Другое дело — то, чему я учился. Если я не буду тратить по нескольку часов на длинный лук хотя бы раз в декаду, я потеряю навык, и тогда мне перестанет везти. А невезение — в понимании сына Стаха и Эммы Словотских — означает гибель. Как говорил Вуди Аллен, смерть — одна из худших неприятностей, которая может приключиться с человеком нашей профессии, и лучше немного потренироваться, страхуясь.

Так что я тренируюсь. Чертову уйму времени пришлось мне потратить, тренируясь из чего-нибудь стрелять и чем-нибудь рубить, но тут никуда не денешься. Входит в необходимые затраты.

Но не станешь всем все выкладывать.

— Мне так больше нравится, — сказал я. — Погожий денек, приятная компания, свежий воздух, быть может — возможность настрелять пару марок...

— ...от какого-нибудь лоха... — с улыбкой договорила Тэннети.

Улыбка была неприятной и чуть не испортила мне утро.

Почти всегда жизнь совершает переходы от плохого к худшему, но время от времени в мире происходят улучшения: ясно, что вот-вот случится какая-то мерзость, а случается что-то другое — не такое мерзкое.

Иногда что-нибудь хорошее; а иногда — просто не случается что-то плохое. Меня и то, и другое устраивает.

В первый раз это произошло, когда мне было лет семь. Родители собирались в гости, старший братец, Стивен, куда-то удрал, так что мне вызвали няню. Звали ее миссис Клейнман; она жила на какую-то вдовью пенсию в красном кирпичном доме через квартал от нас. Старая грымза не любила детей; ей не хотелось ни играть, ни разговаривать — только сидеть на диване, сбросив тапки, жевать чипсы, клевать носом и глядеть в телевизор.

Что бы вы сделали на моем месте? Я сделал то, что напрашивалось само собой, — и, естественно, когда Стах и Эмма вернулись домой, разразился скандал. Когда старина Стах злился, правая щека у него подергивалась в тике. Это было похоже на биение пульса.

Он вошел в мою комнату — свет из коридора оставлял половину его лица в тени. Стах был невысоким, коренастым, с крупными руками, которые сжимались в огромные кулаки. Сейчас руки были разжаты. Бить меня он не собирался — а вот отшлепать мог. Лицо его покраснело так, что я подумал — он взорвется. Щека часто подергивалась. Когда он склонился над моей кроватью, я — честное слово — встревожился не столько за себя, сколько за него.

— Уолтер!

Обычно он звал меня Сверчок — кроме случаев, когда злился. Сейчас он был в ярости.

А потом он схватил меня своими ручищами. Я ощутил запах виски. Меня затрясло от смеха. Его смеха.

— Знаешь, Сверчок, наверное, эта старая зануда заслужила, чтобы ее тапки прибили к полу.

Полагаю, именно с тех пор меня перестал волновать исходящий от кого-либо запах виски.

Я чистил лошадь, когда услышал позади шаги Брена. Чистить коней в замке Фурнаэль — простите, в замке Куллинан — очень удобно: в специальных стойлах устроены деревянные выгородки, невысокие и узкие. Ставишь туда лошадь, и готово: и коняка не вертится, и ты без укусов и синяков от копыт.

Так что я не тревожился, что меня лягнут. Вообще не было никаких причин тревожиться. У дверей один из грумов и двое солдат перековывали норовистого мерина; через проход от меня другой грум возился с конем Джейсона. Да и стража всегда под рукой — только крикни. Так что если где и возникнут проблемы — то не здесь.

Кроме того, вряд ли Брен Адахан пришел бы сюда создавать мне проблемы.

— Привет, барон! — Я медленно повернулся, не убирая руки с ограды мойки. Привычка: с первого дня на Этой стороне я везде и всюду присматриваю себе путь отступления. Как правило, не без основания. Путь такой есть не всегда, но я всегда его ищу. — Где изволили быть?

— Занимался делом, Уолтер Словотский, — сказал он. — Утро провел на фермах, у арендаторов. Потом вернулся, провел учет на нашей ферме. Потом был на псарне, теперь — здесь.

— Учитываешь баронскую живность?

Мысль хорошая; мне стоило бы об этом подумать самому. Я считаю новым домом Джейсона огражденную цитадель, но ведь на самом деле это не так: владения включают и саму цитадель, и большие примыкающие к ней угодья, а также всех живущих на них — людей и скот равно.

— Кто-то же должен, — сказал он. Сегодня он был в коже, в светлой, почти белой куртке оленьей кожи и таких же лосинах; волосы, чтобы не падали на глаза, скреплены заколкой из оленьего рога.

Очень стильно, но Брен Адахан всегда был одержим стилем. Сам я думаю больше о сути, чем о внешности. Нет, я несправедлив. Я бывал с ним в деле — тогда Брен Адахан был таким же опустившимся и грязным, как мы все. Он из тех, кого хорошо иметь рядом — и за спиной — в бою: это мы с Джейсоном оба знаем по опыту.

Возможно, чтобы напомнить мне об этом, на бедра он надел простую вытертую кожаную перевязь; слева к ней был пристегнут короткий меч, справа висел кинжал и кремневый пистолет.

— Есть у тебя минутка? — спросил он.