— Милое мое дитя, кто я, чтобы судить? Но если хотите знать мое мнение, то вы скоро дойдете.

Андреа резко выпрямилась, всем своим видом выказывая негодование.

— Как вам это нравится! Это я с вами только и вижусь последние несколько недель!

Эллери обогнул трещину на бетонке.

— Если я внес свой вклад в ваше несчастье, то меня следует колесовать и четвертовать. Мне кажется, я даже знаю несколько достойных личностей, которые могли бы быть подручными. И все же, хотя, быть может, я не из самых веселых бодрячков, мне трудно поверить, что ваше состояние вызвано моим присутствием.

— Ах, трудно поверить! — парировала Андреа. — Слышали бы вы, что сказала мама по поводу того вечера, когда я вернулась домой, а она получила полный отчет сенатора.

— А, ваша мама, — вздохнул Эллери. — Нет, я не льщу себя надеждой, что достойная вдова одобряет сынишку инспектора Квина. И в чем же она подозревает меня? В посягательстве на вашу добродетель, банковский счет или что еще?

— Не будьте таким циником. Это все наши экскурсии.

— А не моя причастность к трагедии «Дома на полпути» Эллы Эмити?

— Ради бога, — рассердилась Андреа. — Давайте забудем об этом, ладно? Нет, после того как вы сводили меня на «Ожидание Лефти», и в этот квартал на Генри-стрит, и потом еще в многоквартирный муниципальный дом бедняков, мама буквально взорвалась. Она считает, что вы отравляете мое сознание.

— Не такое уж безосновательное предположение. И как, вирус действует?

— Не могу сказать, чтобы это совсем прошло впустую. Я даже не подозревала, какая нищета... — Андреа поежилась и сняла шляпу. Волосы, сверкая на солнце, рассыпались на ветру. — Она считает вас самой ужасной личностью на свете. Хотя мне до того, что она считает, дела мало. Я имею в виду, насчет вас.

— Андреа! Это так неожиданно. Когда это произошло?

— Мама ужасно похожа на этих жутких летающих людей у Фолкнера в той книге, которую вы мне давали, как ее, ну, помните, «Пилон», кажется? Как это сказал о них репортер — если выдавить их, из них польется машинное масло, а не кровь.

— Боюсь, не вижу связи. Какая жидкость потечет из вашей матушки?

— Старое вино — вино из лучших подвалов, сами понимаете — старое вино, которое необъяснимо и трагично превратилось в уксус. Бедная мама! Она несется по жизни сломя голову и даже не знает, что с ней происходит.

Эллери усмехнулся:

— Яркое и суровое описание. Однако дочернего почтения здесь мало.

— Мама — это мама и есть. Вам не понять.

— А я думаю, понять. Можете не поверить, но и у меня была мать.

Андреа надолго погрузилась в молчание.

— Дедушка, — проговорила она наконец, словно сквозь сон. — Надо подумать. Ну да, конечно. Все, что удалось бы выжать из его несчастной сокрушенной плоти, — это лейкоциты. Даже следа красного в нем не осталось.

Эллери снова усмехнулся:

— Вот здорово! А как насчет Дакки?

— Что насчет Дакки?

— Вам его лучше знать.

— С ним все проще простого, — пояснила Андреа, посасывая указательный палец. — Дакки, Дакки, портвейн. Нет, опять вино. Да! Дух камфоры. Не правда ли, звучит ужасно?

— Тошнотворно. Но почему камфора?

— О, Дакки такой правильный. Боюсь, вы не совсем улавливаете, что я имею в виду. У меня в сознании — уж какое оно ни есть — запах камфоры всегда ассоциируется с будуарами YMCA [2] и вечным холодом. Не спрашивайте почему. Это из детских воспоминаний.

— Андреа, у вас воистину в голове каша. Только алкоголь может увязать этого дутого плутократа с YMCA.

— Не вяжитесь. Вы же прекрасно знаете, что я не пью. Оттого-то мама и в шоке. Я старомодная девушка, ударившаяся в загул. А теперь еще Толстой.

— Кто-кто?

— Сенатор. Я как-то видела портрет Толстого. Он мне напомнил его. Эта непристойная борода! Он носится с ней с большей страстью, чем женщина со своим перманентом. А что у него в венах, вы и сами знаете.

— Томатный сок?

— Нет! Чистый формалин. Если он и испытывал когда-либо какие-либо чувства, то они у него уже сорок лет как заформалинены. Тут, — со вздохом произнесла она, — и сказке конец. О чем будем теперь говорить?

— Сейчас подумаем, — откликнулся Эллери. — А как насчет нашего друга Джоунса?

Некоторое время Андреа молчала.

— Я бы не хотела... Я не видела Берка уже недели две.

— Боже правый! Если я послужил причиной расторжения союза века...

— Нет, я серьезно. Берк и я... — Андреа замолчала, откинула голову на верх спинки сиденья и стала смотреть на дорогу.