Позади разорвался снаряд. Ефрейтору будто топором подсекли правую ногу. Он упал. На миг из-за боли и головокружения вожатый потерял из виду свою упряжку. Потом удалось чуть приподняться. Упряжка неслась к лощине. Ткачук собрался с силами и громко, во весь голос закричал: «Вперед, Разливай! Вперед!», но своего голоса почему-то не услышал. Он еще и еще раз прокричал команду, но по-прежнему ничего не слышал.

Когда собаки спустились в лощину и скрылись из глаз, а на том месте, где только что была упряжка, снаряд взметнул столб грязи, Ткачук глухо простонал: «О-ох!» — и потерял сознание. Он уже не чувствовал, как санитар подполз к нему, взвалил на спину и потащил в убежище-воронку. Там он остановил кровотечение и перевязал рану.

Ткачук будто сквозь сон слышал слова:

— Ну что ты, браток?… Очнись. Собачки твои молодцы. Наверно, проскочили. Очнись.

… В тот же день в наш лазарет привезли раненых Разливая и Бобика. Мы удалили у них осколки, и я поехал в медсанбат проведать Ткачука. Ему уже сделали операцию, и он лежал на носилках в палатке, где находились другие раненые, подготовленные к эвакуации в тыл. Ткачук был бледен, на лице у него обозначилась густая серая щетина, на лбу выступил капельками пот и слиплась седая прядка волос. Он показался мне постаревшим и очень усталым. Ранение было тяжелое, с открытым переломом бедра.

Я успокаивал его:

— Ничего, Иван Тимофеевич, выздоровеешь. И помощники будут живы — раны у них не тяжелые.

— Я все перенесу… эвакуируют меня… Я не хотел бы из своей дивизии… Разливая поберегите. Пригодится…

— Иван Тимофеевич, вам нельзя много говорить. Берегите силы.

— Я не буду… Капитан живой?

— Живой. Спасли. Вас спрашивал. Поблагодарить хотел.

Бледное лицо Ткачука озарилось улыбкой.

— И еще, — попросил он. — Грише Демину поклон передайте. Золотые руки. На моего Сережу похож…

Первая рота форсировала реку и закрепилась на правом берегу. Противник пытался ее выбить, но безуспешно. Люди насмерть стояли на завоеванных рубежах. Но приходилось им очень трудно. Стояла осень — грязная, дождливая. Земля раскисла, на солдатах сухой нитки не было. Из-за мощного огня противника телефонная связь то и дело нарушалась. Выручали радиостанция и служебная собака. Но писем и газет в роте несколько дней не получали. А без них на фронте тяжело.

Командир батальона майор Терехов вызвал к себе связиста-вожатого и сказал:

— Товарищ Первушкин, может быть, ваша Альфа доставит почту в первую роту? Уже двух письмоносцев убило…

— Попробую… — ответил связист. — Только с грузом через реку трудновато будет. Очень уж течение быстрое.

Альфа, похожая на волка темно-серая овчарка, работала на связи. Один вожатый, Первушкин, находился при штабе батальона, а другой, Коробков, на том берегу. Положив приказ в маленький портдепешник, Первушкин привязывал его к ошейнику и говорил: «Альфа! Пост!» И Альфа устремлялась через кусты к реке, переплывала ее и бежала к вожатому Коробкову. Только Коробков, второй хозяин Альфы, мог снять портдепешник. Никому другому собака не давалась. В окопе Альфа отдыхала, и Коробков чем-нибудь ее подкармливал, а потом собака плыла назад с донесением от командира роты.

Теперь у Альфы новое задание.

Первушкин закрепил на спине собаки брезентовый вьюк и положил в него пачку газет. Альфа благополучно доставила их в первую роту. Вожатый пошел к командиру батареи и доложил:

— Товарищ майор, Альфа справилась. Можно назначить почтальоном.

Командир батареи улыбнулся.

— Хорошо. Назначаю. Только не нагружайте ее помногу. Как бы не утонула.

— Не беспокойтесь, товарищ майор. У нее будет два рейса в день. По расписанию. Справится.

Первый рейс Альфа сделала рано утром. Переплыв реку и прыгнув в траншею, побежала по извилистому пути к вожатому. Но Коробкова на старом месте не оказалось. Собака понюхала землю и по ходу сообщения устремилась дальше. Солдаты попытались остановить ее, но она увернулась и грозно оскалила зубы. Ей уступили дорогу:

— Вот злюка!

Альфа нюхала землю и шла вперед. Ночью от траншеи копали ответвления по направлению к противнику, и сейчас Коробков находился в одном из них.

Альфа разыскала хозяина. Коробков погладил собаку, дал кусочек сахара, ласково сказал:

— Хорошо, Альфа, хорошо, — и начал доставать из вьюка газеты.

— А когда же она письма принесет? — спрашивали солдаты.

— Сегодня вечером.

— И как это она нашла тебя по следам? Ведь следов-то много.

— Простая хитрость: смазал подошвы рыбьим жиром и этим усилил запах своих следов.

Вечером Первушкин тщательно завернул пачку писем в парусину и аккуратно вложил сверток в брезентовую сумку вьюка. Надо было уберечь их от воды. В каждом из этих конвертов — серых, желтых, синих, простых треугольниках — была своя жизнь, своя тоска и надежда.

По команде «Пост!» Альфа побежала знакомым маршрутом. Сначала пробиралась через кусты, потом плыла. Вражеские снаряды рвались на обоих берегах реки. Иногда они падали в реку, и вверх высоким фонтаном взлетала бурая вода. Собака привыкла к взрывам и, как бы близко они ни раздавались, не изменяла своего маршрута.