Кварк отыскал взглядом Квесту и подошел к ней.

– Эта харя и есть ваш бог? – спросил тихо.

– Он все слышит, – так же тихо ответила она, не подняв глаз.

– Да мне-то что. – Кварк пожал плечами. – Я сейчас ухожу.

Женщина покачала головой.

– Раз пришел к богу, стой до конца. Никто не смеет покинуть ритуал кормления бога до тех пор, пока он не насытится. Иначе ты умрешь. Он съест твою душу.

Кварк ухмыльнулся.

– Мой бог сильнее этого х… каменного. – Он с вызовом посмотрел на злобное личико идола.

Женщина снова покачала головой и что-то зашептала себе под нос.

Толпа расступилась, и внутрь кольца вокруг идола ступил человек. Он был столь гротескно и презабавно облачен, что Кварк сразу признал в нем жреца. На нем была рогатая шапка из лохматой звериной шкуры, юбочка до колен из тонких, жестких гремучих пластинок, имитирующих камень, и длинные узкие кожаные рукава, укрепленные на плечах ремнями. Торс и ноги оставались голыми.

Жрец начал ходить кругом идола, размахивая руками и что-то мыча, наверное, ритуальное песнопение. Так продолжалось минут пять. Потом толпа снова расступилась, и в круг была торжественно внесена большая кастрюля. Кварку почудился запах жидкого пищевого концентрата. Жрец, продолжая голосить, рукой ткнул сначала в кастрюлю, потом в изножье идола. Те двое, что принесли кормежку для бога, опрокинули кастрюлю возле камня, выливая питательную массу на землю. Мутное желеобразное вещество осело вокруг идола склизким сугробом и начало медленно растекаться.

Кастрюлю унесли. Жрец, немного подождав и бормоча священные слова, вдруг задрал спереди свою юбочку и начал мочиться на еду бога.

– Что это он делает? – поинтересовался Кварк у Квесты.

– Святая вода, – пробормотала она в ответ и завалилась на колени, ткнувшись лбом в землю.

Вслед за ней и все остальные попадали на лица свои и замерли в благоговении. Жрец закончил облегчаться и тоже пал на землю, отклячив зад.

Кварк плюнул, повернулся и зашагал прочь.

И никто не видел, как в воздухе возле каменного идолища внезапно материализовалась тонкая металлическая стрела и полетела вслед пришлецу, не пожелавшему поклониться богу.

Острие целиком вошло в затылок Кварка, бросив его на землю лицом вниз.

Вилла стояла почти у самой воды, и окна в доме закрывались едва ли на несколько недель в году: хозяин особняка нуждался в благотворном воздействии морского воздуха. Он был малоподвижен, не любил прямого солнечного света, и единственным его другом вот уже несколько лет был ветер, свободно гуляющий по комнатам и коридорам большого двухэтажного дома.

Все в округе знали владельца виллы под именем Стиг. Но никто из них не знал и знать не мог, в результате чего он стал почти полным паралитиком. Об этом могли рассказать только те странные, мрачноватые и неразговорчивые, личности, что время от времени посещали виллу, внезапно появляясь и так же внезапно испаряясь. Но их никто не спрашивал об этом, а если бы и спросили, то получили бы в ответ молчание.

Стигу было пятьдесят лет. Мощное некогда тело за годы прикованности к постели и к инвалидной коляске усохло. Глаза, которыми раньше он мог повелевать без слов, потускнели, пожелтели, и уже никому не могли внушить трепет. Но голова, как и прежде, оставалась ясной, мысль работала четко и быстро, и сдаваться без борьбы Стиг не собирался. Он по-прежнему крепко держал в кулаке своих мальчиков, как называл их про себя, и не позволял им усомниться в его праве распоряжаться их жизнями.

На закате он любил сидеть возле распахнутого окна, пить крепчайший кофе без сахара и смотреть на медленно зеленеющие воды. И не любил, когда нарушали его вечерний тет-а-тет с видом на море. Желтоватое лицо паралитика тогда желтело еще больше, и единственная работающая рука начинала мелко подрагивать, расплескивая кофе.

Но на этот раз новость была важной.

Доверенный слуга, посвященный одной из не самых низших степеней, еще не закончил докладывать о приезде гостя, как тот ввалился в комнату, возбужденный и размахивающий руками.

– Его нашли, господин Стиг.

Инвалид не успел донести чашку до стола, рука непроизвольно дернулась, и остатки кофе вылились на шелковое покрывало, прятавшее от чужих глаз ненужные, предательски неподвижные ноги.

– Проклятье!.. Подробнее! – не сдержавшись, рявкнул Стиг и сорвал с ног испорченный шелк.

– Провинция Ирландия, глухой лесной массив на севере острова, деревня камнепоклонников.

Вестник, молодой, лет двадцати пяти, дрожал, будто от холода, и жадно глядел на кофейник.

– Хм, – негромко произнес Стиг, задумчиво уложив гладко выбритый подбородок на грудь. – Так вот куда его упрятал этот дурак. Кто его нашел?

– Парни Вервольда из «Пентаграммы». Они там все разнюхали как следует. Прижали немного приемную мать мальчишки, очень несговорчивая оказалась. Она рассказала, что тот, кто оставил ей младенца, умер в тот же день.

– От чего? – Стиг поднял брови.

– Его убил гнев их божества. Так она сказала. Старуха немного полоумная, парни говорят, что она, кажется, боится своего приемыша.