А город в этот предрассветный час не походил сам на себя, он будто сошёл с полотна какого-нибудь сумасшедшего экспрессиониста. Из-за потоков воды, с которыми не справлялись «дворники», всё сливалось в причудливую картину: глянец мокрого асфальта, вспышки фар, всполохи неона, расплывшиеся кляксы голых крон и омытые дождём фасады. При других обстоятельствах можно было бы, пожалуй, и поэстетствовать: погрузиться, цокая языком, в атмосферу осеннего распада, и кружить, кружить в этих отсыревших декорациях до самого рассвета. А потом — домой, стакан кедровки и бай-бай. А ещё лучше — под тёплое крыло к какой-нибудь отзывчивой ведьмочке, которая тоже очень даже не прочь. А уже потом — домой, стакан кедровки и бай-бай. Но только обстоятельства были не «другими», а предложенными, и эти предложенные обстоятельства не оставляли времени на забавные причуды и причудливые забавы.

Рулил я молча, ещё и ещё раз прокручивал в голове ситуацию, и только тогда, когда выбрался дворами к дому Леры, обратился к поэту с вопросом, который давно меня мучил:

— Скажи, книгочей, что означает выражение «отписать Леониду Андрееву»?

— Совершить самоубийство, — ни на секунду не задумавшись, ответил Ашгарр.

Я нервно дёрнул головой и потребовал:

— Объясни.

— Помнишь, после Пятого года в стране, особенно в столицах, свирепствовала эпидемия самоубийств?

— Помню, разумеется. Имела место такая дурь.

— Вот тогда-то и сложился обычай посылать предсмертные записки Леониду Андрееву. По известным причинам считался автор «Повести о семи повешенных» апостолом смерти.

— Кино и немцы, — в который уже раз поразился я человечьему безумию. Разбросав брызги чёрных луж, припарковался, возле подъезда Леры, дал Ашгарру знак, чтобы натянул очки, и вылез из машины.

Пока поднимался в лифте, чуть с ума не сошёл. Чувство, которое испытывал, передать трудно. Думаю, нечто подобное переживает человек выискивающий имя родного человека в списках погибших в авиакатастрофе.

На этот раз слава Силе обошлось, Лера оказалась живой и невредимой. Открыла почти сразу. Вся такая уютно-домашняя: в тапочках на босу ногу, в длинной мужской футболке с надписью «KOSOBO JE SRBIJA», с хомутом наушников на шее. Увидела меня и глаза округлила:

— Шеф?!

Переведя дух, я вытер быстрым движением холодную испарину со лба и, пытаясь скрыть понятную радость, а заодно и смущение по поводу этой понятной радости, стал с напускной строгостью учить девушку уму-разуму:

— Почему не спрашиваешь, кто? Между прочим, подруга, глубокая ночь на дворе, маньяки так и шастают. Хотя бы глянула в глазок ради приличия.

— Кому я нужна, — беззаботно отмахнулась от упрёков бедовая моя помощница.

— Мало ли, — пробурчал я по инерции, после чего запоздало извинился: — Прости, что разбудил.

— Не извиняйтесь, шеф. Я не спала, в «Одноклассниках» чатилась.

Пояснила и, ничуть не церемонясь, стала разглядывать синяк на моей щеке. Мало того даже пальчиком обвела его контур.

— На Антарктиду похоже. Кто это вас так, шеф?

— Сам себе в порядке самокритики.

— Поня-я-ятно, — не поверив чистейшей правде, протянула Лера. Потом опомнилась: — Ой, что это мы на пороге. Проходите, я как раз кофе сварила.

— Кофе это хорошо, — переступая порог, сказал я. — Кофе это замечательно. Обязательно выпьем, но только чуть позже. — И уже захлопнув дверь, приказал: — Собирайся.

Брови Леры вновь вспорхнули испуганными пичугами:

— Не поняла.

— Чего тут понимать? Собирайся, подруга, мы едем ко мне.

— Зачем?

— Долго объяснять.

— Но, шеф…

— Так надо, — сменив тон, твёрдо произнёс я и, стараясь не напугать, объяснил, ничего не объясняя: — Мы, детка, атакованы, поэтому вводим в действие план «Глухая оборона». Поживёшь у меня под охраной брата, дабы не вышло лиха наподобие того, что приключилось в прошлом году.

Тут я попал в цель. Не хотелось девушке испытать экзистенциональный опыт, сродни прошлогоднему, совсем-совсем ей этого не хотелось, поэтому никаких вопросов больше задавать не стала и кинулась в комнату.

К моему великому изумлению долго не копалась, собралась проворно, без суеты. На всё про всё ушло у неё тринадцать минут. И это, между прочим, с двумя переодеваниями. Сначала домашние шмотки сменила на деловой костюм, потом вспомнила, что по пути домой сломала каблук на правом сапожке из той пары, который «сюда пляшет», и, скинув деловой костюм, натянула джинсовый. Ещё четыре минуты ушло на сбор сумки и минута на поездку в лифте.

Когда выкатились из подъезда под хлёсткие плети дождя, я, придерживая девушку за локоток, на всякий случай предупредил:

— В машине ждёт брат.

— Который из двух? — уточнила Лера и выстрелила в ночь лимонно-жёлтым.

Приняв у неё зонт, я ответил:

— Который Артём, — И, упреждая возможные проблемы, попросил: — Только не расспрашивай его, пожалуйста, о Честной Йо.

— Почему нельзя?

— После выхода из проекта для него это больная тема. К тому же он не очень любит этот аспект своего творчества, считает безделкой, халтурой ради денег. Так что убедительно прошу: о Невесте ни слова.