Опять стрелять стали, и они пошли на пальбу. Возле богатого особнячного дома в три этажа налетчики рассортировались и по окнам из пукалок били, а оттуда их отхаживали таким же манером.

– Малую городскую шишку штурмуют, – объяснил Аншлаг.

– Интересно мне, – говорит Башка, – куда у них вся полиция позапряталась. Будто такая трусливая и дезертирная?

А только к налетчикам они высказываний никаких не имели и пошли дальше.

Возле доисторической олдерлянской церкви на лужайке кострище полыхало, а вокруг стояли какие-то, в чудачной одежде, будто тоже на маскараде. Один руки кверху простирал и лопотал чего-то торжественное, а рядом у него три девки с младенцами, и еще народ. Вот он простираться перестал и взял одного ребятенка, а вдруг как швырнет его в костер. Другие младенцы верещать стали, а он и их туда же. И девка одна на землю хлоп, кататься начала с вывертами да с рычаньем. А ее никто не держит, только смотрят, будто даже одобрительно.

Студень к стенке прислонился и дышит болезно. Аншлагу тоже не понравилось и камнем в них запустил, да не попал ни в кого.

– Это у них тут религия такая, – сказал Башка и плюнул себе под ноги.

А дальше не стали смотреть и ушли, злые.

В некоторых улицах к ним самим приступали, и надо было отбиваться, не то бы целыми и здоровыми не остались. Студень хотел уже домой, Аншлаг только щурился мрачно на все и губу выпячивал, да ножик в руке вертел. А Башка чего-то себе на уме рассчитывал и тоже глазами темнел, и сам был натянутый, как проволка.

А вдруг эту проволку чуть не порвали. Из-за угла взревела драндулетка и прямо на Башку нацелилась, а он впереди шел. Отскочить успел, на землю повалился, только в боку дыра на рубахе сделалась. Студень и Аншлаг тоже в стороны разбрызгались ошалевши и грозиться вслед стали, срамоту орать, со вкусом и узористо, по-кудеяровски. Башка с асфальта встал и тоже запечатал такое, что ни пером описать. А тут лихая машина застопорилась и сдала в задний ход, и из окна толстое водительское рыло высовывается.

– Кудеяровские? – спрашивает интересно и совсем по-нашему.

Все трое ему и подтвердили тем же узористым манером, что да, кудеяровские, и машину со зла чуть на бок не поставили, а водительскому рылу стекло выбили.

– Да погодите вы, – он говорит, – я же не знал, что вы кудеяровские, на рожах у вас не прописано.

А они орут, что сейчас покажут, где у них это прописано и другие стекла ему бьют.

– А ну стой, – кричит им в ответ, – осади назад, я сам кудеяровский, а сейчас не посмотрю, что вы нашенские, подавлю к такой-то бабушке!

И машину вперед дергает. Тут они чуть остыли и спрашивают:

– Ты что, дядя, совсем не того, людей давишь?

– Не людей, а олдерлянцев, – отвечает, – а это такой сорт, что и давить не жалко. Каждый день бы давил в охотку, если б можно было.

А они на это остолбенели и спрашивают:

– А что, нельзя каждый день? Кто тут теперь запретит?

Он им и отвечает:

– Вижу, вам, мальцы, это все невдомек, здешние такие порядки. А ну садитесь в машину, покатаю отечественников. Хоть вы и соплячье неученое, а по родному слову я скучаю.

Вот все трое расселись в машине, Башка впереди, остальные назади, и поехали по улицам. А гренуйский отечественник спрашивает атамана:

– Что это за кастрюля у тебя на голове? В рыцарей никак играете?

– Понимал бы чего, – отгрызнулся Башка, – шлем римского воина это.

– А ты, значит, сам римлянин? – всхохотнул ложный гренуец.

– А ты кто? – зло интересуется Башка.

– Я-то кудеярский, а только живу здесь и олдерлянскую сволочь объедаю, а когда подходяще, и облапошиваю, – тоже зло отвечает. – Они тут совсем мозгами не крутят, примитивные вовсе. Давить их надо, как тараканов.

И тут вправду раздавил кого-то, под колеса попавшего. А потом на другого особо наехал и тоже смял.

– А еще раз так сделаешь, – говорит тут Студень могильным голосом, – я тебе череп просверлю.

– Ладно, больше не буду, – тот отвечает и ухмыляется в зеркало, – если у вас такие желудочки нежные. А только олдерлянскую тупую сволочь жалеть вам не нужно. Они тут денатураты все.

– Дегенераты, – сказал Башка, весь из себя злой и мрачный.

– Вот, сами знаете, – говорит отечественный гренуец.

– Чего у них тут за революция? – спрашивает Аншлаг, самый теперь стойкий в чувствах.

– Это День непослушания, – отвечает лже-гренуец, – сегодня можно все, полиция не работает, а тоже непослушается. Так два раза в году. Тутошние психиатрические доктора признали это полезным для здоровья. А не то, говорят, застой в мозгах образуется, и загнанные содержания не выходят наружу. А так выходят. Свобода на один день, и делай что хочешь. Хоть самого президента живьем загрызи, если доберешься.