– Дуда! – говорила девочка и шла к голове, подпрыгивала на плотной, как резина, груди, потом говорила: – Тепей дуда! – И шла к ногам.

– Она тебя затопчет, – сказала жена огромного. – Она так сучит ногами, у меня весь живот в синяках. Машунь, хватит по папе прыгать.

– Пигать! – пискнула девочка, белея мелкими жемчужными зубками и сияя всей своей чудесной мордашкой.

Она подпрыгнула на животе огромного. Легкие русые прядки вспорхнули, как крылышки.

– Ты моя роднуля… – прогудел огромный и широко улыбнулся. – Ты моя золотая. А ну, давай – прыг!

И он качнул девочку, качнул одними мышцами брюшного пресса.

– Пиг! – с восторгом сказала девочка и подпрыгнула.

– Бравик звонил, – сказала жена.

Она стояла в дверном проеме и затягивала пояс толстого махрового халата. Ей было двадцать шесть лет, она любила своего огромного мужа и следила за тем, чтобы он не толстел. Ее муж был хирургом из Первой Градской, добряком, балагуром и драчуном. На улице его за версту обходили агрессивные, развязные подростки, с ним почтительно разговаривали милиционеры и заискивающе – таксисты. Он любил и умел устраивать "танцы с буфетом", любил настоящую баню, любил сыграть партейку в шахматы со своим другом Браверманом и вообще он любил жить. Но больше всего на свете он любил свою кроху Машуню. А жена управляла огромным с легкостью необыкновенной. Потому что огромный любил ее почти так же, как кроху. Это "почти так же" жену не обижало, жена была умная. Ей даже странно было иногда, что такой большой и могучий человек находится в абсолютном ее подчинении.

– Чо ему не спится? – добродушно сказал огромный. – У всей страны выходной… Я к нему жуткий гидронефроз перевел в понедельник… Бравик у нас самый главный по пластикам.

– Бравик умница, – сказала жена. – А со стороны не скажешь, что доктор наук, правда?

– Я хотел сам оперировать, а потом перевел, – сказал огромный. – Так оно спокойнее. Это как раз для Бравика случай. Он в четверг этот гидронефроз должен был оперировать. Хочет, наверное, рассказать, как все прошло, а у меня, понимаешь, выходной. Отдыхаю я, короче… Давай Бравика на ужин позовем.

– Запросто, – сказала жена. – Я баранью ногу запеку. Слушай, когда он женится?

– Не смеши, – сказал огромный. – А что у нас на завтрак?

– А на завтрак у нас овсянка, – весело сказала жена. И добавила: – Сэр.

Она собрала в хвост мягкие каштановые волосы, схватив их синей вязаной "резинкой", ласково посмотрела на огромного и ушла на кухню.

Огромный посадил девочку на ладонь и покачал. Кроха сидела в ладони, как в лодочке, – попка в фиолетовых штанишках целиком помещалась в пятерне. Огромный осторожно встал, поддерживая девочку за спинку.

– Ты моя золотая, – сказал огромный и потерся носом о русую, пахнувшую молоком макушку. – Ты моя заюша.

И осторожно пересадил трепетное тельце на сгиб локтя.

– Дуда! – сказала девочка и показала ручонкой в мешковатом байковом рукаве на дверь в коридор. – Надо к маме!

– Это точно, – тихо сказал огромный. – Если куда и надо – так только к маме.

Он стоял посреди комнаты, почти задевая люстру плечом. Волосатые колоннообразные ноги в "бермудах" незыблемо попирали рыжий ковер. Белая футболка с красной надписью обтягивала широченные твердые плечи и бесконечную бугристую спину с глубоким желобом. Маленькая, коротко стриженная голова сидела на треугольной шее борца-вольника. Все это дополнялось небольшим твердым подбородком патриция, широкими скулами и стальными внимательными глазками под массивными надбровными дугами. Только приветливый прищур глаз и насмешливый изгиб губ говорили о том, что огромный опасен лишь для людей нехороших. А для добрых и воспитанных людей огромный приятен и всегда доброжелателен.

– Как маму зовут? – спросил огромный, начиная привычную игру.

– Кася, – быстро ответила девочка. – Мама Кася.

– Мама Катя, – подтвердил огромный. – А заюшу как зовут?

– Масуня, – кивнула девочка.

– А папу как?

– Воля, – радостно сказала кроха и засмеялась, как колокольчик.

– Ты моя роднулечка, – растроганно сказал огромный и бережно, чтобы не поцарапать щетиной, поцеловал девочку в шелковую шейку. – Вова, точно… Вовой папу нашего зовут. Владимир Астафьевич Никоненко наш папа.

– Латими асасись, – хитро сказала девочка и обняла богатырскую шею.

Издатель перекатил тонкую манильскую сигару из одного угла рта в другой, откинулся на спинку кресла и довольно посмотрел на автора. Автор выглядел смущенно и счастливо. Он сидел на стуле напротив издателя и держал на коленях верстку. Левой рукой он бережно придерживал толстую стопку листов, а правой аккуратно стряхивал пепел с сигареты.

– Ну что, теперь уже не волнуешься? – насмешливо спросил издатель.

– Честно говоря, немного волнуюсь, – сказал автор. – Честно говоря, еще не верится.

– Куда уж больше? – усмехнулся издатель. – Вот верстка, у тебя в руках. Я уже не говорю о договоре… Назад хода нет. Смотри верстку и во вторник приноси.

– Я завтра принесу, – быстро сказал автор.

– Не торопись, – возразил издатель. – И не волнуйся. Я тебе говорю – назад хода нет. Просмотри все очень внимательно. Ольга Михайловна говорила, что у тебя очень много идиом и жаргона. Так что ты внимательно проверь, а то наборщики частенько портачат… А через две недели возьмешь в руки сигнал. Ты макет обложки подписал? Тебя все устраивает?