Шрифт:
Гиата Биос сидела на стуле, положив руки и голову на стол. Будто заснула. Когда до нее дотронулись, ее тело покачнулось и упало на пол. Пожалуй, даже не упало, а шурша опустилось. Словно сбросили со стула зеленоватое платье Гиаты.
Лежала она вверх лицом, и страшно было смотреть на ее морщинистое, высохшее тело.
Сухов-старший, осунувшийся, желтый, с черной траурной ленточкой на правом лацкане форменной куртки, тоже являлся членом комиссии.
— Вы были правы, — тихо сказал Платон Николаевич. — Необходимо было значительно раньше вмешаться…
Сухов ничего не ответил, остановился над телом Гиаты, достал из кармана камеру видеозаписи. Максим Чередай взволнованно бормотал себе что-то поя нос.
Микол-а Сухов неторопливо фиксировал все, что казалось стоящим внимания. Перевел камерой панораму по стене, на которой действительно, как и рассказывал Антон, висело десятка два фантастических картин.
Анджей Фальке и Григ Барбитуров самом тщательным образом обследовали ящики стола, иголочки, шкаф и с удивлением отметили, что среди химических реактивов преобладают соль, сахар, крахмал. Бесчисленное количество графиков на рабочем столе производили впечатление старательно выполненных, но совершенно случайных лекальных кривых, связанных между собой разве что законами орнаментовки.
Когда тело Гиаты взяли на руки, чтобы перенести в машину, казалось, что оно соткано из воздуха — таким легким оно было.
— Моя мама научилась читать мысли. Папа на работе, а мы е мамой дома сидим, и она рассказывает мне, о чем сейчас папа думает. Я тоже мчу так научиться.
— А мой папа пишет книгу о том, что контакты с маргонами оказались удивительным катализатором роста человеческих возможностей. Мама говорит, что он и сам очень поумнел за последние годы.
В прошлом месяце Сухову исполнился сто один год. Эта симметрично выглядящая цифра, особенно если нуль вывести продолговатым, а единички сместить книзу, напоминала ему форму прежних Роляров, скоростных патрульных машин.
Последнее время Микола Сухов ловил себя на том, что часто, сидя за столом в кабинете своей маленькой холостяцкой квартиры, непроизвольно вырисовывает на любом бумажном листке, а то и просто пальцем по запыленной темной полировке продолговатый бублик в обрамлении коротких единичек: память о ста и одном прожитых годах, о быстрых вездесущих Ролярах, память о брате.
С каждым годом воспоминания одолевали Миколу Сухова и казнили немым укором… Будто приходил брат и долго молча смотрел ему прямо в глаза, без осуждения и даже без просьбы о помощи, но с такой тоской во взгляде, которую никто и никогда не в силах развеять. На брате серый строгий костюм. Антон почти всегда ходил в серых костюмах. Светложелтая сорочка. Казалось, он сейчас скажет: А ты мог мне помочь. Я твой брат. Я понял бы тебя правильно. Но теперь уже поздно, Микола. Вот разве что напишешь обо всем, что случилось. Можно даже домыслить то, чего никогда не было, но могло произойти. Академику Сухову кажется, что брату хочется сказать именно эти слова, и еще ему хотелось бы услышать: Я понимаю тебя, Микола, и не сержусь, не обижаюсь… Просто все так нелепо сложилось…
Но брат молчит, его фигура меркнет, расплывается, словно краски при закате солнца.
КАМЕННОЕ ЯЙЦО
1
— Генетикам давно известна неопровержимая истина, — внушительно произнес профессор, глубокомысленно наморщив высокий лоб, — что все живые существа, у которых в природе нет смертельно опасных врагов, обречены на вымирание.
Вдруг какой-то худющий лопоухий студент из первого ряда звонко воскликнул:
— А динозавры существовали на Земле сто пятьдесят миллионов лет!
— Да, и динозавры… Они давно вымерли.
— Однако, представьте только, жили сто пятьдесят миллионов лет! — не унимался студент. — Я думаю, профессор, будь у них серьезные враги, динозавры вымерли бы намного скорее.
— Дорогой коллега, это прекрасно, что у вас собственная точка зрения, собственные мысли. Это меня радует, но не мешайте, пожалуйста, читать лекцию.
С работы он возвращался усталый. Вроде бы ничего особенного и не произошло в тот день. Обычная конторская суета, телефонные звонки и бумаги-бумаги, указания шефа и уважительные поклоны подчиненных, но почемуто чувствовал такую усталость, будто отработал неделю без перерыва. Едва плелся от метро, зевал, то и дело останавливался, опираясь на каменный парапет, но превозмогая слабость, продолжал идти, чувствуя, что иначе может уснуть. С неба сеялась противная морось, серая и нудная. На площади Великого Кверкуса виднелась на фоне туч величественная фигура из камня в длинной рясе, в высокой фуражке с длинным козырьком.
Обошел монумент вокруг, недолго посидел на громадной букве «я» выложенного на земле древнего лозунга:
«Остается жить тот, кто умеет приспосабливаться».
Сладко зевнул и снова заставил себя встать. Тяжелый портфель оттягивал руку. В душе — ни единого желания, кроме неодолимого стремления — спать. Тянулись в голове вялые мысли о домашних делах, обязанностях и потребностях. Но хотелось лишь одного — поскорей доплестись до кровати и провалиться в царство блаженного забытья.