Глаза у Петьки слипались, он тер их кулаком.

Бабка Поля разгребла угли на поду, посадила круглые хлебы и они начали румяниться, испускать сытный горячий дух.

А сон уже перемогал Петьку, и хлебы во сне превращались в яркие уплывающие солнца. Бабка перенесла его на печь, раздела. Петька чувствовал запах хлеба от ее рук. Она сунула ему маленькую лепешку-каравайчик, пышную и теплую, и он, не открывая глаз, в полусне стал есть.

Проснулся Петька поздно. За окном хмурился неласковый день. Петька полежал на теплой печи, раздумывая о том, были ли на самом деле хлебы или только приснилось ему. Потом вылез из-под лоскутного одеяла, нашел штаны и валенки и стал искать хлеб. В печи стоял чугунок с картошкой, на посудной полке пахло чесноком и сухим укропом, а хлеба нигде не было.

Петька сходил по нужде, снова залез на печь и стал ждать бабку.

Она пришла молчаливая, сердитая, поглядела на Петьку и стала снимать кожух. Потом кинула на стол миску, достала из печи чугунок, вывалила картошки, поставила деревянную солонку.

— Есть иди, — приказала она Петьке.

Петька слез, пошел к столу.

— Умойся сначала, нехристь! — прикрикнула бабка.

Петька повернул к умывальнику, хлопнул ладошками по соску, потом провел ими по лицу и вытерся о край полотенца, взобрался на табуретку и увидел, что хлеба на столе нет, а только пустая картошка и соль.

— Ешь, пока не застыла, — сказала бабка.

— Не хочу картошек. Я хлебушка хочу, — захныкал Петька.

— Какого еще хлебушка?

— Такого, с корочкой.

— Ешь! — Бабка ладошкой хлопнула Петьку по затылку. — Ишь, чего выдумал!

Петьке было не больно, но обидно, и он заплакал.

— Ну, есть не хочешь, так ступай на двор, пока погода.

Петька, обиженно сопя, оделся и вышел.

Кругом была тихая белизна. В прутьях старой черемухи запутались снежные комья. По пояс в снегу стояли яблони. На тонкой ветке старого тополя качалась синица.

Петька сошел с крыльца, завернул за угол дома, к сараю, и услышал грозное рычание.

— Розка! Розка! — радостно позвал он.

Но из конуры высунулась страшная черная морда с желтыми кольцами вокруг злобных глаз.

— Ты кто? — спросил Петька, остановившись.

Рычание повторилось. Пес вылез из конуры и зевнул, широко разинув пасть и захлопнув ее с металлическим клацаньем. Он был огромен и страшен. С хвостом-поленом, заиндевелыми кончиками торчащих ушей, с прилипшей к шерсти соломенной трухой.

Аргус смотрел на маленького человека, не испытывая злобы. Он мало знал эту породу людей, и мрачная настороженность, соединившись с любопытством, удержала его на месте. От маленького человека не пахло табаком, вином и страхом. Интонация его слов была доброжелательной, и Аргус, склонив голову набок, слушал.

— Ты чей? Тебе негде жить, да?

Аргус наклонил голову на другой бок.

— Живи у нас. Розка теперь не вернется. Тебя как зовут, собака?

Слова этого человечка казались прозрачными, умиротворяющими, как звездный свет.

Маленькие руки потянулись к шее Аргуса, и у него невольно напряглись мускулы, стянуло кожу спины, вздыбив шерсть. Но странное любопытство приковало к месту. Маленькие руки коснулись ощетинившихся лопаток Аргуса, прошлись по спине, приглаживая шерсть. Это ощущение было волнующим и новым. Аргус вздрогнул. Руки почувствовали эту дрожь, споткнулись на крупе и отпрянули. Сердце Аргуса забилось учащенно, как на бегу, и он шумно задышал, раскрыв пасть.

— Не бойся, собачка. — Маленькие руки коснулись головы Аргуса, пригладили затылок, легонько потянули за ошейник. — Иди в домик, там теплее.

Аргус попятился к конуре. В смятении он чувствовал, что не может противиться этим маленьким рукам, и, чтобы хоть как-то выразить протест, он лег прямо на снег перед конурой. А руки, легкие и теплые, оглаживали его, отогревали его замерзшие уши и лапы. И Аргусу стало хорошо и спокойно от ласки. Он заполз в конуру и лежал там, полузакрыв глаза…

Скрип снега под сапогами хозяина и его голос заставили Аргуса встрепенуться. Он стряхнул со своей головы маленькие руки, поднялся с прогретой соломы и вылез на снег.

Зов хозяина повторился, и Аргус сделал несколько шагов навстречу, так как в зове было то непонятное властное, к чему он привык и чему всегда повиновался. Но было еще живо только что испытанное, и оно останавливало, не пускало. И Аргус остановился, прижав уши, понурившись и опустив хвост. Он чувствовал, что не в силах сопротивляться зову хозяина и сейчас побежит, виновато крутя хвостом. Но маленькая рука легла на шею, и это сделало его увереннее. При новом зове он только переступил лапами и насторожил уши.