— С утречком вас, Аделаида Иванна! Как поживаете?

— Ох, батюшки! Да как я могу поживать? Жива, и слава те, Господи. А ты что развеселый? Не слышал, чего ночью было? Матвей-то, а! Бедолага сердешный, — запричитала она, качая головой и открывая своим обширным тылом дверь подъезда.

— Матвей объявился? Где он?

— Так ведь помер Матвей! Как есть помер. Зарезали душегубы для опытов. Нашли его ночью. Как понаехали, окружили весь дом и давай подъезд тот обшаривать с фонарями. И тихо, тихо, а все равно как слоны топотали. Я к окну — а там! Матерь Божья, сколько ж их там с моргалками милицейскими! Штук десять машин.

Митя шмякнулся на лавку у подъезда, слушая дальнейшие излияния в оцепенелом трансе. Веревки для белья были натянуты метрах в двадцати от скамьи, но его информаторше не понадобилось усиливать громкость голоса — он звучал, будто труба иерихонская.

— Вот ведь напасть поселилась в доме! Говорила же я — так не слушал никто. Давно надо было сектантов этих в милицию отправить. Там бы с ними живо разобрались. А теперь что — спугнули их только, ни одного не поймали. Я ж как проснулась, фортку открыла, потом и вовсе на улицу побежала, это, значит, когда они Матвея вынесли. Так они меня и в свидетели запрягли, битый час допрашивали. Ох!

Ясности в таком рассказе было чуть больше, чем при солнечном затмении. Лишь через четверть часа у Мити сложилась целостная картина ночных событий. Очень странная и мрачная картина.

Около четырех утра двор дома заполнился милицейскими машинами. Они подъехали тихо, дом был взят в кольцо, не проскочила бы и мышь. Внимание милиции было направлено на второй, нежилой подъезд дома, однако прочесыванию подвергся и первый. Что происходило во втором, Аделаида Ивановна точно не знала, но позже услышала, как главный милицейский чин отчитывался перед неким плюгавым старичком, который как будто был главнее.

— Что за старичок? — не утерпел Митя.

— Ну, обыкновенный, только злобный очень, под окном у меня все шлендрал туда-сюда. Одет так смешно, в каком-то чепчике. Как те доложили ему, что никого не нашли, он аж скривился, ровно лимон откусил. Да как завизжит, что твоя порося. Ругался как-то затейливо. А тот милицейский ему и объясняет — я-то у окошка все слышала, да они так громко кричали, всю округу небось переполошили, собаки разгавкались, мой Сережка под кровать с перепугу полез. Ну вот, значит, говорит он ему…

Получалось, что милиция видела черных обитателей дома, но взять ни одного не сумела. Те как сквозь землю провалились, быстро и бесшумно. Только в одной из квартир на верхнем этаже обнаружили вещественное доказательство преступной деятельности. На полу в квартире лежал труп. Способ убийства не был выяснен, тело спустили вниз, его и опознала Аделаида Ивановна. Труп отправили в морг, женщину замели в свидетели, в квартире Матвея провели обыск. Что искали — неизвестно, нашли или нет — неведомо.

— Только ясно было по морде старикашечки, — добавила Аделаида Ивановна, — кукиш с маслом нашли. Молодчики! — она громко фыркнула от возмущения, затем всхлипнула и залилась слезами, утирая глаза мокрой, только что повешенной простыней. — Ох, жалко Матвея…

За время рассказа бельевые веревки покрылись исподним, штанами, юбками, простынями и полотенцами, Аделаида Ивановна то и дело ныряла в мокрые кущи, исчезая из поля зрения. Видны были только стволообразные ноги, обутые в бесформенные тапочки. Отстраненно наблюдая за передвижениями этих ног, Митя предавался размышлениям о тщете земного. Фаддей Фаддеич, без сомнения руководивший операцией по захвату, вынудил черных к бегству. Может, они еще вернутся? Тот, что был в кривом зеркале, ясно дал понять Мите, что он им нужен. Как он это сделал, Митя не знал, но там, перед зеркалом, он почувствовал, что между ними протянулась ниточка и завязался узелок. Он нужен им — однако вопрос заключался в том, нужны ли они ему.

Митя продолжал решать соломоновы вопросы, когда из-за бельевых занавесей послышалось грозное:

— Я вот тебе, бесстыжая рожа!

Раздался смачный и мокрый шлеп, а вслед за ним пронзительно завыла сирена, похожая на визг Аделаиды Ивановны. Вскочив, Митя бросился к ней — из побуждений, не имеющих ничего общего с желанием спасать оглушительную сирену. Мощный напор децибелов на барабанные перепонки следовало немедленно прекратить. Но добежав до места покушения на сирену, Митя, как и несчастная женщина, превратился в соляной столб. Причиной оглушительных страстей, вырывавшихся из могучей груди Аделаиды Ивановны, был Матвей собственной персоной, радостный и даже посвежевший за ту неделю, что считался пропавшим.

— А труп не такой уж и мертвый, — сказал Митя, когда к нему вернулся дар речи.

Вряд ли его слова были услышаны. Шумовой фон, создаваемый Аделаидой Ивановной, препятствовал распространению любых других звуков. Тогда за дело взялся Матвей. Отобрав у парализованной бабы мокрую простыню, он одной рукой обхватил ее за шею, другой перекрыл источник шума с помощью тряпки.

Сигнализация отключилась, Аделаида Ивановна обрела свободу движений и немедленно перекрестилась несколько раз, бормоча невнятное, а затем наложила большой крест на Матвея. Он продолжал все так же радостно ухмыляться.