцы торпедировали, – сказал я. – Спаслись только мы втроем. Боялись преследования, старались отойти как можно дальше от берега…

Вот черта с два он добьется от меня другого ответа.

– И что за корабль?

– Э-э…

– Сухогруз "Микоян", – нашелся Данилов.

– Советский корабль – в этих водах? Врете, – лениво сказал седой. – Причем очень неумело.

В следующее мгновение он атакующей змеей метнулся ко мне: его движение было настолько стремительным, что я отшатнулся, шваркнувшись головой о ствол дерева

– КУДА ВЫ ИДЕТЕ? – заорал он.

Пальцы его левой руки стальными клещами впились мне в горло, я зажмурился от резкой боли, а в следующее мгновение седой дважды выстрелил у меня над ухом из пистолета.

– Куда вы идете???

– На алмазный прииск!

Голос у меня сорвался, я самым постыдным образом "дал петуха" – но хуже всего было то, что я с перепугу назвал реальную цель нашего путешествия. Я застонал сквозь стиснутые зубы. Трус проклятый! А еще на Володьку напраслину возводил…

Данилов только покачал головой, а Вейхштейн обреченно вздохнул.

– Опаньки, – тихо сказал автоматчик.

Было похоже, что седой и сам не ожидал такого ответа. Однако голос его был ровен, словно и не он только что орал, как паровой гудок:

– Интересно, – седой закусил губу.

– А может, вывести их в расход? – сказал его помощник, привычным движением сбросив с плеча ремень автомата. – А, Степан Семеныч?

У меня мурашки пробежали по спине: я в который уже раз ощутил, насколько тонка ниточка, связывающая меня и моих товарищей с жизнью. Седой несколько раз покачался на пятках – каблук левого башмака вмял в землю хрустнувший сучок.

– В расход, Миша, никогда не поздно. В расход, Миша, завсегда вывести успеем… А вот назад вернуть уже не получится. Понимаешь?

Миша кивнул, и подхватил с земли автоматы и сумку с гранатами.

Степан Семеныч сунул пистолет в кобуру.

– Так, жертвы кораблекрушения… Собирайтесь, да пойдем.

– Куда? – глухо спросил Вейхштейн.

– Куда? – Степан Семеныч вдруг улыбнулся. – Пойдем мы, дорогой товарищ, "куда следует" – вроде, так у вас в НКВД говорят? И зарубите на носу: больше никаких вопросов.

Он повернулся к Данилову.

– А ты, краснофлотец, нашу поклажу возьмешь. Не к лицу тебе, такому могутному, порожняком идти…

С этими словами он навьючил на Данилова огромный, и – с первого взгляда ясно – тяжелый мешок. Для этого краснофлотцу пришлось ненадолго развязать руки. Конечно, в приключенческом романе герой ловко обезоружил бы пленителей, а потом вернул нам свободу, но жизнь – не книжка, и Данилов только хмуро размял запястья: было ясно, что при первой же попытке освободиться будет пущено в ход оружие.

Судя по характерному запаху, в мешке, взваленном на плечи моряка, было сырое мясо. Это они что же, на охоту ходили? Странное дело…

И мы пошли – не раньше, впрочем, чем Миша аккуратно засыпал ямку с угольями, а Степан Семеныч отыскал в траве и спрятал в карман две пистолетных гильзы.

Похоже, следов оставлять они не привыкли.

Интересно, хорошо это или плохо?

Солнце пекло невыносимо. Ночная прохлада улетучилась уже давно, а в тень небольших рощиц мы не заходили: нашим конвоирам было удобнее вести нас по открытой местности. Немного странным казалось то, что они, судя по всему, не испытывали ровным счетом никакого беспокойства по поводу того, что кто-то может их заметить. Если ничего не боялись, то зачем скрывали костер и собирали гильзы? Впрочем, у этого факта могло быть простое объяснение: привычка…

Местность постепенно повышалась. Воздух становился суше: если я правильно считал, со вчерашнего дня мы отдалились от моря километров на тридцать, и здесь влажное дыхание Атлантики было уже не так заметно. Порой я замечал неподалеку довольно крупные выходы горных пород. Словом, даже если бы я не видел громоздящиеся на горизонте темные каменные громады, признаков того, что мы приближаемся к горам, было более чем достаточно.

Чувствовал я себя неважно. Топать по жаре и без того удовольствие небольшое, а уж топать на пустой желудок неприятно вдвойне. Голова гудела, с непривычки болели ноги – все же месяцы, проведенные в тесном стальном чреве лодке, нашу физическую форму отнюдь не улучшили. Впрочем, хуже всего были, конечно же, не жара и голод, а то, что мы находились в плену.